https://wodolei.ru/catalog/sistemy_sliva/dlya-poddona/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


– Я очень люблю видеть свою фамилию напечатанной, – сказал он Ирэн.
Она посмотрела на него, отведя глаза от журнала.
– Какой ты ребенок, – сказала она ему.
Ему хотелось говорить о себе. Подсев к ней и взяв у нее журнал, он поцеловал ее.
– Где ты будешь сидеть на моем концерте?
– Я сяду так, чтобы ты мог видеть меня и играть для меня.
– А вдруг немцам не понравится моя игра?
Она рассмеялась.
– Дорогой мой, немцы понимают и ценят искусство больше всех других наций.
– Ну, не больше французов. – В тоне его голоса почувствовалась враждебность. – Разве ты со мной не согласна?
– Не все ли это равно?
Он возразил упрямо:
– Я не считаю себя квасным патриотом, но я говорю очевидную истину.
– Не станем спорить, милый; сколько бы мы ни спорили, ты останешься французом, а я немкой. Такими мы родились и оба, естественно, гордимся своим отечеством.
– Германия обязана Франции своим пониманием искусства. До войны 1870 года она не имела представления о красоте.
Ирэн положила ему голову на плечо.
– Сейчас мир, мой милый, и я не хочу с тобой воевать, даже если бы все нации взбесились. Бросим это.
Он все еще не мог успокоиться.
– Разве ты не понимаешь, – начал он, но в это время, к счастью для Ирэн, поезд подъехал к Гамбургу.
– А вот и наш Эбенштейн! – сказал Жан и стал махать рукой из окна. – Он нас встретил; очень мило с его стороны, не правда ли?
Ирэн охотно отказалась бы от присутствия Эбенштейна: ей не нравилась его слишком шумная галантность и фамильярность с Жаном. Но все-таки он был его импресарио, и приходилось мириться с его присутствием.
Она вышла из вагона. Эбенштейн, в великолепном цилиндре, слегка съехавшем набок, низко кланялся ей.
– Добро пожаловать, добро пожаловать в Гамбург, графиня. Я уже заказал для вас комнаты в «Атлантике».
– Я всегда останавливалась в «Четырех временах года». Я думаю, мы и на этот раз отправимся туда. Благодарю вас, г-н Эбенштейн.
– Но ведь «Атлантик» гораздо более шикарен и моден.
– Мы все-таки лучше остановимся в «Четырех временах года». Я так хорошо знаю эту гостиницу.
Она зонтиком сделала знак носильщику. Эбенштейн в замешательстве стал описывать Жану прелести «Атлантика», но, когда Ирэн подошла к автомобильной остановке и велела шоферу ехать в «Четыре времени года», он замолчал.
Жан последовал за ней.
– Скажи, ради Бога, почему ты не захотела ехать в «Атлантик»? – спросил он, махнув рукой Эбенштейну. – Он говорит, что там очень шикарно, и все там останавливаются.
– Американцы, да, – проговорила Ирэн. – Но «Четыре времени года» более солидная и вообще прекрасная гостиница. Я всегда в ней останавливалась.
– Я бы желал, чтобы ты была более любезна с Эбенштейном. Я уверен, что он заметил твою холодность. В конце концов, я всем обязан этому человеку; он вывел меня в люди. Не следует это забывать.
– Какие глупости ты говоришь, Жан! Каждый импресарио с удовольствием взял бы на себя эту роль. Эбенштейн вполне приличен, когда он на своем месте.
– Хорошо, но ты по крайней мере…
– Поверь мне, Жан, что я знаю, как себя вести с людьми. Со стороны Эбенштейна было бестактно заказывать для нас комнаты.
По дороге в гостиницу Жан мрачно молчал. На лестнице их встретил управляющий.
– Графиня, – начал он любезно.
– Я больше не графиня фон Клеве, – объяснила Ирэн. – Я приехала с моим мужем, Жаном Виктуаром. Можете вы нас приютить?
