https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_kuhni/s-kranom-dlya-pitevoj-vody/
Владимир Лорченков
Клуб бессмертных
Л78
Художник Андрей Рыбаков
Издательство выражает благодарность литературному агентству Goumen&Smirnova за содействие в приобретении прав
Лорченков, В.В.
Л78 Клуб бессмертных: роман / Владимир Лорченков. – М.: АСТ: Астрель, 2009. – 351, [1] с.
ISBN 978-5-17-060735-8, 978-5-271-24446-9 (ООО «Издательство Астрель»)
УДК 821.161.1-31 ББК 84(2Рос=Рус)6-44
Подписано в печать 31.07.09. Формат 70х108/32. Усл. печ. л. 15,4. Тираж экз. Заказ №.
Общероссийский классификатор продукции ОК-005-93, том 2; 953000 – книги, брошюры
Санитарно-эпидемиологическое заключение № 77.99.60.953.Д.009937.09.08 от 15.09.2008 г.
ISBN 978-5-17-060735-8 (ООО «Издательство АСТ») ISBN 978-5-271-24446-9 (ООО «Издательство Астрель»)
© Лорченков В.В., 2009
© ООО «Издательство Астрель», 2009
Ворон:
Орел… Скажете тоже! Только представьте себе любимого адъютанта Гитлера, который приезжает в концентрационный лагерь лично помучить узников. Невероятно, воскликнете вы. Само собой, отвечу я. Тогда почему вы решили, что Зевс посылал к скале с прикованным к ней Прометеем орла? Ведь орел, говоря образно, и был любимым адъютантом Зевса. Поверьте, ему, орлу, было чем заняться тем летом 13 289 года до Рождества Христова. Например? Ну, вот вам. Он был вынужден обивать – словно пороги – ветви деревьев, которые росли поблизости от домов, где жили красавицы Аттики.
Нет, разумеется, это нужно было Зевсу вовсе не для того, чтобы девушка знала: поблизости он, верховный бог древнегреческого пантеона. Не для того, чтобы она поняла: сейчас, мол, придет бог, поэтому сопротивляться не нужно, напротив – надо как можно скорее лечь на травку и закрыть глаза. Если на то пошло, среднестатистическая красавица древней Аттики никогда не сопротивлялась среднестатистическому красавцу, который желал обладать ею при случайной встрече в оливковой роще или на морском побережье. По одной очень простой причине: в древней Аттике такие встречи заканчивались изнасилованием. Чего вы хотите – дикари. Богов себе они уже придумали, а вот нормы поведения и морали – еще нет. Вернее, это – изнасилование случайно встретившейся красавицы – вполне вписывалось в их нормы поведения.
Почему Зевс безобразничал? Все просто. Его же выдумали люди, а бог всегда в точности копирует их чаяния и устремления. Бог – это как звезда Голливуда сейчас. Или он подстраивается под вас, и вы восторгаетесь им и желаете быть таким, как он (просто потому, что вам не хватает смелости таким стать). Или он не подстраивается под вас – и выходит в тираж.
Впрочем, до этого – выхода в тираж – было еще далеко. А потому Зевс ни о чем таком не думал, посылая меня к скале с прикованным к ней Прометеем.
– Слушай меня, смертный, – говорил этот фанфарон с завитыми на женский манер волосами – правда, волосами бороды, – ты полетишь к скале и будешь рвать печень наглеца Прометея!
Забавное обращение – «смертный», – если учесть, что мы, вороны, живем до семисот лет. Между прочим, некоторые боги продержались куда меньше. Впрочем, я не вступал с Зевсом в дискуссию. Ведь людям очень захотелось, чтобы их верховный бог умел поражать молниями все, его, бога, не устраивающее. А мы, вороны, живем до семисот лет лишь при благоприятном стечении обстоятельств. И удар молнией в них ну никак не вписывается.
Я не договорил о том, для чего же Зевсу был нужен орел на ветвях деревьев? Ну, у того места, где он обычно собирался изнасиловать очередную, приглянувшуюся ему красавицу. Что ж, пока я в полете, расскажу вам об этом.
