Это мог быть кто угодно. Я пытался сохранить спокойствие, но все равно мой голос задрожал, когда я сказал об этом дракону. Он тоже заметил преследователя, но в отличие от меня, боявшегося даже собственной тени, взъярился и начал увеличивать скорость. Пятно вынырнуло из-за отрога и превратилось в самолет, который на наш молчаливый вопрос покачал крыльями и, обогнав, приземлился на длинную песчаную косу, проходящую между мореной и изгибом реки. Твердая поверхность, отшлифованного водой и ветром песка, взметнулась фонтанами под шасси чужака, когда он, выпустив тормозные парашюты, клюнул носом и остановился в нескольких метрах от скалы.
Дракон аккуратно посадил самолет на три точки недалеко от истребителя, как две капли похожего на наш. У меня отлегло от сердца, я узнал бортовой номер и эмблему эскадрильи драконов. После начала военных действий это была первая встреча с человеком, который смог уцелеть в пекле боев, накрывших, словно гигантской сковородой, землю. И казалось чудом встретить еще одного выжившего и сумевшего сохранить машину в этой мясорубке.
Мой дракон настороженно принюхивался, все еще решая для себя, что будет более правильным — тут же удрать, если получится сделать это тихо и достойно, или расстрелять остатками боеприпасов того, кто мог бы представлять опасность, хоть и не сейчас, но в ближайшем будущем. Я пытался успокоить разбушевавшуюся паранойю моего спутника, и это мне частично удалось, но тут у соседнего самолета медленно пополз вверх фонарь, и из-за среза кабины показалась рука, пальцы на которой сложились в знак «виктория». Я снял шлем, положил его на пол кабины и медленно спустился по крылу на отмель. Дракон опутал меня защитным заклинанием, но остался в самолете, готовясь взлететь при малейшей опасности.
Из кабины другого истребителя осторожно выбрался человек и грузно свалился на землю. Попытавшись подняться, затих, потеряв сознание. Голос дракона вывел меня из оцепенения, он предупредил, что если я не потороплюсь, то человек может погибнуть. Я уже бежал к застывшей неподвижно фигуре, на бегу доставая остатки аптечки, и консультируясь с драконом о том, что можно сделать в этой ситуации. Дракон резонно заметил, что если у пилота есть свой дракон, то только он может его вылечить, и все мои потуги по спасению могут обернуться пустой тратой времени. Я зло ответил, что он мог бы и помочь, если с другим драконом что-то случилось. На что он спросил, не знаю ли я места во вселенной, где два дракона встретились, чтобы не сойтись в схватке, а помочь друг другу. Если мне будет известно о таком месте, то тогда раса раруггов
в его лице будет мне благодарна по гроб, ибо в этом случае я найду рай драконов, о котором никто никогда не слышал.
Я откопал в тайниках памяти самые грязные ругательства, и они подействовали. Дракон все-таки связался с раруггом
умирающего пилота тоже переселившимся в истребитель. Опасная тенденция, отметил я про себя.
Они оба о чем-то долго совещались, а я в это время снял с пилота шлем и из него, словно из грязного мешка вывалились длинные волосы. О, черт! Этот знакомый мне по болезни запах рвоты и пятна кровоизлияний по всему лицу! Лучевая болезнь подкосила не только меня, но и эту женщину. Видимо накопленная доза радиации медленно убивала выживших людей, не погибших в первые дни ядерной бомбардировки.
Но все равно, даже в страшных судорогах болезни ее лицо было прекрасным. Я вспомнил, как видел всего несколько раз эту красавицу, мисс нашей эскадрильи, перед которой робели даже заядлые холостяки. У них, откуда ни возьмись, появлялось косноязычие, и исчезал накопленный долгими годами цинизм и напускная бравада. Но, боже мой, во что превратила война ее гладкую кожу и пронзительный взгляд синих глаз! Тонкая струйка слюны вперемежку с кровью стекала с уголка покрытого язвами рта, веки были прикрыты и чуть виднелись белки глаз, сожженные вспышкой близкого ядерного взрыва. Я оторвал край истрепавшейся подкладки комбинезона и вытер ей лицо. Затем опомнился и вколол антирадиационный комплекс, оставшийся у меня как НЗ и напоминание о том, что самые главные ужасы войны еще впереди.
Мой несносный напарник озабоченно сообщил мне, что дракон второго истребителя очень истощен, и он не знает, долго ли ему еще осталось до полного распада. Я был не на шутку взбешен этим беспомощным вяканьем доблестного дракона. Мой ультиматум его обеспокоил, и он все-таки с неохотой согласился помочь товарищу по несчастью, которого угораздило влететь в эпицентр ядерного взрыва. Мы слышали гром, прогремевший далеко на севере, но не придали этому значения. Оккупанты изредка устраивали себе развлечение, чтобы немного взбодрить войска и сломить дух непокорного народа, уже год не хотевшего сдаваться на милость врагу.
Проверив уровень радиации в реке дозиметром, я попил сам и принес воды Александре, вроде бы так ее звали. Перед памятным днем последней сечи, мы в спешке спарывали опознавательные знаки с летных комбинезонов. Мы должны были быть никем перед лицом смерти. У нас было странное суеверие: если смерть не узнает наших имен, то может быть она придет к другим. Но получилось наоборот. Мы сами забыли, как нас зовут. И кто мы есть на самом деле. Чуть теплилось воспоминание, что намного раньше, совсем в другой жизни, мы были людьми. Той жизни больше нет. Значит ли это, что мы уже умерли?

