Маркович Дан
Что было, то было (рассказы)
ДАН МАРКОВИЧ
Что было, то было...
Содержание
Ничего не надо
Васильевна
Пусть умрет
Идиот
На своих местах
Дай спокой
Отверженный
Посмотрим
Нож
Откуда я?...
Повышение
За билетом
Будьте уверены
Прогресс налицо
Еще не зима
Мерзость
Как жить?...
Хочу сказать
Всяк сверчок...
Старая история
Толстый и Тонкий
Договор
Ничего не надо
Иногда я стучусь к нему - и слышу - он дома, что-то спешно передвигает и гасит свет. Потом напряженный срывающийся голос: "Кто там?.." Я отвечаю, дверь приоткрывается - он стоит в темной передней, в телогрейке и зимней шапке, горло замотано обрывками шарфа. "Это вы... сейчас выйду" - и дверь закрывается. Я остаюсь на лестничной площадке... Он жив - хорошо. Домой к себе он никого не впускает, стыдится нищеты, и опасается, - мало ли что может случиться. Не знаю, верит ли он, что могут еще придти и увести его, как было, но этот страх с ним всегда.
Он выходит быстро, тщательно запирает дверь. На улице напоминает "идите слева". После побоев он оглох на правое ухо. С виду еще крепкий старик, широкие плечи, большие корявые руки, но внутри все разбито и изношено. У него нельзя спрашивать - как дела? - это его бесит. Никаких дел у него нет и быть не может. Он существует - вот и все дела... "Когда за мной закрылась дверь, тогда, я сразу понял, что моя жизнь кончилась..." Тогда он был нацелен на вершины науки... глаза его, светлые, с крохотными зрачками, смотрят по-прежнему с беспощадной зоркостью, но теперь он видит только конец...
- Что самое страшное там было - не голод, не боль, и даже не постоянный холод, от которого можно сойти с ума... нет, не это, а ошеломляющее открытие, что твоя жизнь, бесценное сокровище, центр мира этого - не стоит ни черта, что это просто навоз, который втопчут в землю... И все, что есть в мире прекрасного, и что я так любил -наука, искусство, разум человека, все - только одежды, скрывающие суть этой идеи простой-простой... Чем дальше живу, тем в большем ужасе нахожусь. Что движет этим миром, людьми, историей - ничего не понимаю, ничего... Вижу только - я жив еще и не хочу умирать. Может, поеду к теплому морю, буду сидеть на берегу, греться на солнце и слушать волны... и ничего больше мне не надо...
Васильевна
В нашем подъезде несколько стариков, но этот самый симпатичный. Он где-то еще работает и ездит на велосипеде. Иногда он возвращается домой пешком - это значит, что он пьян. Он идет пока может и почти не шатается, но если упадет, то уже сам не встанет. Ему нужно дерево или забор, чтобы опереться и встать. Однажды я нашел его недалеко от дома, в снегу, и притащил на пятый этаж. Дверь открыла его жена, Васильевна, и сказала: "Зачем же вы его принесли, пусть там бы и лежал..." Васильевна в три раза толще своего мужа, маленького и тощего, и забраться на пятый этаж ей трудно. Может быть, поэтому я ее раньше не видел. Все-таки я оставил ей старика и поспешил к себе.
Когда он идет сам, то снизу еще начинает уговаривать ее: "Васильевна, не сердись, я иду... Васильевна..." Он никогда не ругается и всем прохожим говорит: "Я - ничего, я домой иду ..." Он отдыхает на ступеньке и идет снова... Иногда он почему-то поворачивает назад, вниз, а потом снова поднимается. Скорей всего, он боится Васильевну, знает, что не пустит она его в дверь. И у двери он ведет себя тихо, уговаривает ее открыть, но все бесполезно, и он устраивается спать на площадке. Скоро он храпит на все пять этажей... "Я старик, уставший от жизни, - он говорит о себе, - я мирный старик..." Мне жаль его. Васильевна - дура, столько лет живет с ним, могла бы и впустить в дверь, не исправит же она его. Много лет он ходит по лестнице и уговаривает: "Васильевна, я - ничего, я домой иду..." И идет, и идет...
Однажды он меня поразил. Я с трудом узнал его -пришел на концерт для ветеранов, в костюме, при галстуке, и Васильевна, конечно, рядом. В антракте, я слышал, он говорит ей: "Дай рубль, я в буфет пойду..." - а она молчит. "Дай рубль, дура..." - а она как шкаф. Он плюнул и ушел. Вечером он был уже хорош, галстук снял, и говорит:
"Я - старый солдат... я - мирный старик..."
Он весь из морщин и жил, и лицо темное и узкое. Ему за семьдесят...