Это нужно было для того, чтобы о приближении бога знала не красавица – которую он все равно брал силой, – а люди. Именно орел на ветвях – символ присутствия Зевса – мешал им забить камнями чужака, который посягает на то, что ему не принадлежит. Проще говоря, орел был для Зевса этаким символом безнаказанности. Власти. И странно, что орлу никогда не приходила в голову мысль: коль скоро верховного бога без него, орла, могут принять за обычного человека, стало быть, он, орел, является олицетворением божественной власти. И если уж пойти дальше, он, орел, и есть та самая власть. Я не удивлен, что орел никогда об этом не задумывался. Слишком уж он гордая, заносчивая и недалекая птица.
Скажите на милость, четыре с лишним тысячелетия (до тех пор, пока в фавор не вошел коршун) прокрутиться на Олимпе и не попробовать амброзию!
В любом случае вы уже поняли, что Прометея мучил не орел, а я, ворон. И причину мучений героя вам тоже сообщили ложную. Причина того, что героя приковали к скале, у которой он провел полторы тысячи лет, заключалась вовсе не в огне. Эту полыхающую субстанцию люди научились бы добывать и без богов. Даже Зевс, который ни о чем, кроме куска женского мяса, не думал, это прекрасно понимал. Скажи вы ему, что Прометея наказали за украденную искру слишком жестоко, небожитель лишь рассмеялся бы. Разве можно рассердить богов воровством? Да они сами занимались этим сплошь и рядом. Также богов невозможно было рассердить прелюбодеянием, порочностью, злословием, жестокостью, презрением, неуважением, завистью, алчностью, грубостью. И еще многими, многими пороками. Ведь все они были присущи и им.
Вы спросите: за что же, в таком случае, Прометея приковали к скале и обрекли на вечные мучения его печень? Все очень просто.
Прометея мучили за то, что он позволял себе думать.
Прометеус:
Именно так. Не фантазировать, не воображать, а – думать. Это сложнее всего. Попробуйте провести день так, чтобы в вашей голове все было упорядоченно, чтобы мысли не сбивали друг друга с некоего постамента в вашем мозгу, не опережали одна другую, не исчезали, не успев появиться, а следовали одна за другой неторопливо и от начала до конца. Задача не под силу смертному человеку. Тем не менее я постоянно пытаюсь ее решить. Это наводит меня на сравнение меня же с легендарным Прометеем, вынужденным поджариваться у неведомой скалы в ожидании орла. Елена сказала бы, что у меня мания величия. Она не права. Я не придаю слишком большого значения себе. Я придаю слишком много значения своим страданиям. Они – вот кто по-настоящему велик. Да и орла никакого нет. Ничего нет.
Только ворон.
Он прилетает каждый день, вот уже с месяц. Ровно в полдень, когда я раскрываю окно на кухню, чтобы проветрить ее от запаха пищи. Да, я постоянно готовлю. Мысли можно упорядочить только если чем-то заняты твои руки. Так я думаю, и эту мысль отгоняет как всегда неожиданно появившийся на балконе ворон. Это удивительно, но я еще ни разу не видел, как он подлетает. Он просто появляется, и все тут. И начинает выхаживать по балкону с таким довольным выражением – да, черт возьми, – лица, что я не могу удержаться от смеха. Он напоминает мне судью в мантии.
Кроме ворона, меня смешат еще мои родители. Вернее, насмешили один раз, окрестив меня при рождении этим нелепым именем. Прометеус. Ладно, могло быть и хуже: мать моего лучшего друга назвала сына Овидиу-Николь. Что поделать, если в определенный момент исторического развития Молдавии такие имена стали очень популярны среди аборигенов. А я – абориген.
Это был конец 80-х годов ХХ века, и русские имена стали в Молдавии очень непопулярны. Моя мать ходила на митинги с плакатом: «Русские, уезжайте в Россию!» Позже, когда я повзрослел, она не могла объяснить мне, что на нее нашло. Безумие покрыло нас, как небожитель – Европу.
Я никогда не чувствовал своей национальной принадлежности. Более того. У меня ее никогда не было. И за футбольные клубы я не болел. Никогда ничего не коллекционировал. Следовательно, я всегда был одинок, потому что никогда не чувствовал своей принадлежности к тому или иному кругу людей, чем-то объединенных.
