Рассказы –

Джордж Мартин
Стеклянный цветок
Давным-давно, в дни расцвета моей настоящей юности, один юноша в знак своей любви преподнес мне стеклянный цветок.
Необыкновенный был, чудесный паренек, я любила его, хотя, признаюсь, уже давно забыла его имя. И цветок, который он подарил, был тоже чудесный. На пластмассово-стальных мирах, где я провела свои жизни, древнее искусство стеклодувов утрачено и забыто, но неизвестный художник, создавший мой цветок, владел им в совершенстве. У моего цветка длинный, грациозно изогнутый стебель, выдутый целиком из тончайшего стекла, и на хрупкой этой опоре взрывается бутон величиной с кулак, совсем как живой. Хрусталь навеки запечатлел все вплоть до мельчайших подробностей. Из раскрытого бутона, тесня друг друга, торопливо лезут большие и малые лепестки и застывают в прозрачном буйстве красок. Их венчает корона из шести совершенно непохожих друг на друга широких листьев в капельках росы и с сеткой прожилок. Как будто какой-нибудь чародей, прогуливаясь по саду и поддавшись минутной прихоти, превратил один особенно крупный и прекрасный цветок в стекло.
Цветку не хватает только настоящей жизни. Я храню его без малого двести лет, хотя давно покинула и юношу, и мир, где получила от него этот дар. Все многочисленные мои жизни я не расставалась с цветком. Мне нравилось ставить его в вазе полированного дерева на подоконник. Иногда листья и лепестки, поймав луч солнца, на мгновение вспыхивали разноцветным огнем, а иногда преломляли свет, разбрасывая по полу размытые осколки радуги. Бывало, ближе к закату, когда на мир опускались сумерки, цветок, казалось, вовсе растворялся в воздухе, и я сидела, глядя на пустую вазу. Но утром цветок возвращался. Он никогда не обманывал моих ожиданий.
Стеклянный цветок был невероятно хрупким, но с ним ни разу ничего не случилось. Я хорошо о нем заботилась — возможно, лучше, чем заботилась о чем-то или ком-то другом. Он пережил десять моих возлюбленных и столько планет и друзей, что устанешь вспоминать. В молодости он радовал меня на Эше, и Эрикане, и Шамдизаре, а потом на Надежде Негодяя и Бродяге, и еще позже, когда я старела, на Дэм Таллиане, и Лилит, и Гулливере. Когда же я наконец распрощалась с человечеством и канули в прошлое мои жизни на планетах людей, и я снова стала молодой, стеклянный цветок остался со мной.
Вот и сейчас в моем замке на столбах, в моем доме боли и нового рождения, где разыгрываются состязания разума; среди смрадных болот Кроандхенни, вдали от людей, не считая пропащих душ, что залетают к нам, он тоже здесь, мой стеклянный цветок.
В день, когда прилетел Клерономас.
— Иоахим Клерономас, — сказала я.
— Да.
Существуют киборги и киборги. Сколько планет, столько и разных культур, разных систем ценностей и уровней технологии. Есть киборги органические наполовину, другие чуть больше или чуть меньше. Некоторых выдает одна только металлическая рука, а вся остальная их кибернетика хитроумно запрятана под кожу. Бывают киборги, обтянутые синтетической кожей, которую не отличишь от человеческой, хотя что же тут особенного, если знать, насколько разная кожа у тысяч существ на тысячах планет? Некоторые из киборгов скрывают металл в плоти, другие — наоборот.
У человека, назвавшегося Клерономасом, плоти как таковой не было совсем. Он называл себя человеком, а в легендах, которыми обросло его имя, считался киборгом; мне же больше… напоминал робота. Его организм почти сплошь состоял из неорганики, такого даже андроидом можно назвать с натяжкой.
Он был наг, насколько может быть нагим металл и пластик. Грудь черная, словно гагат, и блестящая — то ли она была из металлического сплава, то ли из гладкой пластмассы, не могу сказать; конечности отформованы из прозрачного пластила, только пальцы стальные. Под псевдокожей виднелись темные штыри дюралевых костей, силовые тяжи и флексоры, заменявшие мышцы и сухожилия, микродвигатели и сенсокомпьютеры. Вверх и вниз по нейросистсме пробегали замысловатые световые узоры. Когда он сжимал правый кулак, из костяшек пальцев выступали длинные серебристые когти.
Кристаллические глаза-линзы плавали в каком-то фосфоресцирующем геле, которым были наполнены металлические глазницы. Глаза как будто лишены зрачков — в них тлел красный огонь, отчего взгляд киборга казался угрожающим и непреклонным.
— Моя внешность завораживает? — спросил он.
Голос звучал удивительно естественно — глубокий и полный жизни, без металлических ноток, которые испортили бы человечность интонации.
— Клерономас, — произнесла я. — Имя действительно завораживает. Давным-давно на свете жил человек с таким именем, легендарный киборг. Ты, конечно, знаешь об этом. Из Разведки Клерономаса. Основатель Академии человеческих знаний на Авалоне. Он твой предок? Может быть, в твоей семье металл передается по наследству?
