Ему уже было не до наук и философии - иные грандиозные планы теснились в голове юноши. К тому же возникла опасность, что отец не передаст ему свою власть.
В 337 году Филипп был убит заговорщиками. Афины обезумели от радости. Сам Демосфен, забыв о трауре, который он справлял по умершей дочери, облачился в белую одежду и публично принес благодарственную жертву. "Мальчишки" Александра он не опасался.
Между тем очень скоро грекам пришлось убедиться, что смерть Филиппа не освободила их. Александр, едва став царем Македонии, двинул свои фаланги на юг. Напуганные греки, не желая второй Херонеи, выразили ему покорность. Двадцатилетний "мальчишка", как и отец, был признан гегемоном всей Эллады.
x x x
Аристотель тем временем понял, что в Македонии ему делать больше нечего; он решил вернуться в Афины и начать там преподавание философии. В лице Александра он получил могучего покровителя, а город Сократа и Платона был в его глазах наилучшим местом для работы. Обучение наследника принесло ему приличное состояние, он смог за это время собрать библиотеку и богатые коллекции.
Местом для своей школы Аристотель избрал рощу, примыкавшую к храму Аполлона Ликейского. Там, в гимнасии, получившем название Ликея, или Лицея, начал он свою деятельность исследователя и учителя. В Лицее был установлен неизменный распорядок дня: утром в кругу близких учеников Аристотель разбирал философские сочинения и излагал основы своей системы, а по вечерам устраивал общедоступные лекции для всех ищущих образования. Говорят, ученый имел привычку прогуливаться со слушателями по аллеям, беседуя на ходу, поэтому членов Лицея называли "перипатетиками", то есть прогуливающимися.
В гимнасии была создана обстановка, необходимая для научных занятий. Перед скамьями стояла белая доска, на которой преподаватель мог чертить схемы. Книги Аристотеля находились в распоряжении учеников. Для изучения анатомии был заказан большой атлас. Коллекции Аристотеля непрерывно пополнялись; говорят, сам Александр присылал ему редкие экземпляры животных (4).
Уже сам внешний облик Лицея указывал на его существенное отличие от Академии, где царицей наук была математика. Платон называл земной мир мрачной пещерой, для Аристотеля же, напротив, обращение к природе было выходом из пещеры беспочвенных рассуждений. Как естествоиспытатель он должен был видеть в окружающем мире не тень, а реальность; как мыслитель он не мог удовлетвориться смелыми теориями и поэтическими мифами.
Человек в общем сухой и педантичный, Аристотель с юношеской страстностью относился к своим изысканиям. В то время как Платон парил в заоблачных высях, Аристотель был зачарован многообразием живых существ. Он считал, что в этой области любая мелочь заслуживает внимания. "Не следует,писал ученый,- ребячески пренебрегать исследованиями незначительных животных, ибо в каждом произведении найдется нечто достойное удивления" (5). Он вскрывал осьминогов, рассматривал внутренности жертвенных быков, прослеживал развитие цыпленка в яйце, изучал глаз крота. Зоологических сведений он собрал больше, чем все ученые до него на протяжении двадцати веков после него. В книгах Аристотеля описано свыше пятисот видов животных, которые впервые в истории он сумел классифицировать. Замечательно, что в некоторых отношениях он превосходил даже своего продолжателя Карла Линнея. Работы Аристотеля по биологии оставались классическими в течение долгого времени; ими восхищались Бюффон и Дарвин. Предваряя Кювье, Стагирит сформулировал закон соотношения органов и задолго до Дарвина указал на "борьбу за существование" в природе.
Работоспособность Аристотеля была почти сверхъестественной. Он написал около трехсот больших трактатов, в которых исследовал проблемы зоологии, физики, астрономии, психологии, этики, политики, метафизики (6). Это был редчайший пример того, как полнота наук целой эпохи вместилась в одной гениальной голове. Даже такого универсала, как Леонардо, нельзя сравнить с Аристотелем: за что бы Стагирит ни брался, он все доводил до конца, в совершенстве овладевая предметом.
Дошедшие до нас сочинения Аристотеля зачастую представляют собой лишь конспекты лекций, собранные его учениками, но и в них поражает сила его интеллекта, глубина наблюдательности, точность выражений и тщательность анализа.
Однако будь Стагирит только ученым, нам пришлось бы говорить о нем лишь вскользь. Но этот могучий мозг, переработавший необъятную информацию, не остановился на одних фактах и их классификации. Научные открытия и обобщения Аристотеля служили его главному замыслу: создать универсальный философский синтез, который, преодолев слабые стороны "идеализма", смог бы заменить учение Платона.