Я чувствую себя одиноким здесь, на кухне квартиры, в окне которой видна Долина Роз Кишинева. Я чувствовал себя одиноким в Румынии, когда карабкался по камням, кое-где покрытым лишайником, к замку Дракулы. Я чувствовал себя одиноким в толпе, на пиру, на митингах, в постели, в чужих постелях. Я чувствовал себя одиноким в покоях Дракулы, разговаривая с ним; я чувствовал себя одиноким в покачивающейся на реке лодке, которую вел Харон. Я был одинок, стоя у ворот замка рядом с Цербером, который нежно покусывал меня за руку. Я чувствую себя одиноким сейчас, когда стою на кухне и гляжу на ворона, поклевывающего сыр. Я чувствую себя одиноким, слыша, как за моей спиной тихо дышит во сне Елена.
Я ни на что не жалуюсь, но точно знаю – причина моего одиночества не во мне. Она в моей стране. Впрочем, страна мне не мешает. И одиночество не мешает.
Было бы преувеличением сказать, что ворон мне чем-то мешает. Он просто прилетает, и все тут. Не дает мне побыть в одиночестве. Я не испытываю за это никакой благодарности: куски сыра и хлеба, которые я кладу на балкон каждое утро, – не больше, чем формальность. Меня она не смущает.
Мы уделяем им, формальностям, слишком мало внимания. Уделяли бы больше – многие проблемы решились бы сами собой.
Удивительно, но каждый раз с прилетом ворона небо темнеет и наступает гроза. А перед ней, как обычно, откуда-то из парка, раскинувшегося под моим домом, поднимается ветер. Сдается мне – там, в парке, и находится его жилище. И если поверить в то, что ветер и в самом деле является богом, как древние люди верили в то, что любое явление природы есть бог, то… Я живу по соседству с богами.
Вернее, жил. Потому что сейчас я готов покинуть эту божественную обитель. Я выхожу в комнату, достаю из-под дивана пистолет, и, бросив прощальный взгляд на Елену, возвращаюсь на кухню. Ворон глядит на меня с веселым недоумением.
Не отрывая от его глаз своих, я поднимаю руку.
Ворон:
Безусловно, ирония ситуации состояла в том, что таких, как Прометей, становилось все больше. Но страдал только он. Всегда трудно быть первым, не так ли?
Я прилетал к нему в полдень. Он, казалось, не обращал на меня никакого внимания. Я знал, что это не так: Прометей к моему прилету всегда поворачивался от скалы правым боком. Он словно сам предлагал мне свою плоть. Что? Нет. Конечно, нет.
Я не клевал его печень.
И она не росла каждый день. В конце концов, до клонирования органов – этой вашей нынешней забавы – было еще далеко. Да и ни к чему все это. Если бы печень Прометея росла каждый день, рано или поздно она бы разорвала тело бедняги и вылезла наружу. В чем же заключались его муки, спросите вы? Я не знаю. Он просто висел, и все тут. Висел и страдал.
Сразу хочу опровергнуть многочисленные инсинуации, связанные с именем Христа. Прометей, в отличие от него, к скале не был прибит. Прометея к скале подвесили. Да, Гефест поработал на славу, и цепи получились прочными. Но садистом Хромец не был. Вообще, как мне кажется, Прометей физически не страдал.
Еще одна забавная деталь – название горы, к которой подвесили Прометея. Древние греки потратили немало времени на то, чтобы выяснить, где все это происходило. Были даже люди, которые посвятили этому всю жизнь. Их называли «Ищущие скалу Прометея». Они пользовались всеобщим уважением. Я всегда презирал их.
Естественно, никто из этих людей и шагу не сделал, чтобы найти скалу Прометея. Это было не в аттическом духе. Я всегда вспоминал их, когда глядел на макушку Аристотеля. Вот из кого получился бы прекрасный «Ищущий скалу Прометея». Но к тому времени – когда Аристотель возмужал, отправил на Восток своего ученика Александра и обзавелся собственной школой – верить в предания Гомера стало дурным тоном. Верить в Прометея стало немодно. Сказки Гомера глупы, говорили практичные философы. Глупо тратить на сказки время, ведь они выдуманы.
Они тратили время на другие глупости.
И даже это делали глупо. Аристотель считал, что для выяснения истины совсем не обязательно прибегать к практике. Напротив, он презирал ее.
