..
Левенец даже не успевал открыть рта, чтобы сказать о самом деле, как Струге, не отрываясь от своей писанины, поднимал со своего стола истрепанный Уголовно-процессуальный кодекс и с грохотом бросал его через весь кабинет к Павлу Максимовичу. Все, что оставалось Левенцу, – это смотреть на подъехавший по столешнице видавший виды фолиант.
Впервые Левенец отнес столь безнравственный поступок за счет занятости известного судьи. Но когда он повторил попытку данного метода разведки, с ним произошла та же самая история. Полет кодекса через кабинет, громкий хлопок книги о столешницу... И вот уже трактат останавливается у самой полы пиджака стоящего напротив Струге Левенца.
«Читай, придурок», – два раза подряд перевел для себя молчаливый жест Струге Павел Максимович.
Замок был разрушен. Красавица превратилась в чудовище, и никакой надежды на хеппи-энд нет и быть не может.
Как часто бывает в таких случаях, молодой организм, не натренированный схватками, слегка надломился. Павел Максимович нашел поддержку там, где добиться ее было легче всего. Его советчиком и покровителем стал судья того же Центрального суда Кислицын Игорь Пантелеевич. И, как водится, эта поддержка была получена именно тогда, когда Левенец находился в состоянии психологической борьбы с самим собой. В силу своей молодости и отсутствия опыта в судебных межличностных передрягах Левенец даже не имел представления о том, что в судебной власти, как и во власти законодательной, существуют коалиции, оппозиции и одномандатные депутаты. Однако во власти судебной, в отличие от власти законодательной, их борьба происходит невидимо для обычного глаза.
Душкой оказался именно Кислицын, хотя о нем в институте Левенец не слышал ни слова. Впрочем, заслуги быть услышанным в вузах удостаиваются немногие.
– Ты не обращай внимания на некоторых наших судей, – мягко увещевал Павла Максимовича Кислицын.
Он стал частым гостем в кабинете молодого судьи и, на правах уже хорошего знакомого, подходил к окну и закуривал. Левенец знал, что курить в суде запрещено самим председателем, и то, что Кислицын при нем дымит в кабинете, заведомо зная, что это способно вызвать неудовольствие Николаева, внушало Левенцу ответное доверие.
– Вот взять, к примеру, Струге, – продолжал Кислицын. – Антона Павловича. Грамотный судья. Я, скажем, в его приговорах ошибки вижу очень редко. Но что касаемо человеческих качеств... Знаете, Павел Максимович...
– Можно просто – Павел.
– Хорошо. И меня можно просто – Игорь. Но давайте договоримся – только тогда, когда мы одни. Дружеские отношения, к сожалению, в нашей среде не поощряются, Паша... Так вот, Струге. Вы попробуйте хотя бы раз обратиться к нему за помощью. Я не думаю, что вы встретите понимание...
– Какое там! – сокрушался Левенец. – Молча тыкает носом в УПК, как младенца...
– Вот-вот. Человечность отношений – основа нашей деятельности, Паша. Это главное. Если каждый из нас заживет отдельной жизнью, как Струге, то он долго не протянет.
Так они стали друзьями. Прошел еще месяц. Становление судьи происходит именно в первые месяцы работы. Именно в это время определяется тактика поведения в коллективе. Очерчивается круг внутренних интересов и принципов отношения к работе. Это те первые два-три месяца службы, когда молодой судья начинает постигать основные понятия особых человеческих взаимоотношений внутри судейского коллектива.
К середине марта Левенец сделал свой выбор. К тому моменту, когда на его стол легло дело по факту причинения вреда здоровью гражданина Решетухи, он окончательно разрушил для себя идеалистический миф о величии судьи Струге. Утвердился в правоте того, что простые судьи гораздо порядочнее и именно они всегда готовы поддержать товарища, ибо находятся не на небе, как Антон Павлович, а на земле, рядом.
– Рассмотрите это дело внимательнее, Павел Максимович, – заметил Николаев, передавая бумаги Левенцу. – Кстати, в нашем городе участились случаи подобных квартирных разбоев. Вы ничего об этом не слышали?
Левенец признался, что не слышал. Тогда председатель развернул перед ним словесный триллер. В течение четырех последних месяцев Тернов сотрясала череда разбоев, происходящих по одному и тому же сценарию. Посреди ночи раздается звонок в дверь, человек представляется сотрудником милиции и просит срочно позвонить по телефону. Заспанные хозяева квартиры открывают дверь и тут же получают по носу кастетом. После, не приводя потерпевших в чувство, лжесотрудник милиции забирает дорогостоящие вещи, деньги и уходит. Из четырнадцати подобных фактов два закончились смертельным исходом, так как злоумышленник бьет, по всей видимости, от души.
