– Зашебутился… Он-то зачем тут? Рать народная…
– Без милиции как же? – ответил Лебедков. – Пускай подключается. Дело, скажу я тебе, но шутейное.
– Знамо, – согласился Филипп, и опять улыбка тронула его смуглое сухое лицо – вспомнил прошлогоднюю стычку с Шашиным.
Милиционер между тем вытащил из кармана рулетку и пытался измерить белугу. Полнота мешала Шашину, он стеснительно зыркнул глазами, поспешно опустился на одно колено и приложил ленту к телу рыбины. Но рулетка была коротка и Шашину пришлось, приподнявшись, шагнуть в сторону и опять стать на колено. Затем он долго изучал белугу, видимо, пытаясь обнаружить какую-либо особенность или примету. Примета вскорости обнаружилась: щербатая скула да еще не зарубцевавшийся разрыв в жабрах. Многолетней давности зазубрины на щегле уже окостенели, а ранка на жабрах была недавней. Шашин просунул под щеку пальцы и нащупал острые зазубрины.
Весь материал дознания и показания рабочих милиционер обстоятельно записал и попросил Чебурова и Усмана подписать протокол. Филипп наспех посмотрел написанное и оставил замысловатую, в завитушках, подпись, а Усман и совсем не вник в суть: подсунули бумагу, он ее и подмахнул. А прочти он – еще неизвестно, как бы обернулась эта история. Может, и вспомнил бы он про слова Петра, сказанные на приемке, когда они сдавали Анохе такую же вот белугу, со щербинкой на скуле. Кто знает, как она завертелась бы, история эта…
Шашин протянул один экземпляр протокола Усману.
– Чава мне суешь, вон Филипп начальник, ему давай.
– На твоей вахте происшествие, вот и бери, – настоял на своем Шашин. Он решил, что с начальником тони надо быть осторожным, а потому против обыкновения составил протокол под копирку в трех экземплярах, – И Чебурову будет. Чего шумишь?

9
Верховик буйствовал двое суток. Отложистый притонок заметно оголился, а залитый водой низкодол в глуби острова, где по утрам, на восходе солнца, и на вечерней зорьке играли рыбные косяки, опустел. Обнажились, будто выбрели на мель, молодые стрельчатые побеги камыша, буйно зазеленела дикая беловерхая копрушка, обсохшие кочкарники затянуло зеленым лягушачьим шелковником.
Лебедков поначалу радовался малой воде. Весна складывается удачливой, тони берут рыбу неплохо, а запоздалое половодье обещало удлинить сроки добычи – не придется, как в иные годы, свертывать промысел далеко до запрета.
Но паводок не только задержался, а и стал сходить с низин. Лебедков встревожился, но успокаивал себя тем, что верховые угонные ветра весной непродолжительны. И этот – отдуется и перестанет.
Так оно и вышло. На вечерней зорьке верховый угомонился, а на утренней – как это часто случается – задул ветер с низу. Лебедков облегченно вздохнул: теперь-то нагонит водичку. Однако его прогнозы не оправдались. Морянило вот уже третьи сутки, а вода все убывала и убывала.
На Лицевой между тем жизнь шла своим чередом. Вахта сменялась вахтой, в пересменках сдавали рыбу. С моря двинулись косяки сазана и леща. Бударки загружали всклень, по самые бортовые линейки. Было от чего повеселеть ловцам: уловы богатые, заработки знатные. Дело шло к большим премиальным.
Ловцы, кивая на Петра и Гришу, шутили:
– Удачливые ребята, лафит им… Подшибут деньгу…
И только водосгон волновал рыбаков, заботил их. Даже Петр, новый на промысле человек, и тот чуял неладное.
А Филипп мрачнел день ото дня. Каждый полдень по рации он докладывал Лебедкову о ходе промысла, а в конце, под занавес, обязательно напоминал:
– Как там насчет воды, не узнавали?
Вначале директор завода успокаивал Филиппа, а потом стал раздражаться и, недослушав, приглашал к разговору начальника другой тони.
Но и на других тонях беспокоились не только о выловленных центнерах и заработанных рублях.
– Я что вам, начальник водохранилища? – взрывался Лебедков. – Откуда воду возьму?
– Дак… смотреть больно. Икра гибнет.