– Давайте предположим, – сказал Аристотель ученикам, когда прогуливался с ними в саду своей школы, – следующее…
Они пытались выяснить, сколько у мухи лапок. Нет-нет, я не смеюсь. Это действительно было. Никому из них в голову не пришла мысль поймать муху и посчитать количество лапок. К чему им это, ведь у них есть их великолепная логика и страсть к рассуждениям и спорам!
– Две лапки нужны ей, – покусывал травинку Аристотель, – по бокам, чтобы иметь опору. Две спереди, чтобы она не заваливалась вперед. И две сзади, чтобы не опрокидываться. Итого… шесть.
Ну, и что с того, что он оказался прав?!
Справедливости ради отмечу, что позже Аристотеля обвиняли в том, что он насчитал у мухи четыре лапки (по другой версии – восемь). Это вымысел. Аристотель потому и был великим философом, что, даже ошибочно рассуждая, частенько находил верные ответы. Но у Аристотеля был в корне неверный метод познания мира. Он строил умозаключения, вместо того чтобы взглянуть.
Примерно теми же методами греки, жившие за две тысячи лет до Аристотеля, жившего за четыре тысячи лет до вас, пытались найти скалу, к которой был прикован Прометей. Я, пожалуй, лишу вас удовольствия уподобиться этим странным философам и сразу произнесу название.
Прометей был прикован к Олимпу.
То есть по христианским понятиям грешника истязали у самого подножия рая. А если учесть, что Прометей висел почти у самой вершины, то он вообще находился в самом раю. Это противоречит всем нормам христианства. Но христиан тогда не было. Поэтому пребывание Прометея на Олимпе никаким нормам не противоречило. Нет законов – нет их нарушения. Прецедент отсутствовал. Зевс совместил Голгофу с раем. В этом вся фишка. И разумеется, в нее трудно поверить человеку, для которого понятия рая и страдания несовместимы. Но это – обычному человеку. Герою поверить в это совсем не трудно.
Великие герои всегда страдают там, где человечество должно быть счастливо.
Вы скажете – Иисус страдал на Голгофе. Но разве они – все эти паломники, которые поднимаются на этот холм, – разве они не счастливы?
Я прилетел к Прометею, и он уже ждал меня, хоть лицо у него и было равнодушным, и слегка поворачивался ко мне боком, словно хотел, чтобы я клевал его печень.
1 2 3 4 5
Клуб бессмертных
Л78
Художник Андрей Рыбаков
Издательство выражает благодарность литературному агентству Goumen&Smirnova за содействие в приобретении прав
Лорченков, В.В.
Л78 Клуб бессмертных: роман / Владимир Лорченков. – М.: АСТ: Астрель, 2009. – 351, [1] с.
ISBN 978-5-17-060735-8, 978-5-271-24446-9 (ООО «Издательство Астрель»)
УДК 821.161.1-31 ББК 84(2Рос=Рус)6-44
Подписано в печать 31.07.09. Формат 70х108/32. Усл. печ. л. 15,4. Тираж экз. Заказ №.
Общероссийский классификатор продукции ОК-005-93, том 2; 953000 – книги, брошюры
Санитарно-эпидемиологическое заключение № 77.99.60.953.Д.009937.09.08 от 15.09.2008 г.
ISBN 978-5-17-060735-8 (ООО «Издательство АСТ») ISBN 978-5-271-24446-9 (ООО «Издательство Астрель»)
© Лорченков В.В., 2009
© ООО «Издательство Астрель», 2009
Ворон:
Орел… Скажете тоже! Только представьте себе любимого адъютанта Гитлера, который приезжает в концентрационный лагерь лично помучить узников. Невероятно, воскликнете вы. Само собой, отвечу я. Тогда почему вы решили, что Зевс посылал к скале с прикованным к ней Прометеем орла? Ведь орел, говоря образно, и был любимым адъютантом Зевса. Поверьте, ему, орлу, было чем заняться тем летом 13 289 года до Рождества Христова. Например? Ну, вот вам. Он был вынужден обивать – словно пороги – ветви деревьев, которые росли поблизости от домов, где жили красавицы Аттики.
