https://wodolei.ru/catalog/unitazy/s-vertikalnim-vipuskom/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Fenzin
«Калугин А. Московский лабиринт»: Азбука-классика; 2005
ISBN 5-352-01244-1
Аннотация
4 февраля 2012 года кто-то взорвал ядерную боеголовку в центре Лос-Анджелеса. И «мировая цивилизация» нанесла удар по «гнезду терроризма», которым в очередной раз была «назначена» Россия. Америка победила. А Россия… Была ли вообще такая страна? Москва стала огромной западней, Смертельным лабиринтом. Как отыскать и этом лабиринте единственно верный путь? Кому можно доверять, если самый надежный — предает? Одиночка не выживет здесь. Но ты не один. Далее когда гибнут тонарм щи, стисни зубы и не раскисай. И ты пройдешь через все — ради Победы.
Кто сказал, что России нет? Есть такая страна.
Олег КУЛАГИН
МОСКОВСКИЙ ЛАБИРИНТ
ПОКА ЖИВУ — НАДЕЮСЬ

(Вместо предисловия)
Еще два десятка лет назад антиутопий в нашей фантастике не существовало. Точнее, они имелись, но описывали события, происходящие не у нас, а где-то далеко-далеко, на другом континенте, а еще лучше на иной планете в соседней галактике. Страшное могло произойти, но только не с нами, писатели-фантасты изучали его взглядом сторонних наблюдателей, находящихся но ту сторону стекла, в чистой и светлой лаборатории…
Лет пятнадцать назад все очень круто изменилось. На какое-то время антиутопия вышла в лидеры, романы, повести и рассказы-предупреждения начали кропать даже те, кто в иное время фантастикой брезговал, считая ее литературой второго сорта. Разного рода «Невозвращенцы» заполонили страницы журнальной-газетной периодики, время от времени броской обложкой выплескиваясь на книжные лотки. Имена их авторов возникали из небытия и спустя пару лет точно так же исчезали в никуда — когда выяснялось, что одними предсказаниями бед неисчислимых, мора и глада следа в литературе не оставишь.
Впрочем, сюжеты этих антиутопий были удивительно однообразны, различаясь только в деталях. Основных сценариев было два: военный переворот и грядущая жестокая диктатура или же «парад суверенитетов» ad infiniyum, выливающийся в полную дезинтеграцию страны. Даже традиционное для западной фантастики описание будущего после катастрофы (ядерной, экологической либо какой-то другой) не было у нас настолько популярно, как два этих сюжета — вместе или по отдельности.
Характерно, что утопий в те же времена появилось гораздо меньше. Почему-то писателей совершенно не интересовали картины процветания и благоденствия новой, рыночной России. В лучшем случае авторы могли касаться «злобы дня» — описывать успешное избавление России от готовящегося переворота и уготованной стране участи, как это сделал Эдуард Тополь в романе «Завтра в России».
Зато в публицистике утопия процветала. С газетных и журнальных страниц, из теле— и радиопередач потоком хлынули велеречивые рассуждения опытных экономистов о благотворности свободного рынка, о грядущем процветании. Притом ничего для этого делать не требовалось — следовало лишь ненадолго затянуть пояса, закрыть глаза и расслабиться в предвкушении удовольствия. И вот тогда все пойдет предначертанным путем, Россия вернется в общемировую колею, войдет в лоно рыночной экономики, а там нас уже будут ждать молочные реки и кисельные берега…
Но сладкий дурман ожиданий рассеялся, а утратившая иллюзии страна, возмечтавшая о столбовом дворянстве, подобно пушкинской старухе, оказалась у разбитого корыта. Похоже, своеобразным рубежом стал кризис 1998 года, когда люди вдруг почувствовали, что антиутопия уже наступила — и, следовательно, худшее осталось позади.
Примерно в это время в «футурологической» фантастике начались два разнонаправленных, но в то же время связанных между собой процесса. С одной стороны, началась разработка более или менее «оптимистических» (по крайней мере не деструктивных) вариантов развития страны <Долгое время единственным претендентом на роль подобной утопии был роман Вячеслава Рыбакова «Гранилет „Цесаревич"» (1994). В 1999 году одновременно появились «Сверхдержава» Андрея Плеханова и «Выбраковка» Олега Дипова, рисующие пусть и неоднозначные, но всё же конструктивные варианты будущею России, не сводимые к дихотомии демократия/диктатура. Напротив, в более раннем романе Сергея Абрамова «Тихий ангел пролетел» подобная дихотомия сохранялась, лишь со сменой знака — грядущая диктатура объявлялась благом для России.> . А с другой — в «чистых» антиутопиях, то есть произведениях, описывающих дальнейший развал страны и дезинтеграцию социума, причины подобных явлений из внутренних стали превращаться во внешние. Проще говоря, авторы перестали искать внутренних врагов и обратились к врагам внешним.