***
«Что-то нас становится слишком много» — произнес дракон, наблюдая за посадкой на узкую песчаную отмель еще одного истребителя. Машина зависла с выключенными турбинами и мягко опустилась на берег. Я все не мог понять, почему меня так беспокоила независимость драконов. Я должен был радоваться, что многолетняя обуза в виде вздорного дракона больше не донимает меня, но в душе было пусто. Хотя нет, в ней поселилось одиночество.
Торопливо выбравшись из кабины, пилот, совершенно не обращая на меня внимания, бросился к Александре и принялся ее тормошить. Я, толчком в ребра, откинул его от больной и отбил ответный удар коленом. Этот ненормальный наконец-то обратил на меня внимание. Он лез в драку и истерично кричал:
— Что ты с ней сделал?!
Я молча выплеснул остатки воды из пластиковой бутылки ему в лицо и попросил заткнуться. После этого озабоченно склонился над потерявшей сознание девушкой и проверил пульс. Ее сердце бешено колотилось, но иногда проскакивал перестук аритмии. Плохо. Все плохо. Что мне с ними делать? Обезумевший юноша и бездыханная красавица.
И я, только что оправившийся от болезни.

***
Я не знаю, научился ли мой дракон читать мысли людей, но мысли раруггов
для меня были словно открытая книга.
«Бросить этих жалких людишек, и улететь в безопасные края», — говорил тот, что прилетел позже всех.
«Не могу... Я еще очень слаб. Может мне не удастся оторваться от земли», — сказал дракон Александры, который сумел развернуться в нашу сторону и тяжело опирался хвостом о валун.
Мой дракон молчал. Иногда я чувствовал на себе его сумрачный взгляд. Если бы он умел свистеть, то, наверное, сейчас бы насвистывал блюз. Близилась ночь, и это был бы грустный вечерний блюз раругга
, который не хотел бы предавать близкое ему существо, но вынужден это сделать. А что в этом предосудительного? У него есть свобода выбора. Он независимый дракон, без предрассудков и ложного чувства стыда.
Пустота встала комом в горле. Три беспомощных человека посреди людского ада и три высокомерных раругга
, вознамерившихся найти драконий рай. Нет, они не были злыми, злопамятными, зловредными. Они просто были слишком рациональными. И я с ужасом понял, что был таким всегда. Что только сейчас стал человеком. Что это я сделался свободным, а не мой дракон, который сидит в дурацкой алюминиевой трубе, напичканной электроникой. В окружении приборов, которые он люто ненавидит, посреди враждебного мира. В центре вселенной, которая никогда не была его родиной и никогда не станет, как бы он ни старался ее полюбить.
Мой дракон видимо почувствовал мой презрительный взгляд. Он лениво покачал крыльями, на которых болтались подвески с неуправляемыми ракетами и витиевато, как только умеет делать мой дракон, послал этого напыщенного чудака в те места, куда тот так стремился.
Все-таки логика — сильная вещь. Я лишь догадывался о содержании разговора трех самолетов-драконов, но из догадок много понял не только о них, но и о себе.
Я отвернулся и спокойно, не выдавая волнения, начал таскать плоские камни под нависающую скалу, чтобы на них уложить удобнее Александру и укрыть ее от начавшегося дождя.
Юношу звали Никитой, я сумел прочитать его имя на грязной нарукавной нашивке, потому что, он один не стал ее спарывать, посмеявшись над нашими страхами и предрассудками. По-моему, он был братом Александры.
Он сидел, безумным взглядом упершись в песок перед собой, напряженно шевелил губами, двигал бровями, и что-то зло шептал невидимому врагу.
О, господи, мне еще сумасшедшего не хватало, подумал я и пошел к берегу реки, на котором виднелись чахлые кусты, искать хворост для маленького костерка. Сегодня будет долгая октябрьская ночь. Пережить бы ее... Хорошо бы приснился сон. Я уже давно не видел снов.