Нет, разумеется, это нужно было Зевсу вовсе не для того, чтобы девушка знала: поблизости он, верховный бог древнегреческого пантеона. Не для того, чтобы она поняла: сейчас, мол, придет бог, поэтому сопротивляться не нужно, напротив – надо как можно скорее лечь на травку и закрыть глаза. Если на то пошло, среднестатистическая красавица древней Аттики никогда не сопротивлялась среднестатистическому красавцу, который желал обладать ею при случайной встрече в оливковой роще или на морском побережье. По одной очень простой причине: в древней Аттике такие встречи заканчивались изнасилованием. Чего вы хотите – дикари. Богов себе они уже придумали, а вот нормы поведения и морали – еще нет. Вернее, это – изнасилование случайно встретившейся красавицы – вполне вписывалось в их нормы поведения.
Почему Зевс безобразничал? Все просто. Его же выдумали люди, а бог всегда в точности копирует их чаяния и устремления. Бог – это как звезда Голливуда сейчас. Или он подстраивается под вас, и вы восторгаетесь им и желаете быть таким, как он (просто потому, что вам не хватает смелости таким стать). Или он не подстраивается под вас – и выходит в тираж.
Впрочем, до этого – выхода в тираж – было еще далеко. А потому Зевс ни о чем таком не думал, посылая меня к скале с прикованным к ней Прометеем.
– Слушай меня, смертный, – говорил этот фанфарон с завитыми на женский манер волосами – правда, волосами бороды, – ты полетишь к скале и будешь рвать печень наглеца Прометея!
Забавное обращение – «смертный», – если учесть, что мы, вороны, живем до семисот лет. Между прочим, некоторые боги продержались куда меньше. Впрочем, я не вступал с Зевсом в дискуссию. Ведь людям очень захотелось, чтобы их верховный бог умел поражать молниями все, его, бога, не устраивающее. А мы, вороны, живем до семисот лет лишь при благоприятном стечении обстоятельств. И удар молнией в них ну никак не вписывается.
Я не договорил о том, для чего же Зевсу был нужен орел на ветвях деревьев? Ну, у того места, где он обычно собирался изнасиловать очередную, приглянувшуюся ему красавицу. Что ж, пока я в полете, расскажу вам об этом.
Это нужно было для того, чтобы о приближении бога знала не красавица – которую он все равно брал силой, – а люди. Именно орел на ветвях – символ присутствия Зевса – мешал им забить камнями чужака, который посягает на то, что ему не принадлежит. Проще говоря, орел был для Зевса этаким символом безнаказанности. Власти. И странно, что орлу никогда не приходила в голову мысль: коль скоро верховного бога без него, орла, могут принять за обычного человека, стало быть, он, орел, является олицетворением божественной власти. И если уж пойти дальше, он, орел, и есть та самая власть. Я не удивлен, что орел никогда об этом не задумывался. Слишком уж он гордая, заносчивая и недалекая птица.
Скажите на милость, четыре с лишним тысячелетия (до тех пор, пока в фавор не вошел коршун) прокрутиться на Олимпе и не попробовать амброзию!
В любом случае вы уже поняли, что Прометея мучил не орел, а я, ворон. И причину мучений героя вам тоже сообщили ложную. Причина того, что героя приковали к скале, у которой он провел полторы тысячи лет, заключалась вовсе не в огне. Эту полыхающую субстанцию люди научились бы добывать и без богов. Даже Зевс, который ни о чем, кроме куска женского мяса, не думал, это прекрасно понимал. Скажи вы ему, что Прометея наказали за украденную искру слишком жестоко, небожитель лишь рассмеялся бы. Разве можно рассердить богов воровством? Да они сами занимались этим сплошь и рядом. Также богов невозможно было рассердить прелюбодеянием, порочностью, злословием, жестокостью, презрением, неуважением, завистью, алчностью, грубостью. И еще многими, многими пороками. Ведь все они были присущи и им.
Вы спросите: за что же, в таком случае, Прометея приковали к скале и обрекли на вечные мучения его печень? Все очень просто.
Прометея мучили за то, что он позволял себе думать.
Прометеус:
Именно так. Не фантазировать, не воображать, а – думать. Это сложнее всего. Попробуйте провести день так, чтобы в вашей голове все было упорядоченно, чтобы мысли не сбивали друг друга с некоего постамента в вашем мозгу, не опережали одна другую, не исчезали, не успев появиться, а следовали одна за другой неторопливо и от начала до конца. Задача не под силу смертному человеку. Тем не менее я постоянно пытаюсь ее решить. Это наводит меня на сравнение меня же с легендарным Прометеем, вынужденным поджариваться у неведомой скалы в ожидании орла. Елена сказала бы, что у меня мания величия. Она не права. Я не придаю слишком большого значения себе. Я придаю слишком много значения своим страданиям. Они – вот кто по-настоящему велик. Да и орла никакого нет. Ничего нет.