Первой ласточкой нового направления стала небольшая повесть Ника Перумова «Выпарь железо из крови» (1997) — яркое и прочувствованное описание будущего России под сапогом оккупанта. Международные миротворческие силы под флагом ООН оккупируют Россию и уничтожают ее как самостоятельное государство. Противостоять агрессору не готов никто, кроме маленькой кучки героической молодежи. И не только потому, что страна растеряла союзников и утратила волю к сопротивлению, но и потому, что для большинства ее граждан любая альтернатива ситуации середины 90-х выглядела бы хуже, чем текущая реальность.
Перумову удалось добиться потрясающей реалистичности в описании обыденного ужаса и ощущения безнадежности борьбы, ибо оккупанты действительно навели в стране порядок, добившись лояльности большинства населения (позднее тема лояльности оккупантам была развита автором в дилогии «Череп на рукаве» и «Череп в облаках»). Подобную же картину можно встретить и в статье Андрея Столярова «Оккупация»: бороться с оккупантами бесполезно, потому что они сумеют управлять Россией лучше нас.
Однако события последних лет — операция НАТО в Косове, свержение талибов в Афганистане, война в Ираке — показали, что Америке вполне под силу разгромить практически любого противника, но вот с наведением порядка на оккупированных территориях она справляется плоховато. Нет никакой гарантии, что так же не произойдет и в России. «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги», Как известно, у нас все стройные, продуманные и идеально выверенные планы имеют обыкновение идти вкривь и вкось из-за разного рода непредвиденных случайностей и неустранимых деталей. И вряд ли самый лучший западный план имеет шанс избежать общей участи. Как говаривал незабвенный российский премьер, «хотели как лучше, а вышло как всегда».
Роман Олега Кулагина рисует нам завершающий акт этой трагедии. Четвертая мировая война проиграна, даже не начавшись. Соединенные Штаты и послушная им Европа захватывают Россию, свергают ее правительство, подавляют слабые попытки сопротивления и делят страну на несколько самостоятельных государств, во главе которых оказываются вполне узнаваемые фигуры политических деятелей «ельцинской когорты».
Ни о каком процветании речь даже не идет, кругом царят нищета, коррупция и беззаконие. Отчаянные попытки населения сопротивляться оккупантам (даже не из патриотических соображений, просто от голода и тотальной безысходности) топятся в крови наемными «национальными» армиями — сами американцы отнюдь не горят желанием проливать кровь своих солдат и бросают их в бой лишь в самых крайних случаях.
Но повстанческое движение все же существует — в буквальном смысле загнанное в подполье, в подземные катакомбы и сети метро умирающей Москвы. Трусость и безразличие тех, кому есть что терять, — и отчаянное сопротивление людей, которым терять уже нечего. Партизанские отряды, неотличимые от уличных банд, и бандиты, как две капли воды похожие на преуспевающих политиков, одинаково ловко обделывающие свой бизнес как наверху , так и внизу . И все они завязаны в тугой клубок, выпутаться из которого почти невозможно…
Фантастика? Увы, описанные автором страсти-мордасти слишком хорошо подтверждаются опытом и тактикой всех партизанских войн. Ибо такая война — самая страшная из войн. И не только потому, что на ней никогда нельзя твердо знать, кто друг, а кто враг, приходится постоянно ждать удара в спину, а каждый сделанный шаг может стать последним. Дело в другом. Партизанская война является тотальной в прямом смысле этого слова, она касается всех людей, находящихся на затронутой ей территории, — без различия пола, возраста, моральных качеств или политических убеждений. Жестокость здесь превращается из отдельных «эксцессов исполнителей» в естественную и неизбежную тактику обеих противоборствующих сторон. Ведь полем действия такой войны становится не местность с ее рельефом, дорогами и мостами, а люди, население этой местности, от поддержки или противодействия которого в итоге зависит итог борьбы. А самым простым и надежным орудием в этих условиях становится террор.
