Владимир Алько
Второе пришествие инженера Гарина



текст предоставлен автором
«Второе пришествие инженера Гарина»: Поверенный; 2001
ISBN 5-93550-023-X
Аннотация

«Гиперболоид инженера Гарина» А.Н. Толстого заканчивается бегством главных персонажей – Гарина и мадам Ламоль – с Золотого острова и кораблекрушением яхты «Аризона». Герои произведения оказываются выброшенными на необитаемый остров, где и начинают влачить жалкое существование, без надежд, без будущего… Автор как бы переводит своих героев в состояние литературного анабиоза (ни жизнь, ни смерть), словно бы надеясь на продолжение своего романа. И вот – аргентинское исследовательское судно спасает Гарина и Зою. Следуют годы конспирации, нужды, лишений… Дерзкий, аналитический ум Гарина не может примириться с подобным положением вещей. Подрабатывая экспертом в патентном бюро, он проникается модными и парадоксальными идеями теории относительности и приходит к мысли о создании… Что последовало за этим, – какие свершения, интриги и приключения, – а также всю фантастическую историю «Второго пришествия инженера Гарина», читатель найдет в этой увлекательной книге.

Владимир Алько
Второе пришествие инженера Гарина

Из Ранних хроник жизнеописания Петра Гарина и мадам Ламоль, – исполненных сатанинского искуса; самонадеянной дерзости и трудов; богоравных знаний и осиянного гения; так же как падений и злодейств человеческих.
(В редакции А.Н. Толстого. «Гиперболоид инженера Гарина»)

Дирижабль начал спускаться. Серебристая гондола слепила глаза в лучах солнца. С яхты его заметили, отсалютовали ракетами. Когда дирижабль низко завис над палубой – сбросили трап. Без посторонней помощи Гарин спустился по утлой, веревочной лестнице, спрыгнул на юте. Его встретила Зоя. Гарин едва узнал ее – так она поблекла и осунулась. С улыбочкой, как ни в чем не бывало, он потрепал ее по руке:
– Рад тебя видеть. Не переживай, кроха. Сорвалось – наплевать. Заварим новую кашу. Ну, перестань же хмуриться!..
Зоя отвернулась, чтобы не видеть его лица.
– Позавчера я похоронила Янсена. Я смертельно устала. Мне все безразлично …
…Утром следующего дня помощник капитана обратился к Гарину по поводу перистых облаков на горизонте, с тревогой указывая на них. Они стремительно надвигались из-за восточного края океана, покрывали небо на десятикилометровой высоте. Надвигался шторм. Надо было предпринимать какие-то меры.
Гарин, занятый своими расчетами, в которые никак не входили капризы погоды, послал капитана к черту:
– Ну, облака, и что? Нежности собачьи. Прибавьте ходу…
…Ураган подмял под себя «Аризону» со всей яростью неукротимой стихии. Яхта, зарываясь в волны, то вздымалась на гребень их, то падала с огромной высоты, кренилась так, что днище ее обнажалось до киля, и уже не слушаясь ни руля, ни винтов, потеряв управление, неслась по кругам спирали к центру тайфуна.
…С борта «Аризоны» было снесено волнами все: палубные надстройки, обе решетчатые башенки гиперболоидов, труба и капитанский мостик… Машинное отделение оказалось залито водой, моторы перегорели, руль был сорван.
– Это конец, – сквозь стиснутые зубы простонала Зоя, цепляясь за ножки привинченной кровати.
– Ну, если только выживем… О черт! – хрипло выругался Гарин.
Оба они были в плачевном состоянии: избиты, истерзаны ударами о стены и о мебель. У Гарина рассечен лоб. Все тело Зои разламывалось от боли. На полу вместе с людьми катались апельсины, книги, вывалившиеся из шкафа, спасательные пояса, осколки посуды…
– Гарин, когда-нибудь это кончиться?! Я больше не могу, вышвырни меня в море…
В следующий миг Зою бросило, как тряпичную куклу. Раздался ужасающий грохот, треск обшивки, раздирающий хруст. Ревущий поток и круговорот воды. Чей-то вопль. Каюта распалась. Мощное течение подхватило двух людей, швырнуло их в волнующую бездну.