— Нет, — ответил киборг, — это я и есть. Я Иоахим Клерономас.
Я улыбнулась.
— А я — Иисус Христос. Не желаете ли познакомиться с моими апостолами?
— Вы не верите мне, Мудрая?
— Клерономас умер на Авалоне тысячу лет тому назад.
— Нет, — возразил киборг, — он стоит перед вами.
— Киборг, — сказала я, — здесь Кроандхенни. Ты не прилетел бы сюда, если бы не жаждал перерождения, если бы не жаждал в состязании разума обрести новую жизнь. Послушай. В Игре ума ложь облетит с тебя, как шелуха. Твоя плоть, и твой металл, и твои иллюзии — мы возьмем все, и останется только твое естество, столь обнаженное и одинокое, что тебе и не снилось. Так что не отнимай мое время. Это самое ценное, что у меня есть. Это самое ценное, что есть у всех нас. Кто ты, киборг?
— Клерономас, — ответил он.
Не слышалась ли в его тоне насмешка? Не знаю. Его лицо не создано для улыбки.
— А у вас есть имя? — спросил он меня.
— Оно у меня не одно, — ответила я.
— Какое вы предпочитаете?
— Мои игроки называют меня Мудрая.
— Это прозвище, а не имя.
Я улыбнулась.
— Так ты немало путешествовал. Как и настоящий Клерономас. Хорошо. Мое детское имя Сириан. Наверное, к нему я привыкла сильнее всего. Я носила его первые пятьдесят лет, пока не переселилась на Дэм Таллиан, чтобы научиться мудрости. Там я и получила новое имя.
— Сириан, — повторил он.
— И других не было?
— Не было.
— На какой же планете вы родились?
— На Эше.
— Сириан с Эша, — произнес он. — Сколько вам лет?
— В обычном летосчислении?
— Конечно.
Я пожала плечами.
— Скоро двести. Я потеряла счет годам.
— Вы похожи на девочку-подростка, только-только входящую в зрелость.
— Я старше моего тела, — сказала я.
— Я тоже. Проклятие киборгов, Мудрая, заключается в том, что детали можно заменять.
— Так ты бессмертен? — бросила я вызов.
— В примитивном смысле да.
— Непонятно… — Я не скрыла удивления. — Ты явился ко мне на Кроандхенни, где есть Нечто, чтобы участвовать в Игре ума. Почему? Это место, куда прилетают умирающие в надежде выиграть жизнь. Мы редко видим бессмертных.
— Я ищу другой награды, — ответит киборг.
— Вот как? Какой же?
— Смерти в жизни. Жизни в смерти.
— Они противоположны, — сказала я. — Они враги.
— Нет, — сказал киборг. — Они одно и то же.
Шестьсот лет назад по обычному летосчислению некое существо, называемое в предании Белым, приземлилось среди кроандхенни на звездном корабле, первом корабле, который они увидели. Если верить кроандхейскому фольклору, Белый не был ни одним из тех существ, что я встречала или о которых слышала, хотя путешествовала я немало. Это меня не удивляет.
Тысяча планет человека (может, их больше раза в два, а может, и меньше, никому не ведомо), рассеянные империи финдаев и дамушей, гверны, и нор-талуши, и прочие разумные, о которых нам известно, все эти земли, и звезды, и колонии, гордо раскинувшиеся на многие световые годы черных пространств, известные только волкринам, вся наша крошечная вселенная, все это, вместе взятое, — лишь островок света в бескрайнем океане тумана и мифов, что постепенно теряется во тьме невежества. И все это в крошечной галактике, до самых дальних окраин которой мы никогда не доберемся, даже если просуществуем миллиарды лет. В конце концов, как ни старайся, как ни лезь из кожи вон, необъятные пространства победят нас. Я уверена.
Но меня победить трудно. И я горжусь этим, это последнее, что у меня осталось. Не слишком много перед лицом вечности, но все-таки кое-что. Когда придет конец, я встречу его с яростью.
Тут мы с Белым похожи. Хотя он и не нашего поля ягода, а откуда-то из тумана, еще не рассеянного нашим жалким светом. Каким бы ни было это существо, какой бы груз истории и эволюции ни несло в своих генах, мы все равно родня. Мы две злые непоседливые поденки, перелетавшие от звезды к звезде, потому что, единственные из собратьев, сознавали, как короток наш день. И оба мы нашли нечто вроде своей судьбы в болотах Кроандхенни.
Белый прилетел сюда совсем один, посадил свой маленький корабль (я видела останки корабля: игрушка, пустяковина, но совершенно непривычные обводы корпуса вызывают трепет) и, обследовав планету, нашел на ней нечто искусственное. Нечто гораздо старше самого Белого и гораздо более странное.
НЕЧТО.