Пусть умрет
В четыре года он плакал, когда узнал, что умрет: "Не хочу!" Его вытащили из-под телеги и сказали, что это будет нескоро, но он плакал и плакал. Он босиком бегал в деревенскую школу, и грязь намерзала на его ногах. Он голодал и учился, и стал ученым. Я видел его старые тетради - в них планы на тридцать лет вперед, крупным размашистым почерком, и он предвидел два больших открытия. В нем было столько силы... казалось, ничто не может его остановить. Иногда он читал газеты и смеялся: "Враги народа какая ерунда!" Как-то он шел домой с приятелем Сашей. Они говорили о врагах народа, о шпионах, о газетах, а через неделю моего знакомого арестовали. Ему показали донос, написанный знакомым почерком - "он знает о существовании тайного общества..." Через полгода его вывели из одиночки и привели в комнату, полупустую, в ней сидели люди в пальто, как будто только что приехали, и что-то обсуждали. Один, лысоватый, взглянул на него, откопал бумажку, прочел - десять лет, и снова они о чем-то говорили, а его увели... Он выжил, а потом пятнадцать лет добивался: "Пустите в науку ...", а его не пускали. Он скитался по провинции, копал землю, подметал улицы, и читал, читал... Он искал журналы со статьями, подписанными знакомой фамилией. А Саша ушел далеко. На своем пути он смахнул в сторону еще нескольких, стал автором книг, академиком, большим человеком. И вот дьявол - он ведь был талантлив, он думал быстро и точно, и тут же - грабил, брал все, что мог...
Прошли годы, и мой знакомый, наконец, возвращается в отличный институт, и здесь встречает своего Сашу. Они гуляют в красивом парке, среди цветущих деревьев, и Саша говорит: "Как я рад, что ты вернулся... я тебе помогу..." А мой знакомый, старик уже, говорит этому Саше, что знает все, как есть... Тот улыбнулся кривовато, блеснул зубами -"я любого могу..." А через месяц моего старика вежливо провожают на пенсию - возраст. Ему приносят семьдесят рублей, он редко выходит на улицу, но иногда приходит в институт, в библиотеку, вечерами, когда темновато и народу мало, берет журналы - и читает, читает... Потом идет домой, входит в теплую комнату, в телогрейке, валенках, садится на пол, спиной к батарее и долго сидит не двигаясь...
А в двух часах езды от нас на роскошной даче живет другой старик. Всю жизнь он намеренно сжигал себя - работа, вино, все новые женщины... всю жизнь он не мог остановиться... А может, боялся? Нет... и возмездия не будет. Но он скоро умрет, этот Саша, он должен умереть, а мой старик пусть еще поживет немного, погреется на солнышке - это единственная справедливость, которая осталась возможной. Пусть подлец умрет раньше.
Идиот
Раньше в квартире на первом этаже жил дворник, потом поселилась старая женщина, она приехала из деревни и стала работать уборщицей на лестницах, а через месяц привезла сына. Я возвращался с работы и в первый раз увидел его - стоит перед домом на лужайке коренастый мужик, толстоватый уже, с большой головой, коротенькие ручки расставил и внимательно смотрит в небо. Он стоял спиной ко мне и больше я ничего не видел. Вдруг он поднял руку и стал ловить облако, которое проплывало над нами. Ему никак не удавалось схватить облако, и он раздраженно гудел, без слов... Тут он услышал мои шаги - и обернулся. Сначала я ничего не понял. Что-то странное происходило на этом большом мясистом лице... Я почувствовал, что больше смотреть не надо - отвел глаза. Он заложил руки за спину, подбородок опустил на грудь и так стоял. Я не видел, смотрит ли он на меня, поспешил уйти. Потом понемногу стал выяснять, что с его лицом - пройду мимо и скользну взглядом. Очень трудно было понять. Нам редко приходит в голову мысль о потрясающей точности природы. Красоты богатства - да, это мы легче замечаем, но, привыкнув к ее безошибочному глазу, о точности не вспоминаем даже... Я скользил взглядом по его лбу вниз и ожидал увидеть глаза, как это обычно бывает, но на месте глаз видел красноватые впадины... а глаза были ниже, может, на сантиметр всего, но это ошеломляло. Нос в середине приплюснут, исчезал, потом возникал снова, как ни в чем не бывало, и кончался розовой детской пуговкой... А ниже носа все обычное - рот немолодого человека, тяжелый жирный подбородок... ничто уже не удивляло...
Он смотрел на меня, наклонив голову, заложив руки за спину, как бывает, люди смотрят поверх очков, опущенных на нос. Он смотрел доброжелательно и что-то похрюкивал. Теперь он каждый день прогуливался у дома, ловил облака коротенькими пальцами, следил за играющими детьми. Если дети шалили или дрались, он возбуждался, переминался на коротких толстых ногах и кричал высоким бабьим голосом: "Нез-зя-я... мамка заруга-а-ит..." но не подходил. Мать он боялся и слушался ее. В магазин они ходили вместе, она в черном платке, с палкой - впереди, а он семенил за ней. У магазина он ждал ее, она выходила, он взваливал сумку на плечо, и они шли домой. Иногда он отставал, заглядывался на людей, а как-то раз, я видел, пошел не туда и оказался на другой стороне улицы. Он испугался и панически закричал: "Бой-у-у-сь... машины..."
- Ну, иди, иди сюда...
Он долго колебался, наконец, мелкими шажками перебежал дорогу и снова они шли вместе...