Только ворон.
Он прилетает каждый день, вот уже с месяц. Ровно в полдень, когда я раскрываю окно на кухню, чтобы проветрить ее от запаха пищи. Да, я постоянно готовлю. Мысли можно упорядочить только если чем-то заняты твои руки. Так я думаю, и эту мысль отгоняет как всегда неожиданно появившийся на балконе ворон. Это удивительно, но я еще ни разу не видел, как он подлетает. Он просто появляется, и все тут. И начинает выхаживать по балкону с таким довольным выражением – да, черт возьми, – лица, что я не могу удержаться от смеха. Он напоминает мне судью в мантии.
Кроме ворона, меня смешат еще мои родители. Вернее, насмешили один раз, окрестив меня при рождении этим нелепым именем. Прометеус. Ладно, могло быть и хуже: мать моего лучшего друга назвала сына Овидиу-Николь. Что поделать, если в определенный момент исторического развития Молдавии такие имена стали очень популярны среди аборигенов. А я – абориген.
Это был конец 80-х годов ХХ века, и русские имена стали в Молдавии очень непопулярны. Моя мать ходила на митинги с плакатом: «Русские, уезжайте в Россию!» Позже, когда я повзрослел, она не могла объяснить мне, что на нее нашло. Безумие покрыло нас, как небожитель – Европу.
Я никогда не чувствовал своей национальной принадлежности. Более того. У меня ее никогда не было. И за футбольные клубы я не болел. Никогда ничего не коллекционировал. Следовательно, я всегда был одинок, потому что никогда не чувствовал своей принадлежности к тому или иному кругу людей, чем-то объединенных.
Я чувствую себя одиноким здесь, на кухне квартиры, в окне которой видна Долина Роз Кишинева. Я чувствовал себя одиноким в Румынии, когда карабкался по камням, кое-где покрытым лишайником, к замку Дракулы. Я чувствовал себя одиноким в толпе, на пиру, на митингах, в постели, в чужих постелях. Я чувствовал себя одиноким в покоях Дракулы, разговаривая с ним; я чувствовал себя одиноким в покачивающейся на реке лодке, которую вел Харон. Я был одинок, стоя у ворот замка рядом с Цербером, который нежно покусывал меня за руку. Я чувствую себя одиноким сейчас, когда стою на кухне и гляжу на ворона, поклевывающего сыр. Я чувствую себя одиноким, слыша, как за моей спиной тихо дышит во сне Елена.
Я ни на что не жалуюсь, но точно знаю – причина моего одиночества не во мне. Она в моей стране. Впрочем, страна мне не мешает. И одиночество не мешает.
Было бы преувеличением сказать, что ворон мне чем-то мешает. Он просто прилетает, и все тут. Не дает мне побыть в одиночестве. Я не испытываю за это никакой благодарности: куски сыра и хлеба, которые я кладу на балкон каждое утро, – не больше, чем формальность. Меня она не смущает.
Мы уделяем им, формальностям, слишком мало внимания. Уделяли бы больше – многие проблемы решились бы сами собой.
Удивительно, но каждый раз с прилетом ворона небо темнеет и наступает гроза. А перед ней, как обычно, откуда-то из парка, раскинувшегося под моим домом, поднимается ветер. Сдается мне – там, в парке, и находится его жилище. И если поверить в то, что ветер и в самом деле является богом, как древние люди верили в то, что любое явление природы есть бог, то… Я живу по соседству с богами.
Вернее, жил. Потому что сейчас я готов покинуть эту божественную обитель. Я выхожу в комнату, достаю из-под дивана пистолет, и, бросив прощальный взгляд на Елену, возвращаюсь на кухню. Ворон глядит на меня с веселым недоумением.
Не отрывая от его глаз своих, я поднимаю руку.
Ворон:
Безусловно, ирония ситуации состояла в том, что таких, как Прометей, становилось все больше. Но страдал только он. Всегда трудно быть первым, не так ли?