– Да, да, конечно. – Маленький человек указал им на входную дверь. – Комнаты номер 20. Вы всегда в них останавливались.
В вестибюле была вывешена огромная афиша, возвещающая о концерте Жана. Когда Ирэн увидела свою фамилию на стене, ею вдруг овладело неприятное чувство. Ей это казалось унизительным. Она вздохнула, когда лифт остановился на втором этаже. Комнаты были прекрасные, с великолепной ванной.
– Ну, разве здесь не хорошо? – спросила она Жана, смотря на него.
– Должно быть, очень дорого.
– Ах ты, ворчун! Не умеешь ничем быть довольным.
Она поцеловала его.
– Эбенштейн сказал, что заедет после завтрака поговорить о делах.
– Придется с этим примириться, – ответила Ирэн и рассмеялась коротким смехом. – Ты больше не мой, теперь ты принадлежишь Эбенштейну и большим розовым плакатам. А я соломенная вдова во время медового месяца. Печальная участь! Я хочу выйти за покупками, пока ты будешь разговаривать с Эбенштейном.
– Но ведь он пригласил нас обоих пойти с ним вместе куда-нибудь.
– В «Альстер-павильон»?..
– Да, именно.
– Мы встретимся там, вероятно, к чаю. «Альстер» – это огромный ресторан с оркестром и кафе, выходящим на улицу. Его видно из окна.
Жан посмотрел в окно. Река сверкала и переливалась. По тротуарам, окаймленным деревьями, проходили изящно одетые женщины; по другую сторону оркестра он увидел большое куполообразное здание, обращенное задней стороной к реке. Вдоль всего фасада были расставлены столики и стулья. Доносились отдаленные звуки музыки. Жан нашел, что Гамбург – прекрасный город.
– Великолепно, моя дорогая, значит, мы встретимся к чаю. Мы к этому времени покончим со всеми делами.
Они позавтракали в ресторане, где многие смотрели на Жана с любопытством. Эбенштейн не терял времени даром в Гамбурге: он сообщил управляющему гостиницы, кто у них остановился. В три часа, в то время как Ирэн курила, лежа на диване в гостиной, а Жан тихо наигрывал какую-то мелодию, им доложили о приходе Эбенштейна.
– Какая досада! – воскликнула Ирэн. – Как раз в ту минуту, когда нам так хорошо.
Жан поцеловал ее.
– Да, черт бы его побрал! – сказал он и сел рядом с ней. – Какой скотиной я был сегодня утром!
– Нет, ты был просто немного расстроен.
– Теперь все хорошо?
– Да, конечно, мой дорогой.
Он вышел, весело насвистывая, уже забыв обо всем.
– Значит, чай будет в пять, я буду ждать тебя. Когда он ушел, Ирэн еще немного полежала, затем оделась и вышла за покупками.
В это утро город выглядел чудесно. Был прекрасный день. Все окна второго этажа красивого каменного фасада магазина Тиц были украшены геранями; в других, маленьких магазинах лобелиями и маргаритками. Все это, ярко освещенное солнечными лучами, создавало поразительный эффект.
«Какой Жан милый, – думала Ирэн, шагая. – Он всегда жалеет, когда натворит что-нибудь». Ей казалось удивительным, что так легко просить прощения, тогда как ей всегда было очень трудно извиниться в чем-нибудь. Ирэн еще не понимала до конца легкого характера Жана. Она не знала, что сказать «извините» ему так же легко, как принять ванну или положить сахару в чай.
Жан в это время был занят делами. Результаты деятельности Эбенштейна были очень удачны. Оставалось только подписать контракты в Париж и Лондон, дела шли великолепно или, как он выражался, «полным ходом».
Когда Жан просмотрел и подписал контракты, Эбенштейн заказал коньяку.
– Одним словом, ваше будущее в ваших руках, – проговорил он, глядя на солнечные лучи через монокль. – У вас все впереди. Вы молоды, женаты на женщине, которая сама по себе представляет капитал, и пользуетесь успехом. Все теперь зависит от вас. Вы далеко пойдете.