– Я хочу, чтобы вы подошли к делу со всей ответственностью и вынесли законный приговор.
– А разве я выносил когда-нибудь приговор незаконный? – обиделся Левенец.
– А разве я вам когда-нибудь предъявлял свои претензии по этому поводу? – срезал его Николаев. – Я говорю это всем, почему же вы должны быть исключением?
И Левенец совершил глупость.
– Струге вы этого никогда не говорите, – буркнул он, смахивая со стола дело.
– Закройте дверь, Павел Максимович, – попросил Николаев. – Закрыли? Хорошо. Так вот, когда вы дорастете до уровня Струге, тогда у меня не будет необходимости повторять то, что я повторяю всем судьям, которым отписываю дела. Хотите добрый совет на будущее?
Левенец не хотел, но сказал, что хочет.
– Занимайтесь созданием исключительно собственного авторитета. Есть постаменты, которые не удается сдвинуть с места не только молодым людям, но и видавшим виды зубрам. Вы не относитесь ни к первым, ни ко вторым, поэтому примите этот совет, как единственный полезный из тех, что вы получаете в своем прокуренном кабинете.
– Я не курю, – слегка дрогнувшим голосом заметил Павел Максимович.
– Об этом я речь и веду.
Последний разговор с председателем заставил пошатнуться выстроенное кредо Левенца, однако это было лишь ничтожное колебание. Ситуацию тут же прояснил Кислицын, появившийся в кабинете молодого судьи через минуту после того, как тот покинул приемную председателя.
– Не обращай внимания, Паша, – успокоил он. – Я же тебя предупреждал о круговой поруке и необходимости нам держаться вместе. Главное, не ошибайся в приговорах, а остальное все приложится. У тебя еще не закончился период адаптации, на коже остаются шрамы от любых наскоков. Через год они затянутся, а кожа загрубеет настолько, что появление следующих шрамов будет просто невозможно. Держись людей, которым доверяешь, наша сила в дружбе. А что Николаев о Струге говорил?
– Да... – отмахнулся вновь воспрянувший духом Левенец. – Что есть постаменты, сдвигать которые – себе дороже.
Кислицын почесал подбородок.
– А совсем недавно он хотел, по негласной просьбе председателя облсуда Лукина, втоптать Струге в дерьмо. Да, что с людьми происходит? Сегодня он такой, но наступает завтра – и он совершенно другой. Этому Струге прощается все, за что тебя или меня просто поставили бы к стенке. В перестрелках со смертельным исходом участвовал? Участвовал. Жену его за взятку привлекали? Привлекали. Дела какие-то свои, непонятные делает? Так точно. И никто его сдвинуть с места действительно не может! Харизма у него какая-то, которая застит глаза руководителям. Ладно, мне пора, в четырнадцать часов процесс такой нудный...
Но Левенец сидел уже с округлившимися глазами.
– Как это – жену привлекали? В каких перестрелках?
– Да ну, Паша! Не люблю о людях говорить за глаза, когда они не могут меня опровергнуть и постоять за себя. Сплетни – это последнее дело. Струге – хороший судья, грамотный. А это главное... Да, кстати, его один раз уже задвигали в отставку. Криминал там какой-то усмотрели... Ладно, пока. Домой вместе пойдем?
И он ушел, оставив Левенца наедине со своими мыслями. Павел Максимович сидел, слегка оглушенный неведомыми ему ранее подробностями биографии судьи Струге. Факт того, что за спиной «мутного» судьи с громким именем стоят влиятельные люди города, был очевиден. И Левенец вспомнил, как на государственном экзамене по уголовному праву приводил в пример практику терновского судьи Струге. Не практику Верховного суда и не практику хотя бы областного, а именно решение Антона Павловича Струге, рядового судьи Центрального районного суда провинциального города, в котором тот имел честь отправлять правосудие. Странно, что никто из членов ГЭК даже не воспротивился этому факту. Лишь председатель комиссии, председатель областного суда Лукин поморщился, как от приступа изжоги, и стал терзать Левенца по теме в клочья, совершенно позабыв о том, что никого из выпускников он подобной чести не удостаивал.
– Вот тебе и на, – хмыкнул Павел Максимович, сползая со стола. – Вот тебе и непоколебимый авторитет. Кодексы он мне бросает... Ничего, Земля круглая. Не может быть, чтобы он ко мне ни разу не обратился. Не может такого быть.
Теперь его забирало уже не притяжение к авторитету известного юриста, а чувство любопытства. Вокруг всех известных ходят волны слухов, часто преувеличенных и чересчур надуманных. Известные люди – они такие же, как все, просто о них больше говорят. А что говорят – уже не имеет значения. Как вел себя на экзамене Лукин?! Он точно знал, где у Струге больное место, потому и рассвирепел! А в этой личности, в Струге, еще стоит покопаться. Настолько ли это значимый человек?