Я прилетал к нему в полдень. Он, казалось, не обращал на меня никакого внимания. Я знал, что это не так: Прометей к моему прилету всегда поворачивался от скалы правым боком. Он словно сам предлагал мне свою плоть. Что? Нет. Конечно, нет.
Я не клевал его печень.
И она не росла каждый день. В конце концов, до клонирования органов – этой вашей нынешней забавы – было еще далеко. Да и ни к чему все это. Если бы печень Прометея росла каждый день, рано или поздно она бы разорвала тело бедняги и вылезла наружу. В чем же заключались его муки, спросите вы? Я не знаю. Он просто висел, и все тут. Висел и страдал.
Сразу хочу опровергнуть многочисленные инсинуации, связанные с именем Христа. Прометей, в отличие от него, к скале не был прибит. Прометея к скале подвесили. Да, Гефест поработал на славу, и цепи получились прочными. Но садистом Хромец не был. Вообще, как мне кажется, Прометей физически не страдал.
Еще одна забавная деталь – название горы, к которой подвесили Прометея. Древние греки потратили немало времени на то, чтобы выяснить, где все это происходило. Были даже люди, которые посвятили этому всю жизнь. Их называли «Ищущие скалу Прометея». Они пользовались всеобщим уважением. Я всегда презирал их.
Естественно, никто из этих людей и шагу не сделал, чтобы найти скалу Прометея. Это было не в аттическом духе. Я всегда вспоминал их, когда глядел на макушку Аристотеля. Вот из кого получился бы прекрасный «Ищущий скалу Прометея». Но к тому времени – когда Аристотель возмужал, отправил на Восток своего ученика Александра и обзавелся собственной школой – верить в предания Гомера стало дурным тоном. Верить в Прометея стало немодно. Сказки Гомера глупы, говорили практичные философы. Глупо тратить на сказки время, ведь они выдуманы.
Они тратили время на другие глупости.
И даже это делали глупо. Аристотель считал, что для выяснения истины совсем не обязательно прибегать к практике. Напротив, он презирал ее.
– Давайте предположим, – сказал Аристотель ученикам, когда прогуливался с ними в саду своей школы, – следующее…
Они пытались выяснить, сколько у мухи лапок. Нет-нет, я не смеюсь. Это действительно было. Никому из них в голову не пришла мысль поймать муху и посчитать количество лапок. К чему им это, ведь у них есть их великолепная логика и страсть к рассуждениям и спорам!
– Две лапки нужны ей, – покусывал травинку Аристотель, – по бокам, чтобы иметь опору. Две спереди, чтобы она не заваливалась вперед. И две сзади, чтобы не опрокидываться. Итого… шесть.
Ну, и что с того, что он оказался прав?!
Справедливости ради отмечу, что позже Аристотеля обвиняли в том, что он насчитал у мухи четыре лапки (по другой версии – восемь). Это вымысел. Аристотель потому и был великим философом, что, даже ошибочно рассуждая, частенько находил верные ответы. Но у Аристотеля был в корне неверный метод познания мира. Он строил умозаключения, вместо того чтобы взглянуть.
Примерно теми же методами греки, жившие за две тысячи лет до Аристотеля, жившего за четыре тысячи лет до вас, пытались найти скалу, к которой был прикован Прометей. Я, пожалуй, лишу вас удовольствия уподобиться этим странным философам и сразу произнесу название.
Прометей был прикован к Олимпу.
То есть по христианским понятиям грешника истязали у самого подножия рая. А если учесть, что Прометей висел почти у самой вершины, то он вообще находился в самом раю. Это противоречит всем нормам христианства. Но христиан тогда не было. Поэтому пребывание Прометея на Олимпе никаким нормам не противоречило. Нет законов – нет их нарушения. Прецедент отсутствовал. Зевс совместил Голгофу с раем. В этом вся фишка. И разумеется, в нее трудно поверить человеку, для которого понятия рая и страдания несовместимы. Но это – обычному человеку. Герою поверить в это совсем не трудно.
Великие герои всегда страдают там, где человечество должно быть счастливо.
Вы скажете – Иисус страдал на Голгофе. Но разве они – все эти паломники, которые поднимаются на этот холм, – разве они не счастливы?
Я прилетел к Прометею, и он уже ждал меня, хоть лицо у него и было равнодушным, и слегка поворачивался ко мне боком, словно хотел, чтобы я клевал его печень.
1 2 3 4 5