Жан покраснел от удовольствия.
– Мне бы хотелось, чтобы концерт был сегодня! – воскликнул он.
В эту минуту к их столику подошли трое мужчин и обменялись поклонами с Эбенштейном. Он назвал Жану их фамилии: Бебель, Фриц Либенкрон и Розенберг.
– А это наш великий маэстро мсье Виктуар, господа, – закончил он с жаром.
Все трое оказались авторитетами в музыкальном мире, хотя Жан никогда раньше о них не слышал. В то время как они все вместе весело разговаривали и пили, Жан вдруг заметил вдали Ирэн. Она искала его. Он вскочил и помахал ей рукой. Увидев его, она улыбнулась и направилась в его сторону, пробираясь между столиками. Не доходя до них, она остановилась и позвала его жестом. Подойдя к ней, он сказал:
– Идем, дорогая, здесь еще три таких же толстяка, как Эбенштейн.
– Мне не очень хочется знакомиться с толстяками вроде Эбенштейна.
– Пойдем, пожалуйста, Ирэн. Ты никогда не хочешь сделать того, о чем я тебя прошу.
Она подошла к столику и была очаровательно любезна с толстяками, которым Эбенштейн успел шепнуть магические слова: «графиня фон Клеве».
Жан пожал ей руку и улыбнулся. Она решила, что всегда должна быть любезна с людьми, которые помогают ему или могут помочь, но в то же время ей не нравилась среда, в которой она вращалась. Она не была знакома с этим обществом, и это было ей неприятно. Все эти люди казались ей или ограниченными, или слишком фамильярными; в их присутствии ей всегда было как-то не по себе. Она очень обрадовалась, когда, наконец, Эбенштейн и его друзья откланялись и они остались с Жаном вдвоем.
– Ну, как твои дела, милый? – спросила она. Он весело ответил:
– Превосходно, я подписал контракты в Париж и Лондон.
– Но ведь мы сначала поедем домой?
– О, да. В нашем распоряжении пять месяцев. На это время мы можем приткнуться куда-нибудь.
– Как ты нехорошо говоришь о нашем доме!
– Знаешь что, пойдем сегодня вечером куда-нибудь? Лучше всего в какой-нибудь мюзик-холл, так как я недостаточно понимаю по-немецки, чтобы смотреть пьесу. Хочешь, пойдем в Винтергартен?
– Но разве ты не устал, не хочешь посидеть дома? Ей хотелось спросить: «Разве ты не хочешь побыть со мной?»
Жан засмеялся.
– Я ни капельки не устал. Посмотрим, как здесь веселятся. За последнее время мы не очень-то веселились. Я очень прошу тебя надеть какое-нибудь шикарное платье, чтобы красиво выглядеть. Хорошо?
К обеду Ирэн надела одно из шикарных платьев. Жан вышел за папиросами. Он довольно долго не возвращался. Он вошел в тот момент, когда она была готова.
– Угадай, кого я встретил.
Ирэн круто повернулась:
– Эльгу Гаммерштейн?
– Да, представь себе. Они остановились в «Атлантике». Мне это сказал Эбенштейн. Я их случайно встретил и сказал, что мы собираемся вечером в «Винтергартен». Они, вероятно, тоже туда придут.
Он вышел в свою комнату переодеться.
За обедом он все время говорил о Гаммерштейнах. Ирэн слушала молча. По дороге он сказал ей, что ему очень нравится ее платье. Ей пришла вдруг в голову дикая мысль спросить: «Больше, чем платье Эльги?» Эта мысль ей показалась смешной, но все же она страдала. Жан был одних лет с ней, но рядом с ней казался несколько моложе.
Ирэн с удовольствием увидела, что «Винтергартен» переполнен. Она взяла ложу, мечтая о том, чтобы Эльга очутилась где-нибудь в другом конце театра. Ее нигде не было видно, и Жан сразу же заинтересовался сценой. Он любил всякие зрелища, и Ирэн это нравилось.
Как всегда, антракт между первым и вторым отделениями был очень длинный.
