Анфилов Глеб
Испытание
Глеб Анфилов
Испытание
Комиссия собиралась неторопливо. Точно в пять пришел один Кудров и сел в первом ряду. Потом пришли Галкина и Иоффе; и стали смеяться над Кудровым, который, оказывается, забыл в столовой футляр от очков. Кудров взял у них футляр и вежливо поблагодарил. Потом пришел профессор Громов, сел рядом с Кудровым и начал листать какую-то книгу. "Очень уж, все они спокойные", - подумал я. Было уже четверть шестого, пора было начинать, и я отправился за Рубеном.
Рубен, с печальным, как мне показалось, видом, подбирал испытательные таблицы. Я был уверен, что все будет хорошо, и сказал ему об этом. Он ничего не ответил, посмотрел на часы.
- Ладно, Рубен, - сказал я, - идем показывать фокусы.
- Ты все проверил?
- Ты сам проверял пять раз. И вдобавок я испытал каналы, когда перенес приборы.
Мы вышли в комнату, где собралась комиссия. Рубен всем пожал руки и начал вступительное объяснение, в котором, пожалуй, не было необходимости, потому что все и так знали, в чем дело.
Каждый человек что-нибудь не умеет. Я, например, не умею танцевать. А Рубен не умеет выступать. Он говорил сбивчиво, с акцентом и на таком высоком научном уровне, что лучше не слушать - ничего не поймешь. В середине объяснения профессор Громов не очень учтиво перебил его:
- Мы уже знакомы с теорией, Рубен Александрович, давайте эксперименты.
- Да-да, скорее эксперименты, - сказала Галкина.
- Ну и превосходно, - заторопился Рубен. - У нас все готово. Давай, Сережа, - сказал он мне.
Я включил питание, сел в углу комнаты на стул и надел на голову обруч. Рубен сказал:
- Каждый из членов комиссии будет проверять действие приборов на себе. Я начну с демонстрации простейших видеопередач: член комиссии воспримет зрение лаборанта Карташева, - Рубен кивнул в мою сторону. - Затем главное: перемещение чувств. Прежде всего приглашаю вас, Петр Нилыч, - обратился он к Громову.
- Попробую, - пробурчал Громов.
Рубен усадил его за пульт в противоположном от меня углу комнаты, надел ему на голову обруч, объяснил функции ручек на пульте и включил мой сигнал. Громов сам довел его до своего уровня, медленно поворачивая верньер настройки.
Я заметил этот момент: Громов вздрогнул и прищурился. Рубен тихо сказал ему:
- Петр Нилыч, надо закрыть глаза...
В ярко освещенной комнате метрах в семи передо мной сидел грузный лысый человек с закрытыми глазами и черной полоской обруча на лбу. Я в упор смотрел на него...
Белая и зеленая стена, стол, пульт - и вон там, на стуле, он, председатель комиссии, наш первый судья...
Вот он поднес руку к голове, провел по лбу, махнул рукой. Не открывая глаз, поднялся со стула, сделал неловкий шаг в сторону... Вернулся, нащупал руками стул, сел.
Сказал негромко, хриплым голосом:
- Первый раз в жизни вижу себя с закрытыми глазами...
Я вынул из кармана номерок от пальто и с секунду смотрел на него. Громов сказал:
- Номерок от гардероба, кажется, сто восемнадцать.
- Совершенно точно, - сказал я и бросил номерок на стол.
Иоффе быстро взял номерок и повторил:
- Номер сто восемнадцать.
Галкина сказала:
- Между профессором и Сергеем надо поставить ширму...
Профессор вдруг крикнул:
- Сергей, пожалуйста, закройте глаза. Я устал.
Я закрыл глаза. Профессор попросил Рубена выключить в комнате свет. Рубен исполнил просьбу.
В темноте я различал, как Громов снял с себя обруч и положил его на стол. Потом он сам подошел к выключателю, щелкнул им и сказал:
- С меня, товарищи, довольно.