И кто может отрицать вероятность того, что о молодом судье Левенце заговорят гораздо громче и гораздо раньше, чем это было сделано в отношении Струге?
К Антону Павловичу нужно присмотреться. Это главный вывод, который сделал для себя молодой судья к исходу второго месяца своей деятельности.
А сам Антон Павлович уже давно присматривался к Левенцу.
Проверка предоставила доказательства того, что на шкуре Павла Максимовича Левенца подшерсток отсутствует, как таковой. Лишь грубая редкая ость, не могущая спасти своего обладателя от резкой смены климата и других жизненных обстоятельств. Молодой судья на поверку оказался слабым и гладкошерстным, готовым прибиться к любому стаду, которое даст согласие на постановку на котловое довольствие своего нового члена.
Все два месяца, что Левенец обосновывался в суде, Струге присматривался к молодому коллеге. Присматривался, замечал каждый его поступок и проверял теми же самыми способами, какими почти девять лет назад его, молодого, проверяли старшие коллеги. Принцип выбрасывания не умеющего плавать посреди реки – не лучший способ научить живое существо держаться на воде. Однако это лучший способ выяснить, во что сразу вцепится тонущий – в опущенное в воду весло или в саму воду.
И кто вообще смел тогда подумать, что Струге не в силах переплыть эту реку? Струге выплыл и сразу стал тем, кто есть сейчас, – Струге.
А Левенец вцепился в весло в первые же дни. На это безошибочно указывали частые посещения кабинета молодого судьи Кислицыным. Антон Павлович знал, что такое есть Кислицын, поэтому ошибиться в своих предположениях не мог.
Однако не каждый умеет цепляться за воду. Иным нужно несколько таких выбросов. У каждого человека должен оставаться шанс, использовать который или не использовать – прерогатива самого утопающего. И Струге дал Левенцу такой шанс.
Как-то в один из теплых мартовских дней Струге, как обычно, перекусил в кабинете и направился в туалет сполоснуть чашку. В российских районных судах туалет до сих пор является единственным местом, где можно после чая помыть посуду. Выходя обратно, Антон Павлович заметил Левенца. Тот, сжимая под мышкой увесистую папку, стоял на одной ноге, как цапля, и закрывал на ключ кабинетную дверь. Получалось плохо, так как силенок у судьи было недостаточно, а замок, который на памяти Струге не менялся уже около пяти лет, никак не поддавался. Струге подошел, молча взял из руки Левенца ключ и закрыл дверь.
– Куда направляетесь, Павел Максимович?
– В секретариат, – ответил тот, несколько озадаченный поступком «неземного» судьи.
– В смысле – в канцелярию? – уточнил Струге.
Левенец виновато улыбнулся и неопределенно махнул головой.
– Сейчас же обед, Павел Максимович. – Струге прятал улыбку. – Хотите нарваться на неприятность в лице Розы Львовны?
Роза Львовна – начальник канцелярии. Она, как и всякий сотрудник суда, никоим образом не относящийся к судейскому сообществу, очень ревниво охраняла свои трудовые права. Видеть, как судьи ежегодно получают премии, в десять раз превышающие ее заработок и ежемесячное вознаграждение за ратные труды, было выше ее сил. И Роза Львовна никогда не шла на уступки для судей там, где это можно было сделать без риска понести убытки. Обед для нее начинался в тринадцать ноль-ноль, а заканчивался в четырнадцать ноль-ноль. Любой судья, вошедший в канцелярию за полторы минуты до указанного времени, рисковал получить дозу яда в самое сердце.
– Роза Львовна не позволит вам нарушать ее конституционные права, – заметил Струге. – До конца обеда Розы Львовны осталось целых двадцать три минуты. Уж коль скоро вы закрыли дверь в собственный кабинет, может быть, зайдете в мой? В канцелярии вам все равно ничего не светит.
И Левенец, слегка ошеломленный таким вниманием, покорно пошел за Струге.
– Да положите вы свое дело... – Антон Павлович указал на свой широкий стол. – Сядьте и расслабьтесь. Кстати, насчет расслаблений... Вам известно, что распоряжением Николаева курение в суде запрещено?
– Знаю.
– Тогда почему нарушаете? – как-то по-прокурорски спросил Струге и вытащил из ящика стола пепельницу. – Вы прямо в «отрицаловке» какой-то, Павел Максимович! А я думал, вы не курите.
– Я и не курю. – Левенец слегка покраснел. Он понимал, куда клонит Струге, и начал уже подумывать о том, что это именно Николаев попросил Струге провести «воспитательную работу» с молодым судьей.
1 2 3 4 5 6 7