– Пойдем в фойе выпить кофе, – предложил Жан.
На лестнице они встретили Эльгу с высоким худощавым молодым человеком.
– Милая Ирэн, какое счастье! Разреши тебе представить Эгона фон Рейса.
Молодой человек поклонился и поцеловал Ирэн руку.
– Разве Поль не здесь? – спросила Ирэн.
– Нет, его даже нет в Гамбурге. Его вызвали, а я не могу так быстро путешествовать. Я заболеваю, когда еду в поезде, так что возвращаюсь домой всегда с остановками. Я приехала в Гамбург поощрять искусство, иначе говоря – твоего мужа.
Она была вызывающе одета, слишком роскошно для этого места. На ней было жемчужное ожерелье. В ушах были серьги с огромными изумрудами.
– Идем, расскажите мне все новости, – сказала она, овладев Жаном.
Они стали оживленно разговаривать, смеяться, жестикулировать. Жан был очень доволен и весел. Кофе они пили вместе.
– Почему вы не остановились в «Атлантике»? – спросила Эльга. – Все там останавливаются.
– Неужели? – равнодушно ответила Ирэн. – Я предпочитаю «Четыре времени года».
– Это на тебя похоже. Там все так чопорно, чинно и солидно. Совсем как у Броуна в Лондоне или в «Бристоле» в Париже.
– «Атлантик» слишком современен, слишком космополитичен.
– Я предпочитаю элегантность «Атлантика» солидности твоей аристократической гостиницы.
Она засмеялась. Жан, углубленный в чтение газеты, не слышал ее слов.
– Что это значит? – спросил он Ирэн, показывая ей слово.
Нагнувшись вперед, Эльга перевела его ему.
– Давайте возвращаться все вместе, – вдруг предложила она.
Звонок возвестил об окончании антракта, и Ирэн встала, не утруждая себя ответом.
Когда начался разъезд, она быстро вышла из театра и послала за автомобилем. Среди толпы она увидела медленно приближающуюся Эльгу. Только бы Жан ее не заметил! Когда подъехал автомобиль, она быстро села. Жан последовал за ней; они тронулись.
– А вон Эльга, – Жан взял переговорную трубку. – Ах, этот немецкий язык! Останови его, милая.
– Теперь уже слишком поздно, – ответила Ирэн. – Мы их никогда не разыщем в этой сутолоке. Ах, Жан, как я устала!
ГЛАВА XXXI
Концерт был назначен на седьмое, и Жан был все время занят приготовлениями. Целые дни он проводил в гостиной, упражняясь, всецело поглощенный своей музыкой. Ирэн не могла даже представить себе, чтобы он мог так серьезно относиться к своему искусству. Он появлялся к обеду, ел молча и затем опять принимался за работу. К вечеру он уставал и бывал раздражителен. Эбенштейн часто заходил, и Ирэн начинала к нему привыкать. Ей нравилось его своеобразное заботливое отношение к Жану; раньше ей всегда казалось, что Жан для него не более как ценная скаковая лошадь, которую следует беречь и холить для собственной выгоды. В дальнейшем любовное отношение Эбенштейна к игре Жана убедило ее в неправильности этого взгляда. Он мог сидеть часами, склонив свое большое красное лицо и сохраняя сдержанное и даже грустное выражение, и слушать музыку. Иногда он поглядывал на Ирэн с улыбкой, как бы извиняясь за свое присутствие. Эль-га заходила к ним раз или два, но Жан всегда был занят, а Ирэн не было дома. Она приглашала их обедать и в театр. Приглашение пришло в один прекрасный вечер, когда Жан, неудачно проработав целый день, только что бросился на диван. Он был в кислом настроении. Ирэн передала ему письмо.
– Пойдем к ним! – раздраженно сказал Жан. – Все же лучше, чем так сидеть.
Отправив записку Эльге через посыльного, Ирэн вдруг вспомнила, что она приглашена обедать в другое место, где отказаться было невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32


А-П

П-Я