В то время как у Платона началом философии являлось отрешение от чувственного мира, у Аристотеля изумление перед этим миром более всего способно пробудить философскую мысль (7). Он утверждал, что человек, умеющий наблюдать, не может не задумываться над тем, откуда происходит это поразительное совершенство природных структур. Иными словами, Аристотель, являясь человеком науки, отнюдь не отказывался от поисков высшего Начала, которые одушевляли его предшественников. При этом если Ксенофан и Анаксагор прочитали в книге природы лишь несколько строк, то Стагирит изучил целые ее страницы и обширные главы. Чистым фактологом он никогда не был: в многообразии явлений космоса упорно искал он типичного и закономерного. "Наука,- говорил он,- направлена на общее и обусловленное необходимостью. Необходимое есть то, что не может быть иным" (8). С явлениями бессвязными науке нечего было бы делать; отсюда ее зависимость от четких правил мышления, от логики.
Вера в реальность окружающего мира, к которой, вопреки Пармениду и Платону, пришел Аристотель, сочеталась у него с верой в разум. Естествознание и сократовская традиция побудили его ввести умозрение в строгое рациональное русло. Наблюдатель и экспериментатор, Стагирит в сфере абстракций чувствовал себя столь же свободно, как в зоологии и физике. При чтении книг Аристотеля, посвященных теории знания и логике, видно, с каким наслаждением погружается их автор в мир прозрачных силлогизмов.
Аристотель не подходил к разуму как к чему-то данному, а с такой же тщательностью анатомировал умственный аппарат человека, с какой вскрывал морских ежей на Лесбосе. Повинуясь его воле, орудия интеллекта выстраивались в ряд, подобно организованной и дисциплинированной армии. Труды Аристотеля и поныне остаются образцом филигранной отделки доказательств. Обобщая законы мышления, он впервые фиксирует логические фигуры. "Речь, в которой из известных посылок вытекает нечто новое", то есть умозаключение, представляет для Аристотеля основную гарантию верности исследования (9).
Он является поэтому наиболее ярким представителем однопланового, "эвклидовского" разума и стоит на точке зрения, весьма далекой от той, которую развивала парадоксальная логика индийских мудрецов. "Реальность существует" - такое или подобное утверждение не имело для него смысла. Антиномии представлялись ученому лишь ошибками разума, покинувшего единственно надежную почву - рациональное обоснование.
Правда, Аристотель считал, что невозможно установить формально-логическую связь абсолютно всего. Он сознавал, что есть некие исходные посылки и недоказуемые пункты, на которых доводы строятся как на аксиомах. "Начало доказательства,- говорил он,- не есть доказательство" (10). Однако его самого прежде всего интересовало то, что доказательствам уже подчиняется. И вот язык философа становится точным, сжатым, сухим, чуждым всякой поэтичности и "импрессионизма": ни один метафизик до него не заключал своих мыслей в столь прочную кристаллическую форму, даже Платоновы "Теэтет" и "Парменид" не идут здесь ни в какое сравнение. Платон всегда оставлял поле для игры воображения и творческой свободы, учение же Аристотеля оттесняет интуицию на задний план. Превыше всего он ставит проверку, аргументы, выводы.
Вооружившись этим органоном (орудием), Аристотель подошел ко всему сущему как объективный исследователь. Он терпеливо конструировал грандиозную систему, в которой должны были найти себе место нравственность и зоопсихология, вращение светил и связь элементов и, наконец, сам высочайший божественный Принцип бытия.
ПРИМЕЧАНИЯ
Глава двадцать третья
ОТ АКАДЕМИИ ДО ЛИЦЕЯ
1. "Должно для сохранения истины жертвовать личным, в особенности философам. И хотя и то и другое мне дорого, священный долг велит отдать предпочтение истине" (Аристотель. Никомахова этика, I, 4, 1096 а).
2. Плутарх. Жизнеописания. Александр, VII.
3. Демосфен. Речи, IX, 16, 29.
4. См.: В.Зубов. Аристотель. М., 1963, с. 53.
5. Аристотель. О частях животных, I, 5, 645 а.
6. Сохранившиеся до наших дней работы Аристотеля распадаются на несколько циклов: 1) "Органон" - гносеология, логика, методология науки, 2) сочинения по метафизике, 3) биологические труды, 4) книги по этике, 5) психологии, 6) политике. Хронологически они делятся на три периода: 1) академический, когда в книгах Аристотеля еще сильно чувствуется влияние Платона, 2) острой критики платонизма, 3) лицейский, к которому относятся книги, излагающие основы философии Аристотеля (см.: F. Сорlestоп. А History of Philosophy, v. I, 1962, р. 12-18).
