Но Квихпак ? великая река Аляски, ? протянувшаяся, как он думает, на четыре тысячи верст, через лед, снега, кустарники и черные леса, принадлежит теперь ему. Что представляют собой горы, о которых говорят индейцы? И действительно ли там находятся истоки Квихпака? Загоскин будет идти вперед, пока кровь движется в его жилах!
Когда Загоскин собирался сюда, в Ново-Архангельске его пугали людоедами-кыльчанами, которые когда-то убили Самойлова, одного из первых русских на Аляске. Пусть! Лучше пернатая индейская стрела или резная дубина, чем жизнь штрафного матроса.
Приятель декабристов лейтенант Лутковский читал когда-то Загоскину стихи Пушкина, а потом они долго молчали, глядя на солнце, встающее над морем с правого борта фрегата. Он помнил запахи жизни ? дыхание золотой смолы на стволах сосен, жар пуншевой чаши, помнил даже, как горчит разбухшее лимонное зерно, кружащееся в кипучей влаге пунша. Загоскин выпустил край плаща индейца и сбил снег с мешка за плечами спутника, улыбнулся, почувствовав, с каким трудом разомкнулись его обледенелые ресницы. От улыбки вспыхнула боль в мышцах лица. Все хорошо! В этом именно мешке лежат записи ? о температуре почв острова Михаила, образцы вулканических пород, дневник, записи индейских сказок, словарь языка индейцев и… письмо женщины с золотистыми глазами. О, светлый дом в занесенной снегами пензенской усадьбе, мохнатые ели у окна, антоновское яблоко в тонких пальцах! К черту! Жизнь будет сверкающей, как золотая парча. Он пройдет Квихпак до Великих Гор и откроет все, что в его силах. В Ново-Архангельске он будет целый месяц спать каждую ночь, а днем разбирать дневники и писать.
А потом он поедет в Калифорнию, в залив Св. Франциска. Там Загоскин поднимется на заоблачные горы за русской крепостью и увидит восход солнца. Ниже облаков ? пояс дубовых рощ. Загоскин будет лежать на спине и смотреть в небо и на дубовые ветви, а резные листья закружатся над ним. Если его не уложит индейская стрела, не сгложет цинга, он увидит родину. С Загоскиным будет говорить старик Крузенштерн, он протянет руку штрафному матросу. В глазах Загоскина потемнело, и в черной тишине он увидел ? отчетливо и беспощадно, ? как чужая холодная рука, задевая его небритые щеки и шею, срывает с плеч лейтенанта эполеты. Это было, когда он стоял на шканцах «Аракса», ? на глазах всего экипажа…
Голубое, золотое, черное… Вся жизнь! А она может оборваться. Он снова обхватил индейца и зашагал вдоль снежной стены. Загоскин не видел лица спутника, не мог говорить с ним. Он лишь пожимал руку индейца и ощущал ответное пожатие. Значит, они оба живы. В снежной тундре два горячих человеческих сердца! Так они ходили долго, и Загоскин не смог уловить того мгновения, когда белая стена исчезла. Багряные лучи солнца ворвались в тундру. Метель затихла. Сквозь замерзшие ресницы Загоскин увидел пухлые холмы снега. Они казались розовыми, они мерцали. Розовые излучения перемежались и убегали к берегу Квихпака. Там начинался синий лед, ? ветер сдул весь снег с замерзшего русла. Русский услышал чей-то голос и, обернувшись, увидел индейца. Тот стоял на коленях, обратив лицо к заре, и бормотал «молитву господню» на языке аляскинцев. Слышны были лишь обрывки слов. Размашисто крестясь, индеец молился и Иёльху ? Ворону, богу своих племен. Молился и плакал, и нельзя было понять отчего ? от радости или с горя. Снег скрипел под коленями индейца.