Грузно сел на диван, наклонив голову и прикрыв глаза ладонью.
Галкина подсела к Громову, дала ему что-то успокаивающее, начала массировать ему шею и сказала:
- У профессора перенапряжение... - Она показала Рубену кардиограмму Громова.
Рубен быстро согласился:
- Возможно, очень возможно. Нужна ведь тренировка.
А я подумал, что он слишком легко соглашается. Громов просто стар. Все молчали. Усталость Громова, видно, встревожила их. Рубен был огорчен. Тишину нарушил доцент Кудров:
- Надо продолжить испытание, - сказал он, вышел вперед, сел перед пультом и надел обруч.
- Да-да, продолжайте, - сказал Громов, не отрывая руки от глаз.
Появилась ширма. Теперь я не видел своего партнера. Рубен принес стул и пригласил сесть рядом со мной Иоффе. "А Галкина села рядом с Кудровым, за ширмой.
Рубен принес таблицы зрительной проверки, Я старательно рассматривал их, повинуясь указующему персту Иоффе. Кудров громко и внятно описывал то, что я вижу. Иоффе сравнивал и подтверждал.
- Один, четыре, семь, семь. Шрифт - курсив...
- Да.
- Бе, эн, латинское эс, латинское эф, римская четверка.
- Верно.
- Знак интеграла движется слева направо...
Громов пришел в себя и уселся против ширмы - чтобы видеть и меня и Кудрова.
И тут Кудров, как назло, стал путать знаки. Это и понятно; начались трудные таблицы - с мелкими шрифтами, сплошными формулами. И зачем Рубен включил их в программу опыта!
Спустя минуту Кудров заявил:
- Началась сильная головная боль! Сергей, закройте глаза!
Я закрыл глаза, но услышал, как Кудров крикнул: "Откройте! Все в порядке"!
Он вновь принялся за работу. Работал он хорошо, честное слово. Требовал чаще менять таблицы, повторял движущиеся знаки, усиленно вчитывался в мелкие символы. Он заметно торопился. Но ошибался меньше - вероятно, ценой больших усилий, ибо головная боль у него конечно, не прошла, а даже усилилась.
И вот слабым сиплым голосом он сказал Рубену:
- Хватит!
Рубен быстро выключил мой сигнал.
Кудров откинулся на спинку стула, вынул папиросу, закурил и, сделав несколько затяжек, обратился к Рубену:
- Давайте перемещение чувств.
- Нет, - сказал Громов, - только не Кудров, он устал.
- Я вполне отдохнул, Петр Нилыч, - возразил Кудров.
- Нет-нет, - сказал Громов. - Теперь пусть Иоффе.
- Именно, с удовольствием, - сказал Иоффе несколько унылым тоном, но с улыбкой.
- Это ваше "переселение душ" выглядит как будто эффектно, - обернулся Громов к Рубену.
"Ого! Еще бы не эффектно", - подумал я и надел ниже видеообруча биотоковый ошейник.
Итак, моим партнером будет Иоффе. Рубен уже навесил на него амуницию.
Этот главный эксперимент заключался в следующем. Меня привяжут к креслу и вместо того, чтобы передать мое зрение партнеру, наоборот, мне закроют глаза, а его зрение передадут мне в мозг. Кроме того, мне от него передается некоторая доля биотоков его слуха, осязания и обоняния. А от меня к нему идет та часть моих токовых систем - нервной, двигательной, рефлекторной и мыслительной, - которая возбуждается его раздражителями. В итоге он воспринимает идущие от меня сигналы как информацию, управляющую его движениями и вообще всем его поведением. Схема тут очень путаная. Бесчисленные обратные связи, мудреные фильтры. Шедевр, вершина изобретательности Рубена. Грубо говоря, в принимающего должно войти "я" индуктора. Я должен войти в Иоффе.
Рубен начал регулировку уровней сигнала. Тут сорокаканальная передача, и регулировка очень тонка. Я видел, что дело идет с трудом, Иоффе слишком нервничает. Чудак, ему предстояло лишь забыться, ненадолго "потерять себя". Что-то вроде сна или гипноза.