Какими странными приборами пользовался Белый, какими чуждыми нам знаниями обладал, какой инстинкт подсказал ему войти? Теперь этого уже не узнать, да это и не важно. Белый узнал, узнал то, о чем так и не догадались местные ученые, он узнал назначение Нечто, понял, как его использовать. Впервые за… тысячу лет? миллион? Впервые с незапамятных времен была сыграна Игра ума. И Белый изменился, вышел из Нечто совершенно иным. Он стал первым. Первым властителем умов. Первым господином жизни и смерти. Первым властелином боли. Первым властелином жизни. Не важно, как это назвать — титулы рождаются, присваиваются, отбрасываются и забываются.
Какой бы ни была я сейчас, Белый стал таким первый.
Пожелай киборг познакомиться с моими апостолами, я бы его не разочаровала. Я созвала их, когда он ушел.
— Новый игрок назвался Клерономасом, — объявила я. — Я хочу знать, кто он такой и чего добивается. Выясните это.
Я видела их алчность и страх. Апостолы — инструмент полезный, но верностью не отличаются. Я собрала вокруг себя двенадцать Иуд, и каждый из них жаждет наградить меня поцелуем.
— Можно провести полное сканирование, — предложил доктор Лаймен, с улыбкой льстеца глядя на меня водянистыми близорукими глазками.
— А на обследование интерфейса он согласится? — спросил Дейш Грин-9, мой собственный киберслуга. Его правая рука, обожженная солнцем, сжалась в кулак, а из левой, вдруг раскрывшейся, словно серебряный бутон, высунулись, как змееныши из гнезда, гибкие металлические щупальца. Под тяжело нависшими бровями Дейша на месте глаз красовалась пластина зеркального стекла. Улыбка так и ослепляла металлическим блеском хромированных зубов.
— Выясним, — пообещала я.
Себастьян Кейл, эмбрион-макроцефал, плавал в аквариуме. Его слепые глаза уставились на меня сквозь зеленоватую жидкость, пузырьки газа отрывались от бледного обнаженного тела и всплывали к поверхности.
«Он лжец, — прозвучало у меня в голове. — Я узнаю для вас правду. Мудрая».
— Хорошо, — ответила я.
Тр-кн-нр, мой мысленемой финдай, запел высоким пронзительным голосом на пределе слышимости. Он возвышался над всеми, словно человечек с детского рисунка, трехметровый человечек с лишними суставами в самых неожиданных местах. Он сгибал конечности под невообразимыми углами и весь был собран из старых разрозненных костей, словно обугленных неведомым пламенем. Но его кристаллические глаза под бугристым лбом лихорадочно горели, а из вертикальной безгубой ротовой щели стекали струйки пахучей черной жидкости. Он пел о боли и крике, и нервах, пылающих огнем, о раскрытых тайнах и о правде, что дымится и сочится кровью, словно рана.
— Нет, он киборг, — сказала я. — Если он и чувствует боль, то только если хочет этого. Он может отключить свои рецепторы и забыть о тебе, изгнанник, и твоя песня станет молчанием.
Нейрошлюха Шайалла Лотен смиренно улыбнулась:
— Значит, я тоже осталась без работы, Мудрая?
— Не уверена, — призналась я. — Половых признаков я не видела, но если в нем осталось хоть что-то органическое, то и центр удовольствия мог сохраниться. Он утверждает, что был мужчиной. Инстинкты могут еще действовать. Выясни это.
Она кивнула. Тело у нее было мягкое и белое, как снег, иногда такое же холодное, если ей требовался холод, а иногда раскаленное добела, если она этого желала.
Предвкушая грядущие забавы, она улыбнулась алыми подвижными губами. Ее костюм на глазах изменил форму и цвет, а длинные накрашенные ногти замерцали искорками.
— Наркотики? — спросила Брейдже, биомедик, генный инженер и отравительница. Она сидела, размышляя, и жевала транк собственного изобретения. Ее расплывшееся, податливое тело напоминало о болоте за стеной. — Веритал? Агонии? Экстазил?
— Сомневаюсь, — ответила я.
— Болезнь, — продолжала она. — Мантракс или гангрена. Вялотекущая чума… А у нас лекарство. — И она захихикала.
— Нет, — отрезала я.
Остальные тоже высказались. У всех нашлось что предложить, свой способ выяснить то, что мне хотелось знать, каждый хотел быть полезным, добиться моей благосклонности. Таковы мои апостолы. Я слушала их, позволив себе увлечься их разноголосицей, взвешивала, обдумывала, приказывала и наконец отправила их прочь — всех, кроме одного.
Хар Дориан подарит мне тот поцелуй, когда придет время. Не нужно быть мудрейшей, чтобы знать эту истину.
Остальным что-то от меня нужно. Получив это, они исчезнут. У Хара давно есть то, что он хотел, и все же он возвращается и возвращается и возвращается в мой мир и в мою постель. Не любовь влечет его назад, и не красота моего юного тела, и не богатство, что он получает. Его планы гораздо грандиознее.
— Он летел с тобой от самой Лилит, — сказала я. — Кто он?
— Игрок, — ответил Дориан, вызывающе и криво усмехнувшись.
Дориан ошеломляюще красив, подтянут, строен, хорошо сложен и самонадеян.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2