? Русский тойон, ? торжественно и горестно сказал индеец. ? Демьян бросил нас еще вчера, перед метелью. Он потушил костер и взял мешок с круглой мороженой едой. Я ? Кузьма, но меня зовут еще Черной Стрелой. Стрела летит всегда прямо, и она не гнется. У меня ? не кривое сердце. Я ? из племени Ворона. Демьян ? тоже. Но в каждом племени есть разные люди. Я клянусь тебе, что найду Демьяна где угодно и отомщу. В знак этого ? для памяти ? я продерну в мочку красную нитку. Воины не делают так, как Демьян. Я ? Ворон! ? крикнул Кузьма.
Загоскин молча положил руку на плечо индейца и заглянул ему в глаза. Так вот каков он, этот новокрещен! Глаза индейца светились. Искры гнева прыгали в них.
? Слушай, русский, ? сказал Кузьма. ? Я никогда не бросил бы тебя в метель. Ты пойми ? ты русский, а я индеец. На! ? Он вытащил из-за пазухи ломоть сушеного мяса и разломил его пополам. ? Больше у нас нет ничего. Но мы дойдем до «одиночки».
И они стали спускаться к синему руслу Квихпака.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Селение немирных индейцев стояло на левом берегу Квихпака. Возле хижин с двускатными крышами возвышались резные столбы с изображениями божеств рода. Ворон с багряными глазами, лягушка, кит, орел ? все это в черно-красном великолепии размещалось на стволе лиственницы, врытом в землю. Сквозь мерзлые сети, развешанные у хижин, проходил свет неяркого солнца. Лед блестел на бортах раскрашенных лодок.
Селение пустовало. Мужчины ушли на охоту. Они облеклись в толстые плащи из древесной коры, надели деревянные шлемы, украшенные узорами, и взяли двурогие медвежьи копья. Лишь тойон ? начальник рода ? остался дома. Он напился и спал в своей хижине на ложе из бобровых шкур. Индеец Кузьма, на правах спутника русского, толкал, будил тойона, ругал его сыном змеи, но пьяный лишь стонал во сне. Рядом с ним стояла деревянная чашка с моченой морошкой. Кузьма присел в ногах тойона на бобровое ложе и стал набивать рот желтыми тяжелыми ягодами. Он на некоторое время забыл обо всем.
А Загоскин стоял возле резного столба одной из хижин и смотрел на Великого Ворона.
Высокая девушка в одежде из меха и алого сукна выглянула из хижины и, высоко занеся над головой руку, метнула в пришельца короткое копье. Он лишь слегка пригнул голову и поймал копье на лету; иззубренное острие разорвало ему рукавицу возле большого пальца.
Девушка кинулась в хижину. Загоскин улыбнулся и воткнул копье в снег рядом с собой. Вот она снова показалась в дверях хижины ? бледная, гордая и плачущая ? с синим ножом в руках. Искры плясали по лезвию. Он со смехом встретил нож протянутой рукой, поймал ее руку и осторожно отвел лезвие от своей груди. Теплые пальцы разжались. Тяжелый нож упал и ушел по рукоять в снег. Как она плакала! Она рухнула на снег, закрыла лицо руками и стала покачиваться то вправо, то влево. Загоскин дотронулся до ее плеча, она пошевелилась и подняла лицо.
? Я плачу оттого, что не могу тебя убить, ? сказала она. ? Нечем убить, и ты сильней…
? Слушай, индейская девушка, ? спокойно ответил Загоскин. ? Знаю, что у тебя есть копье и нож, но… должна быть еще игла с ниткой… Принеси!
Она подняла голову и с удивлением долго смотрела на него. Он, казалось, равнодушно разглядывал щит из бисера на ее груди.
? Хорошо… ? Она пошла в хижину и скоро вернулась с костяной иглой и ниткой из сухожилий оленя. Загоскин, взял иглу, снял разорванную копьем рукавицу, сбросил в снег вторую и, что-то напевая, принялся за починку. Они стояли у бревенчатой стены хижины. Огромная ледяная сосулька, розовевшая на солнце, свешивалась с крыши как раз у того места, где стоял Загоскин. Девушка насмешливо следила за ним. Глупый русский! Он, стараясь проколоть рукавицу, оборачивает тупой конец иглы к стене дома, выбирает гладкий сучок и, с силой упирая в него иголку, вдавливает ее так, что она сгибается почти в дугу!