Подстроив последний биопотенциал, Рубен пригласил всех членов комиссии в коридор, где они секретно от Иоффе придумали программу опыта. Это было сделано быстро. Через несколько минут я держал в руках записку, в которой значилось:
"Написать как можно быстрее цифрами и словами номера своего паспорта и комсомольского билета; сделать первое упражнение своего утреннего гимнастического комплекса; открыть книгу на странице, номер которой равен числу лет вашего возраста, и прочитать вслух несколько слов, начинающихся на начальную букву месяца вашего рождения; отвечать на устные вопросы, но на первый из них не отвечать - отказаться".
Я три раза прочитал задание. Кажется, запомнил хорошо.
Рубен спросил меня, все ли ясно, отобрал записку, надел мне на глаза повязку, плотными брезентовыми лентами пристегнул к креслу мои руки и ноги. Я сидел, крепко связанный, не способный шевельнуться, ослепленный.
- Ну, Сережа, время. Ни пуха ни пера! - услышал я тихий голос Рубена, и он надел мне на уши мягкие круглые глушители.
Потеряв общение с внешним миром, я должен был минуты четыре ждать биотокового равновесия. И тут я пустился в свои любимые мечты. Я думал о том времени, когда наши опыты триумфально завершатся, когда вместо этого толстенного кабеля партнеров соединят просто радиоволны. Нажал какую-то кнопочку - вызвал абонента, живущего в Африке, и тот передает мне частичку своего зрения. Из Ленинграда я увижу мир его далекими глазами! Без всяких телевизоров! А может быть, удастся получить от него не только зрение, но и другие чувства, ощущения. А ему - передать свои. Или, скажем, совмещать зрение, слух разных людей... Делать слепых зрячими, глухих способными слышать...
Потом я мысленно повторил задание и подумал, что к его составлению наверняка приложил руку Кудров. Не отвечать на первый вопрос! Надо ж додуматься. В лабораторных опытах мы такого не делали, потому что... потому что верили Друг Другу. Впрочем, требование достоверности...
Я почувствовал острый укол в затылочной части - Рубен включил на меня Иоффе. Тьма превратилась в смутную, туманную белизну. Из нее неясно выплыли стены комнаты, лица членов комиссии, обступивших меня... Еще один укол... Нет, не меня, а Иоффе. Нет, надо помнить, что меня, именно меня... Вот стоит Лариса Галкина! Я никогда не называл ее по имени. Иоффе наверное близорук, не очень хорошо видно. Будто не в фокусе. Теперь я начинаю слышать. Кто-то говорит. Звук не непрерывный, а прерывистый, искаженный, грубо сложенный из отдельных элементов. Смысл я уловить не могу. Какой-то хрип... Звук становится отчетливее. Это говорит Громов:
- Ваше самочувствие? Как чувствуете себя?
Хочу ответить сразу "хорошо" и "так себе". Первое мое, второе Иоффе. И тут же вспоминаю: на первый вопрос отвечать нельзя. Говорю:
- Я отказываюсь отвечать. - И не узнаю своего голоса. Он прерывист и невнятен. И тембр! Тембр Иоффе!
Я пытаюсь вспомнить, так ли это должно быть. Так ли бывало прежде? И думаю, что все-таки это поразительно! Слава богу, я не скептик, я еще не разучился удивляться...
Иоффе как будто уже не мешает. Передо мной - лист бумаги и карандаш. Надо писать номера паспорта и комсомольского билета, Быстро пишу. Цифрами, потом словами. Вижу "свои" пальцы - незнакомые, узловатые, морщинистые.