Когда Гарин пришел в себя, первое, что он увидел, был краб, выставившийся на него бусинками своих глаз. Краб плотоядно подергивал замшелым ртом и двигал клешнями в полуметре от его носа. Гарин с трудом осознал: «Я таки жив…». Но еще долго не в силах был даже решиться на то, чтобы привстать. Он лежал плашмя, на песке, с подвернутой под себя левой рукой. Малейшее движение причиняло ему боль. Наконец он все же поднялся.
…Прихрамывая, Гарин пошел в глубину островка, к возвышенности, туда, где виделись заросли кустарника и ярко-зеленой травы. Там лежала Зоя на спине, раскинув руки. Гарин наклонился над ней, боясь вглядеться в ее лицо, чтобы не различить в нем признаков смерти. Но веки ее прилегли, чуть вздрагивали. …Она была жива, запекшиеся губы разлепились…
…На коралловом островке они обнаружили озерцо пресной воды, которое полнилось дождевыми потоками; воды горьковатой, но годной для питья. На отмели часто выходили колонии больших крабов; их мясо стало главным провиантом для двух беззащитных, полуголых людей. Годились в пищу и мелкие ракушки, полипы, креветки – все, что некогда было пропитанием дикарей. Листья пальм прикрывали их нагие тела и защищали от знойного солнца.
Два человека, выброшенные на эту безрадостную землю, затерянной в водяной пустыне, могли кое-как жить. Не было даже надежды, что мимо пройдет корабль и, заметив их, возьмет на борт.
Тянулись дни. Гарин собирал раковины или охотился на отбившихся от стада крабов, случалось, ловил и рыбу. Зоя нашла выброшенные с «Аризоны», разрозненные экземпляры книг роскошного издания проектов дворцов и увеселительных заведений на Золотом острове. Там же были законы и устав придворного этикета мадам Ламоль – повелительницы мира…
…Они сбились в счете дней, перестали их считать. Тянулись месяцы. Так прошло с полгода…

*** 1 ***

Всякий неспешный прохожий, имеющий привычным маршрутом улицу Рентгена в Ленинграде, и, следуя мимо этого большого и старинного здания, мог бы полюбопытствовать, – почему столь редки освещенные окна в нем по вечернему времени, а по будничным дням – если к тому же это госучреждение, – ни машин, ни людей у подъезда. Подгорало, правда, что-то в каморке сторожа (и по любому часу), но вот это и настораживало: здание, стало быть, под охраной, а особенной (служебной) суеты не примечалось. Мало что разъяснило бы и само название его – Радиевый институт.
Понять с этих двух слов даже образованному петербуржцу было бы не просто; разве что: радий – это металл, тяжелее свинца, в свободном виде в природе не встречающийся, для получения одного грамма которого необходимо затратить бездну труда и тонну смоляной руды урана. Главной же особенностью его было то, что радий – радиоактивен (обладает «жуткой» лучевой деятельностью). Круг познания замкнулся таким образом на самое себя. Ителлигенция старшего поколения все как-то больше оказывалась гуманитариями, а массы, как водится, образовывались суевериями. Лучше и доступнее было бы сказать, что излучение радия – это не что иное, как «лучи смерти», вызывающие у людей ожоги, опухоли, язвы, экземы и быстренько сводящие облученных в могилу.
Человек, на тот момент имеющий институт по правую от себя руку, как раз больше был наслышан именно об этом – «лучевой деятельности», и с самыми гнусными последствиями. В тот поздний час (1: 40, по московскому времени) фельдшер Василенко, 38 лет, неженатый, пробирался к себе на квартиру – 11-метровку, от друзей, у которых и задержался. Было это неподалеку, а потому он и не считался со временем. Улица была непроглядна. Над головой мрачное белесое небо в мокрой надтреснутой пелене. Свет фонарей и вовсе экономили. Стоял ранний апрель. Шел Василенко быстро, ссутулившись, одной рукой придерживая фуражку, другой, стиснув отвороты пальто у самого горла, уткнувшись подбородком в жесткий шарф. Ни зима, ни лето. Одно разочарование. Для этих широт, и то сказать, – холодновато. Добавился еще разряд снега разодранным стегающим полотенцем. Отработанный выхлоп Арктики. И вот, проходя мимо этого здания, всегда гнетуще молчаливого, затемненного, Василенко по некоторой привычке засмотрелся в его окна (все-таки о радии он был наслышан). Потом же, хотя бы штор или каких-нибудь занавесок, кроме как кое-где, не замечалось во всем этом многоэтажном здании. И сейчас – ни трезвый, ни хмельной, – он вдруг крепко зажмурился и вновь открыл глаза, надеясь этим приемом отогнать «мурашей» и прочие световые эффекты, которые, будто сказочные гномы, выпрыгивали изнутри – на карнизы, подоконники, или вовсе под крышу… яркими «зайчиками». Происходила эта иллюминация в вечно темных провалах Радиевого института. Но только постояв с засевшими в глазах световыми бликами, Василенко догадался, что изнутри здания шарят электрическим фонариком и что время для этого выбрали самое благополучное – в ночь с субботы на воскресенье. К тому же странно: чугунная калитка при центральном входе – слегка, на отмашь… не заперта. Каморка сторожа, тем не менее, была ободряюще светла. Сам не зная чего ради, но, возможно, из-за чувства «ни себе, ни людям», Василенко прошелся туда-сюда, вскидывая ноги в «скороходах» ленинградской обувной фабрики, пока вновь не прилип к ограде центрального входа, с внутренней стороны которой был щиток с кнопкой сигнализации. Утопив ее несколько раз, но так никого не дождавшись, Василенко длинно напоследок отжал кнопку, подумавши: «Черта с два буду я стоять здесь и морозиться», – и только сделал два шага прочь, как в упор столкнулся с человеком, идущим ему навстречу. На мужчине была пыжиковая шапка (академическим пирожком). Лицо с признаком бородки уткнуто в поднятый каракулевый воротник пальто. Глаза в очках-блюдечках остро и недобро блеснули на фельдшера. Прохожий, будто маятник на обратном заходе, отшатнулся и деревянно проследовал своей дорогой.
– Но… гражданин, э-э, товарищ, – попробовал было Василенко, и здесь, споткнувшись и оглянувшись по сторонам, осознал всю жуть своего положения. Он – один на глухой улице: кричи – не докричишься. В окнах Радиевого – лучевые мальчики с пальчики. Прохожий – то ли был так бесчувственен, то ли… такое совпадение, что они оба сошлись у ограды, каждый по своему делу. «Но мне-то что, до всего этого!», – Василенко (наконец-то) хлопнул себя по лбу. Он-то что позабыл здесь в два часа ночи и быть может «найдет» еще, если вовремя не унесет ноги. (В Питере умеют вершить недобрые дела). Тут и небо разверзлось, – выскочили иглистые звезды. Стало еще холоднее и тоскливее жить. И Василенко понял, что безнадежно остывает, отдав испитый у соседей горячий чай с брусничным вареньем ледяному пространству. И тогда уже вприпрыжку он помчался в свою комнату-пенал досыпать и видеть всякие там светоэффекты. И пусть с ним радием и его лучевой деятельностью.