Он выпрямился, чтобы вытереть пот со лба, наткнулся плечом на острие сосульки и отшатнулся. Индианка злорадно рассмеялась, ? копье, нож, ледяное острие ? все против русского! Но он улыбнулся, отломил сосульку и, широко размахнувшись, бросил ее в сугроб. Вот он высасывает кровь из проколотого иглой пальца и с усилием протаскивает сквозь мех скользкое костяное острие. И смеется! Она вырвала рукавицу и иглу из его рук и, не глядя на Загоскина, ушла в хижину. Он остался один. Разглядывая Великого Ворона, он согревал руки своим дыханием. От голода кружилась голова. В бледном небе плыли золотые зерна. Где-то лаяли собаки и плакал ребенок. Сколько времени прошло? Девушка открыла дверь и размашисто бросила зашитую рукавицу к ногам Загоскина. Он молча поднял рукавицу. Девушка ждала. Русский дышал на руки. Почему он не надевает рукавиц?
? Пойдем к моему очагу! ? сказала она просто и повелительно.
Загоскин улыбнулся и не двинулся с места.
? Я тебя зову! ? закричала девушка. ? Иди, или я возьму копье у соседа! Она вплотную подошла к путнику. Загоскин взял ее за руку, она вырвалась.
? Ты замерз, беловолосый, ты голоден. Торопись, пока мужчины не пришли с охоты!
Загоскин, шатаясь, побрел за индианкой. Посреди хижины пылал очаг, звериные шкуры лежали на земляном полу. На стене висели панцирь из костяных пластинок и деревянный, пестро расписанный шлем в виде головы ворона. И он тоже смотрел на гостя багряными глазами.
? Почему ты хотела убить меня? ? спросил Загоскин. Вместо ответа индианка подошла к гостю и сняла шапку с его головы.
? Нет! ? сказала девушка. ? Нет, слава Ворону. Я думала, что ты из тех русских, которые купают индейцев в воде и дают им новые имена. Раскрой грудь! Слава Ворону ? нет! У таких людей ? цепь на груди…
Она приняла было его за священника! В памяти индейцев еще жил беспутный и хмельной отец Ювеналий, отнимавший у мужчин племени Ворона жен и дочерей. А здесь, в низовьях Юкона, приказчик Колмаков еще недавно крестил туземцев в огромном чугунном котле. После этого стали рассказывать сказки о том, как злой русский человек варил живьем детей Ворона. Загоскин невольно рассмеялся, вспомнив об этом.
? Меня зовут Ке-ли-лын. Так меня будут звать до смерти, я не хочу креститься. Пусть приходят длинноволосые люди, ? я стану убивать их, как медведей…
? А меня?
? Ты обморозил себе щеки, беловолосый, ? вместо ответа сказала индианка. ? Я дам тебе гусиного жира… Куда ты идешь один? Где твой дом, жена, дети?
? У меня их нет…
? Потому ты и не боишься смерти! Мне нет дела ? куда ты идешь. Я накормлю и обогрею тебя. Если ты останешься жив, вспомни меня… Как хорошо ты говоришь по-индейски!
Он сжал кулаки: в первый раз его жизнь зависит от женщины! Но сердце Загоскина радостно стучало. О и улыбнулся и вновь почувствовал, как от улыбки болят обмороженные щеки и веки.
Индианка придвинула к нему деревянную чашку с вареной рыбой. Он порылся в карманах и достал тряпицу со щепотью серой соли. Несмотря на голод, он старался есть медленно. Девушка не смотрела на него. Она подкладывала хворост в очаг, черные волосы ее свешивались почти до пола; от движений ловкого тела звенел бирюзовый панцирь на ее груди.