Надо мной склонился Кудров. Смотрит, как я пишу. Видно, изучает почерк. Я встаю, чтобы сделать гимнастические движения. За мной тянется шлейф проводов. Члены комиссии расступаются, дают мне месте. Опять непривычное: я выше Рубена. Он смотрит на меня дружелюбно, спокойно, чуть-чуть тревожно. А впереди, прямо передо мной - фигура скрюченного, связанного человека с повязкой на глазах и глушителями на ушах. Я настоящий! Там, подле этой фигуры, подле меня - Галкина. Она следит за дерганьем моих настоящих рук и ног, за движением губ, снимает кардиограммы, энцефалограммы и все прочее.
Размахивая руками и ногами, я чувствую некие намеки на сопротивление привязанных ремней. Это - оттуда, от моего настоящего связанного тела. Так и должно быть, так и должно быть. Все хорошо!
Я без устали машу руками. Поднимаю тяжелые ноги в чужих коричневых остроносых туфлях. Вспыхивает яркий свет. Слышу, как трещит киноаппарат, Кудров снимает мою гимнастику, Громов громко спрашивает:
- Как ваше имя? Быстрее!
Откуда-то из глубины сознания автоматически, бездумно приходит ответ: "Лев Иоффе". Но тут же он пропадает, как и бывало в опытах со своими ребятами. Отвечаю уверенно:
- Меня зовут Сергей Карташов! - получается бодро и весело.
- Еще раз! - говорит Кудров.
Я повторяю свое имя.
- Выполняйте задание дальше, - говорит Громов почему-то недовольным тоном.
Вот книга. Ее надо открыть на странице 38. Нет, 19! Мне девятнадцать лет. Читаю слова, начинающиеся на букву "н", ибо месяц моего рождения ноябрь: "новое", "но", "неисправность", "настроение"...
- Достаточно, - говорит Громов.
Тут же подскакивает Кудров и дает мне понюхать какой-то черный порошок. Пахнет одеколоном. Нет жженой шерстью. Чем же все-таки? Такие разные запахи, и я почему-то чувствую их оба и отдельно! Я честно говорю:
- Ощущаю одновременно запахи одеколона и жженой шерсти.
- Какой преобладает? - спрашивает Кудров.
- Одеколон, - говорю я. - Нет, шерсть, шерсть.
- Окончательно?
- Шерсть.
Да, шерсть. Теперь ясно. Кудров продолжает:
- Расскажите свою биографию.
Я принимаюсь рассказывать. Вдруг ощущаю резкую боль в голени. Откуда она, непонятно. Кудров отрывисто бросает:
- Что?
- Боль в ноге, - говорю я, указывая рукой вниз. - Уже прошла...
- Напишите уравнение Шредингера, - неожиданно приказывает Кудров.
Нет, я не знаю такого уравнения. А может, знаю? Перед глазами четкие символы - не оно ли? Мелькают в уме слова "пси-функция", "оператор"... Нет, не то. Я внезапно понимаю, что это уравнение знает Иоффе! Кричу:
- Не знаю! Не знаю!
Тут у меня начинается головная боль. Слишком долгий опыт. Даже при тренировке неизбежна эта боль.
- Сильно болит голова, - говорю я.
Рубен подходит, сажает меня на стул, склоняется над пультом. Я погружаюсь во тьму, теряю сознание...
Я очнулся на диване. Галкина терла пальцами мою шею. Рубен держал мою руку и считал пульс. Рядом сидел Иоффе.
- Самочувствие? - спросил Рубен.
Я сказал, что все в порядке. И верно, боль утихла. Осталось лишь легкое головокружение.
- Ну, как? - спросил я Рубена.
- Нормально, малыш, - ласково ответил он. - Если не считать, что ты немного путался и врал. Это в порядке вещей.
- Я путался?
- Ну да, слегка, - сказал Рубен.
Для меня это было новостью. Я постеснялся спрашивать Рубена подробнее. Да на это уже и времени не было. Члены комиссии собрались на обсуждение. Обсуждение, которое завершится решением, определяющим судьбу наших работ.
Члены комиссии расселись. Я устроился рядом с Рубеном. И вот началось.
Первым высказался профессор Громов.
- Сегодняшние эксперименты, - сказал он, - интересны.
1 2