Утром идешь на работу - он стоит на пригорке, голову опустил на грудь и рассматривает прохожих. "Что, Саша, гуляешь?.." - спрашивает соседка. "И-ий, гуляй-у-у..." -отвечает он, переминается с ноги на ногу. Из магазина идут рабочие, несут в руках и карманах бутылки. "Саша, выпьем с нами, а?" и смеются. Он пугается - "не-зя-я, мамка заругаи-ит..." Дети дразнят его он смешно размахивает руками, кричит - "у-у-у, нез-з-зя-я..."
Трава пожелтела, оголились деревья, небо стало осенним. Приехала сестра матери и увезла Сашу обратно в деревню. Без него, говорит, картошку не собрать, урожай в этом году обильный. Погулял, поглазел - и хватит, пора за дело приниматься. Действительно, что ему здесь делать, а там он полезный человек, какой никакой, мужик в доме.
Теперь прохожу мимо - знакомой коренастой фигуры нет, идаже скучно как-то без него. А через год и мать вернулась в деревню, и в этой квартире живет семья, муж работает дворником.
На своих местах
Недавно ушел на пенсию Виктор Петрович. Полжизни человек занимался непонятным ему делом. По профессии -агроном, но бросил эту работу, стал снабженцем в большом институте. Не мог больше оставаться агрономом. "Земля говорит одно, а партия - другое..." - он хмурился, пожимал плечами. Он похож на кубанского казака, с седым чубом и густыми бровями, и нос какой-то не русский, цыганский, что ли, с сильной горбинкой и загнутым вниз кончиком. В его маленькой комнатке всегда толпились люди, грузчики сидели развалясь у стены, табачный дым стоял плотной завесой.
- Ну, что у тебя...- он брал заявку и недоверчиво смотрел, - так много?.. А хочешь вот этого... сто килограммов выдам - залежалось.
Иногда он спрашивал:
- Нет, ты скажи мне - я никак не пойму... везу сюда грузовиками... стекло, реактивы, прочее, каждый день - полный обоз в ворота... а отсюда ничего!.. как в бездонную яму падает...
Этот образ - караваны грузовиков в одну сторону - и ничего наружу завораживал его. "Нет, ты объясни мне..." Я говорил ему про статьи и книги, которые выходили из этого здания и были незаметны неискушенному глазу, но не мог убедить его - материя превращалась в ничто, и это противоречило его представлениям о жизни.
- Мы в землю закладываем - что?.. вот такое зернышко, а получаем во-о... А здесь закладываем - у-ух, а получаем... Нет, уйду я отсюда, уйду... Но так и не ушел, состарился, занимаясь странным и непонятным делом. Потом я встретил его на улице. Он сгорбился и хромал - старое ранение... брови белые стали.
- Ну вот, теперь освободился - пенсионер. Поеду к сестре - на юг, к теплой земле, посмотрю хотя бы еще, как растет из нее зерно... а здесь...он махнул рукой и пошел...
Теперь отдел снабжения - две большие комнаты, за ними кабинет, в кабинете вежливый молодой человек, грузчики в подвале, все на своих местах - и никто ничему больше не удивляется.
Дай спокой
Старуха, соседка моя, машет руками, как мельница крыльями. Ногу одну она волочит, после инсульта, зато руками хорошо помогает и ходит быстро. Ее издалека видно - опять по магазинам пошла, как что-то появится, она тут как тут. Без нее семья пропала бы - все на работе, а по вечерам в магазине пусто и тихо, кассирша клюет носом, только уборщица старается, чтобы к закрытию был полный порядок. Баба Настя хорошая старуха, она старается не бесплатно жить, пользу приносит. Встретишь ее, она обязательно скажет "колбаску вот купила, коломенскую..." - и бежишь туда, где она купила, потому что коломенская - это не серпуховская, каждый знает... Старуха внизу под нами быстро ходить не может и для снабжения она бесполезный человек, но зато она каждый день готовит на всю семью. Это нелегко, потому что семья состоит из могучих людей. Сын, огромный мужик, выше двух метров, его жена, немалых размеров, и двое детей, и тоже упитанные ребята. Еще от этой старухи большая польза котам, потому что она то и дело, со сковородкой или кастрюлей в руках, выходит к ведру, что на лестнице, и вываливает туда горы хорошей еды. Мой кот перестал есть рыбу, свежую! и ходит в ночной тиши к этому ведру, залезает в него, так, что только хвост торчит черной кисточкой, и ест на славу...
Зато от третьей старухи, на пятом, пользы никакой. Она живет вдвоем с мужем, пенсионером, дети разъехались давно, а муж домой ходить не любит. Я, говорит, всю жизнь с ней прожил, а теперь хочу себе удовольствие урвать. Он пристает к женщинам, на которых надеется, на первом и втором этаже. Там живут временные люди, у кого пожар был, или по знакомству. Но старику не везет. Одна говорит ему - "у тебя все высохло небось, а тоже, возомнил, козел старый". Но он не унывает, ищет свое счастье по этажам. Старуха махнула рукой - пусть... "Господи,Господи, - говорит, - дай, дай мне спокой..." Она встречает Настю на лестнице:
- Все бегаешь, все машешь.
1 2 3 4 5