Загоскин насытился и вытащил из-за пазухи путевой дневник. Никто не знает, что случится с ним завтра! Он вышел из хижины определить широту и долготу местности. Скрюченные пальцы с трудом держали карандаш. Вернувшись, Загоскин спросил, как называется селение. Ке-ли-лын ответила: «Бобровый Дом». «Значит, где-то близко есть бобровые плотины», ? подумал он и вдруг ощутил непреодолимую потребность уснуть. Устало взглянул он на пламя очага, и оно расплылось в его глазах. Он погружался в сладостный туман, веки смыкались так крепко, как будто Ке-ли-лын зашивала их золотой нитью. Пробудил его толчок в плечо.
? Скорее беги, беловолосый, ? сказала индианка. ? Торопись, или ты никогда не сможешь вспомнить обо мне.
Загоскин прислушался и различил вой собак и звуки победной охотничьей песни. Он быстро сообразил: люди племени Ворона скоро будут здесь. Они тащат на жердях добычу, мажут копья звериной кровью. Потом здесь начнется дележ… Он успеет уйти! Затеряться в зарослях мерзлых низкорослых ив у берега Квихпака.
? Ты еще сможешь вспомнить обо мне, спеши! Загоскин спустился в заросли и лег в снег. Ветви царапали ему лоб, он отводил их и жадно вглядывался в простор.
…Вот охотники вошли в село, размахивая копьями и рогатинами. Девушка в алом двинулась навстречу мужчинам. Высокий индеец склонился над убитым медведем, к индейцу подошли другие; блеснули ножи, и через несколько мгновений люди, издавая протяжный крик, подняли на копьях медвежью шкуру. И вдруг все расступились перед девушкой в алом. Она облеклась в еще дымящуюся шкуру зверя и начала медленную пляску. На жестоком морозе была видна кайма розового пара, окружающая танцовщицу. Стуча копьями о щиты и рукоятками кинжалов о панцири, индейцы медленно кружились и пели. Загоскин видел праздник охоты, душой которого была она ? Ке-ли-лын.
Он поднялся со снега и побрел сквозь кусты вдоль берега Квихпака, выбирая места, где снег был наиболее плотным. Загоскин покидал чужой, случайный и теплый кров. Где теперь Кузьма? Скоро сядет солнце, мир станет серебряным, а ночью грянет звенящий мороз. Еще мгновение, и Загоскин готов был заплакать, но он сжал обмороженные пальцы так, будто душил кого-то. И в это время широкий луч солнца упал на вершины кустов; они застыли, как бы вылитые из тяжелой бронзы. Потом луч опустился на снег, и золотая дорога ? мерцающая и подвижная ? заструилась по сугробам. Загоскин посмотрел на компас и вскрикнул от радости ? дорога совпала с его путем.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Кусты скоро перешли в мелколесье, а в глубине страны Загоскина встретили густые, черные леса. Он шел то ледяным руслом, то берегом Квихпака, часто отклоняясь от пути, чтобы осмотреть лес. Орлиное гнездо на лиственнице, обледеневшая бобровая плотина на лесном ручье, олений след ? манили его. Раз, когда Загоскин крался к лисьей норе, он почувствовал страшную боль в правой ноге. Оказалось, что он наступил на иглу дикобраза, сдохшего, очевидно, осенью и погребенного под тонким слоем листвы и неглубоким снегом. Он стал вытаскивать иглу ? она сидела между пальцами ступни, ? и ему показалось, что он даже услышал легкий скрип: так плотно держалась игла в ране. Лоскутом рубахи он перевязал ногу, срезал палку и пошел, опираясь на нее. В тот же день кровь в сапоге замерзла, и подошва как бы увеличилась вдвое, а нога удлинилась, и правое плечо стало выше левого. Но он шел…
Теперь он ставил силок на глухарей, и почти каждый раз в самодельных тенетах грузно ворочался краснобровый красавец. Человек хватал птицу за шею и свертывал ей голову набок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29