***
...Звездное небо. Кусочки разбившейся о жесткую воду луны качаются на речной ряби. Порыв ветра приносит гарь сожженных мостов и крики испуганных птиц. Но через мгновенье все затягивает дымка тумана, скрадывает детали ночного безумства, легкого сумасшествия полуночного мира, укрывает меня — одинокую тень на песчаном берегу реки, текущей из будущего в прошлое.
Холодный свет далеких звезд студит душу, промозглая сырость зарослей тростника пробирается под одежду и заставляет вздрагивать от мелких брызг, тусклым серебром рассыпающихся от всплеска весел.
Ночная переправа с этого берега Млечного пути на тот занимает все время до серого утра, блеклым светом заполняющего чашу неба — священный грааль
моей жизни...

***
Дракон однажды сказал мне, что для него ад — это одиночество. Но тогда, пошутил я, ты находишься в раю, потому что об одиночестве можно только мечтать. Он пополз к себе в пещеру и через плечо буркнул, что с таким идиотом, как я, ему одиноко вдвойне.
Для меня ад стал менее тягостен, потому что надо было заботиться о других. Драконы не улетали, что с одной стороны радовало, но с другой стороны я не знал, что они затевают, и поэтому на душе было тревожно. Слишком долго мы маячили на виду у спутниковой группировки неприятеля. Нас могли вычислить, если, конечно, драконы не позаботились о маскировке.
Никита рано утром исчез, ушел в горы. Я видел, как он подошел к своему истребителю и о чем-то с ним долго говорил. Потом начал стучать кулаками по фюзеляжу, но раругг
так и не открыл кабину и не впустил его. Юноша разбил руки в кровь, потом в сердцах пнул по шасси и убежал в туман, накрывший промозглой пеленой ущелье. Я укрыл Александру летной курткой, прожженной во многих местах насквозь, но это было хоть что-то для защиты от холода. Озноб не проходил, а лекарства кончились. Бледное лицо с яркими пятнами воспаленной кожи резко выделялось на фоне синей ткани.
Что-то неуловимо волнующее и трагическое было в ее лице. Дракон вернулся к ней и пытался помочь, но был очень слаб и, по-моему, лишь вытягивал из нее остатки сил. Я сел рядом и неожиданно увидел слабо светящийся комочек над ее сердцем. Пульсируя в такт трепещущему сгустку жизни, душа дракона пыталась отвоевать у смерти немного времени. Я пытался понять, что же случилось с моим зрением? Почему я стал видеть то, что не мог видеть раньше? Размышляя и бросая камушки в бегущую воду, я пришел к выводу, что только сострадание делает людей всевидящими. После стольких лет драконьего эгоизма это было для меня откровением.
Дракон хмыкнул и посетовал, что мы зря теряем время. Я огрызнулся и сказал, что если ему хочется, то он может уматывать, куда хочет. В этот день мы больше с ним не разговаривали.
А вечером на нас обрушился ракетный удар.

***
Ватная тишина контузии и тупые толчки взрывной волны. Боль во всем теле и ужас от приближения смерти, которая бродила, спотыкаясь, между валунами, рушила горы, обваливая их в мутные воды реки. Смерть, огненная супруга Хаоса, бормотала ругательства, все никак не признаваясь в бессилии. Не найдя нас, она заполнила ущелье жаром раскаленных камней. Вспышки яркого света, мерцание отблесков взрывов на искореженных остовах фюзеляжей. Я позвал дракона, но он не откликнулся на мой шепот. Не веря в то, что он погиб, я выбрался из щели между камнями и побежал к обломкам истребителей. Что-то ужалило меня в ногу, змеиный зуб осколка медленно остывал в крови, толчками вытекающей из раны.
Голова закружилась, и я упал. Рев ракеты, нацеленной на меня, сотни визжащих бесов, глухой перестук обвала. Маленькая фигурка карлика, стоящая на уступе скалы. Время остановило волны огня. Дымом заволокло ущелье, чад погнало по кругу. Что-то случилось. Ракета, летящая в мою сторону, рассыпалась в воздухе на детали. Призрачные руки сборщиков метались вокруг нее, разбирая стремительную смерть на конвейере, уходящем в бесконечность...

Круг четвертый
Хотелось ли мне умереть? Насколько я знаю людей, каждому знакомо чувство безысходности и обстоятельства хоть раз в жизни складывались так, что полоски на зебре сливались в одну сплошную черноту. И тогда зебра становилась похожей на вороного коня Апокалипсиса. И возникало желание покончить со всей этой тягомотиной раз и навсегда.
Только причины трансформации этого сказочного животного у всех разные. Одних терзал стыд, у других не сложилась семейная жизнь, третьи были еще чем-нибудь недовольны. Даю сто очков вперед — все это лишь вымышленные предлоги свести счеты с жизнью. Но у меня, похоже, появилась веская причина подумать об этом всерьез.
Я лежал на обломке крыла, завернутый в обгорелые лохмотья тормозного парашюта, и смотрел в низкое небо, по которому ползли, словно свинцовые слитки, облака. Льдинки сентябрьских снежинок, будто наждаком сдирали кожу с лица, но я не чувствовал боли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13