*** 2 ***

По лучам-щупам в самом помещении института ориентировались двое. Один – худощавый, осторожный, в кепке и пальто реглан, с карманным электрическим фонариком, и вослед ему верзила в грубом брезентовом плаще (поверх фуфайки), в зимней шапке. На ногах – стоптанные сапоги, которые нещадно бухали по «энтому делу», так что, если бы не хлороформ – двумя этажами ниже, в своем затворничестве – их расслышал бы даже сторож. Тот, что был с фонариком, сверялся время от времени с планчиком, срисованным на четвертушке бумаги. Поднявшись этажом выше, они проследовали длинным коридором, свернули, и тут верзила неловко зацепил фикус в кадке… Реглан с фонариком обернулся, грозя подельнику ослеплением. (На улице в тот момент – вымах луча, примеченный Василенко). Но вот, кажется, они на месте. Все сходится: этаж, подходы, клеть, – рядом с железной противопожарной лестницей, ведущей на чердак. Напротив – дверь с белой эмалевой табличкой «Минералогический музей».
Дверь оказалась чуть запертой; окаянному в брезентовом коробе ничего не стоило поддеть ее простым плотницким гвоздем. Вошли. Осмотрелись – лучиком. На покатых стеллажах, под стеклом, и так – на полках, громоздились образцы пород. Разломы минералов зернисто переливались, грани обманчиво заигрывали… протяни только руку.
Здесь было много из того, чем владел в своей коллекции основоположник Радиевого (1923 г.), замечательный геолог, геохимик, мыслитель ноосферы Владимир Иванович Вернадский.

* * *

Аполитичные, невежественные уголовники набили себе мошну разноцветными камешками, какие им только приглянулись, несмотря на жесткое противоуказание к этому. Ну а то, что россыпи эти могут быть так себе, и ювелирно не дороже речной гальки, не приходило им как-то в голову. (Ведь под стеклом… И в таком солидном месте…). Проделав эту чисто уголовную акцию, они перешли к главному. Сверившись с чертежами, поднатужившись, извлекли из под странного верстака с панелями каких-то приборов ужасно тяжелую болванку, по виду схожею с корпусом динамо-машины, без особых излишеств, но с кольцом сверху (для транспортировки) и четырьмя опорными лапами. Махина еще оказалась на стальной цепочке, с замком. И с этим пришлось повозиться опытному «медвежатнику». (На всякие там крючочки он особенно понадеялся, предупрежденный заранее о тяжести агрегата). Верзила достал из кармана плаща моток проволоки и троса, опутал и перетянул штуковину через выступающие лапы, повязал руку тряпкой, вдел их в рукавицы и, крякнув по-мужицки, как в вологодских деревнях, закинул себе за спину эту свинцовую болванку-саркофаг. (И то сказать, игнорируя его воровской опыт хищения целых сейфов, в деревенской молодости своей брал он по мешку зерна в каждую руку и, только присев, с вывертом кистей рук, под завяз мешка, бросал их себе за спину. Эх, если бы не тюремные нары, пересылки да голодовки, жить бы ему лет до ста. А так – обломился «вышак»). Больше им здесь делать было нечего, –
1 2 3 4 5 6 7 8 9