7. Аристотель. Метафизика, I, 981 а.
8. Аристотель. Вторая Аналитика, I, 33, 88 b.
9. Там же, I, 24 b.
10. Аристотель. Метафизика, IV, 6 а, 1011.
Глава двадцать четвертая
НАУЧНАЯ МЕТАФИЗИКА
Великое дело - чистая наука...
Но на вопросы: откуда, куда и зачем
она не дает ответа.
А. Гарнак
Сколь бы разнообразными ни были научные интересы Аристотеля, в итоге они были направлены на главный вопрос греческой философии: что представляет собой реальность, в которую погружен человек. С этой проблемой он связывал особую отрасль знания - "первую философию". Впоследствии она была названа метафизикой (1). Построение ее Аристотель предварял обзором предшествующих философских систем. Поскольку он был убежден в однородности законов мысли, то мог надеяться обнаружить нечто ценное и у своих предшественников; анализ их ошибок нередко становился отправной точкой рассуждений Аристотеля.
Первыми он рассматривал тех, кто "устанавливает Начало в виде материи",- милетцев, Эмпедокла, Демокрита. С одной стороны, их "материализм" прав, ибо Вселенная действительно состоит из вещества. Об этом свидетельствуют наши чувства. "Лишенный ощущений, - говорит Аристотель,ничему не может научиться и ничего не может постичь" (2). Но это не дает человеку права все сводить к материи. Во-первых, очевидно, что в мире существуют и "вещи бестелесные"; их происхождение из материи доказать невозможно. Во-вторых, может ли материя объяснить саму себя? "Ни дерево, ни медь сами не являются причиной, почему изменяется каждое из них, и не производит дерево - кровать, а медь - статую, но нечто другое составляет причину происходящего изменения. А искать причину - значит искать другое начало" (3). Если же мы видим разумную причину в творениях человека, то как могут "небо и наиболее божественные из видимых вещей" образоваться без причины, выше их стоящей?
Это понимал уже Анаксагор, которого Аристотель называет единственным трезвым среди пустословов за то, что он первым указал на космический Разум как на причину мирового порядка. Но Анаксагор, по мнению Аристотеля, не развил своей идеи до конца, ибо, рассматривая Разум как "машину для создания мира", он не проследил, как Разум отображается в устройстве природы, а ведь даже мельчайшие ее детали как-то связаны с Первопричиной.
Не удовлетворяет Аристотеля и теория эйдосов Платона, так как она не может объяснить происхождения мира. Платон и его ученики, "стремясь получить причины для здешних вещей, ввели другие предметы, равные этим вещам по числу" (4). Получилось лишь два между собой не связанных ряда. Эйдосы, по мнению Аристотеля, "не являются для этих вещей причиною какого-либо движения и изменения" (5). К тому же, если эйдосы находятся в мире, то их нет в запредельной идеальной сфере, а если они пребывают там, то их нет в мире вещей. "Говорить же, что идеи - это образцы и что остальное им причастно, это значит,-утверждает Аристотель,- произносить пустые слова и выражаться поэтическими метафорами" (6).
Далее, если эйдосы соответствуют любому понятию, которое в состоянии выработать ум, то их окажется бесконечное число, а одна и та же вещь может быть отнесена к разным классам и, следовательно, соответствовать нескольким идеям. Помимо того, между вещью и идеей стоит связующее их понятие, а из этого приходится выводить новую "идею соотношения", из нее - следующую и так без конца. Эту трудность заметил уже и сам Платон и пытался ограничить число идей. Но в любом случае оставалась неясной связь между эйдосами и видимым миром.
Аристотель не отвергал целиком учение Платона; напротив, он ставил себе задачу устранить из "идеализма" его недостатки и подвести под него более прочный фундамент. Он был согласен с учителем в том, что "без общего невозможно получить частного"; родовые понятия - важнейшее условие правильного познания. Но в том обособленном виде, в каком они существуют у Платона, они не могут являться "основой" конкретных и единичных вещей. Эту основу следует, по Аристотелю, искать в самой природе, ибо подлинная реальность заключена непосредственно в данной вещи. Действительна не абстрактная идея Сократа, а именно тот неповторимый Сократ; единичен и в то же время реален этот медный шар, лежащий на столе. Что делает их обоих именно тем, что они есть? Ответив на этот вопрос, человек получит возможность найти важнейший принцип мирового устройства.
Достаточно ли, спрашивает Аристотель, одной материи для того, чтобы кусок меди стал шаром? Нет, таковым делает его форма. И что бы мы ни взяли: человека, животное, дерево, камень,- мы легко убедимся, что без формы они никогда не являлись бы тем, что они есть сейчас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40