Однако террор — оружие обоюдоострое. С его помощью можно запугать людей и заставить их отказаться от поддержки повстанцев, но с таким же успехом можно восстановить население против себя, добившись лишь усиления такой поддержки. Поэтому террор может иметь самый разный характер и различную степень интенсивности. Уничтожать целые селения или даже местности за поддержку повстанцев — метод надежный, но хлопотный, требующий привлечения больших сил и средств. Кроме того, скрыть столь масштабную акцию крайне трудно, а современное международное законодательство относится к подобным способам ведения войны весьма негативно. А главное — такой способ войны можно применить к отдельной местности, но не ко всей территории, которую требуется взять под полный контроль.
Гораздо проще создавать так называемые «стратегические деревни» — резервации для местного населения, своеобразные концлагеря или гетто, изолированные друг от друга и от повстанцев «извне». Точно так же тверские власти в романе поступают с Москвой и другими регионами, находящимися под их контролем: разбить на отдельные, строго охраняемые зоны, жестко ограничить передвижение между ними, время от времени проводить массированные зачистки и облавы.
Причем такие акции, как правило, даже не зависят от действий партизан, поскольку бессмысленно наказывать население за каждое конкретное выступление повстанцев. Во-первых, этим методом в свое время прославились нацисты, а любые аналогии с их действиями в «цивилизованном» обществе будут восприняты негативно. Во-вторых, запугивать надо не тех, кто уже находится в твоей власти, а тех, кто остается на свободе.
Террор, отвращающий население от поддержки партизан, должен быть максимально обезличенным. Это своего рода децимация — когда за провинность римского легиона подвергался смертной казни каждый десятый его боец. Точно так же за поддержку партизан после каждой их боевой акции должна нести наказание какая-то часть населения данной местности, выбранная совершенно случайно, наугад, sine ira et studio. Впрямую расстреливать мирных граждан сейчас не принято, но кто мешает провести массированную бомбардировку, артиллерийский или ракетный обстрел района, где скрываются партизаны? После этого можно будет выразить сожаление по поводу гибели десятка-другого мирных жителей, оказать семьям пострадавших гуманитарную помощь и даже выплатить какую-то компенсацию. Этим убиваются сразу два зайца: отводится обвинение в умышленном убийстве и хоть как-то смягчается вспышка ненависти со стороны родственников погибших, ведь психологически довольно трудно ненавидеть того, из чьих рук ты принял помощь.
Как ни парадоксально это звучит, но зачастую повстанцы сами заинтересованы в провоцировании террора оккупантов, поскольку он толкает население на борьбу с захватчиками. Таким образом, оккупантам требуется запугать население, а повстанцы стремятся превратить этот страх в ненависть, в свою очередь запугивая социальные группы, лояльные оккупантам. Причем последнее им удается лучше, чем их противникам, потому что повстанцы действуют «снизу», имея постоянный контакт с массой населения и обладая возможностью совершать более тонкие, ювелирные действия.
Создается своеобразное равновесие — «оккупанты» контролируют ситуацию на «макроуровне», повстанцы раз за разом побеждают на «микроуровне», где их преимущества несомненны. И такая борьба может продолжаться до бесконечности, особенно если партизаны имеют подпитку ресурсами и оружием извне. В описанной Кулагиным ситуации такая подпитка идет через полумафиозные структуры, тесно связанные с коррумпированным правительством генерала Русакова.
Американские военные теоретики говорят, что подавить повстанческое движение прямой военной силой невозможно. С другой стороны, американские военные историки утверждают, что партизанская война во Вьетнаме не была проиграна Соединенными Штатами, которые не потерпели в ней ни одного поражения. По большому счету и те и другие правы. Партизанская война является не только тотальной, но и потенциально перманентной, заканчиваясь лишь тогда, когда теряет смысл или становится чрезмерно обременительной для одной из сторон. Если же у обеих сторон хватает сил продолжать ее, то война может длиться вечно, пусть и с разной степенью интенсивности, — пример такой войны мы можем наблюдать в Колумбии на протяжении последних пятидесяти лет.
Впрочем, есть еще один способ прекратить такую войну: появление с одной из сторон фактора, который противник не в состоянии парировать, возможности, которой нельзя противостоять. Для партизан Второй мировой войны таким фактором стал приход советских или союзных войск, в повести (точнее, дилогии) Ника Перумова — появление у героев магического оружия. Олег Кулагин тоже вводит в сюжет подобный «решающий фактор», граничащий с магией… впрочем, не будем пока забегать вперед.
Можно сказать, что у повстанцев из романа Кулагина на протяжении всей книги существует только одна надежда — надежда на чудо. Чудо, которое мгновенно изменит соотношение сил и принесет им если не победу, то хотя бы возможность драться с врагом на равных.
1 2 3 4 5 6 7 8


А-П

П-Я