– А мне радостно, да?
– Оно конешно… Только как же насчет воды-то, дадут али как? И все повторялось сначала.
Усман, когда ему случилось присутствовать при радиоперекличке, старался успокоить Филиппа:
– Уй-бай, зачем нерва портишь? Начальник большой есть в город, пусть его голова болит. Даст вода, никуда не спрячет. Целый моря вода… что он – вся пить будет, да?
Почти каждодневно заезжали на тоню Миша-большой и Миша-маленький, интересовались уловами, следили, чтоб немерную рыбу не мешкая живьем выпускали в реку.
– Ничего нового? – интересовался Филипп. Инспекторы-свояки понимали, что речь идет о злополучной белуге и что люди ждут от них действий. Однако ничего утешительного у них пока не было, да и быть не могло так скоро. О белуге слух прошел по банкам, дошел он небось до каждого рыбака и, конечно же, – самого виновного. А коли так, то не дурак же он, чтоб продолжать шалить. Затаился, пережидает, не иначе. И нужно время какое-то, чтоб, переждав, снова взялся за черное дело. Так рассуждали Миша-большой и Миша-маленький, и, конечно же, правильно рассуждали.
В милиции тоже решили, что торопливость лишь помешает. В иных условиях, возможно, и надо торопиться: собаку пустить по следу, дороги перекрыть, чтоб незаконный товар перехватить. Но вокруг тони – вода, острова, камыши… Собака тут совершенно беспомощна. Улики искать: слизь, икринки, кровь и другое что, тоже безрезультатное дело, поскольку на каждой бударке, на каждой приемке и на тоне таких «улик» хоть отбавляй. Каждый рыбак за путину худо-бедно несколько красных рыб для себя разделает. И домой на уху свезет, и соседа-неудачника угостит. Такой уж обычай, а он, как правильно замечено, сильнее даже самого строгого закона.
И в рыбоохране и в раймилиции люди смекалистые, бывалые. С обловщиками встречаются не впервой, их повадки изучили. А потому и не спешат. Знают: переждет-переждет браконьер, да за прежнее возьмется. На всякий случай, однако, выше Лицевой за два-три плеса неприметно для стороннего глаза установили пост. Со стороны глянуть – палатка, а у яра с удочкой турист-рыболов да и только.
Миша-маленький горестно разводит руками, а Миша-большой вздыхает:
– Темное дело. – Но твердо обещает: – Ништо! Доведаемся…
– Непременно надо найти, хлеб задарма никто не должен есть, – жестко говорит Филипп. Но его больше волнует не эта злосчастная белуга, а беда куда более значительная – безводье. Браконьера найдут. Но разве сравнить тот урон, что принесет малая вода, с гибелью одной белуги? Потому-то начальник тони спрашивает озабоченно: – Вы того… райинспектор ничего не говорил насчет воды? Нынче еще ходче пошла.
– Звонили в управление. Со всех районов трезвонят, разве мы одни? – охотно отвечает Миша-большой. Он рад, что разговор принял иной оборот. – Вчера вертихвост летал над лугами…
– Летал, летал, – обрадовано соглашается Усман. – Туда-сюда, туда-сюда… Уй-бай, вертун какой…
– Полой снимали, чтоб не просто слова, а доказательства были, – объяснил Миша-большой. – Радиограмму в Москву отшлепали, а следом фотокарточки пошлют. С энергетиками не просто воевать. У них свой план: дать столько-то киловатт, и точка. Пол-Расеи небось Волга током питает. Попробуй-ка план нарушить – голову снесут! Вот и выходит, это энергетики хозяева: хотят – пустят воду, а не захотят – шиш получишь. И тут хоть расшибись.
– Как это не захотят? – горячо возразил Петр. – Что они, не понимают?
– Плохой слов говоришь, Мишка, – вмешался Усман. – У них план рыба губить, да?
– Пакостное дело, ребята, а как быть – ума не приложу, – сокрушался Филипп. – Весь урожай воблы так сгубить можно. Ходил я вчера на полой. Где обсохло – гибнет икра. Висит на камышинках, сморщилась, усохла. Делать надо что-то. И выше министра есть люди. Призовут, коль надо, к порядку.
– Еще как призовут, – шумел Петр.
– Во раскипятился! – засмеялся Миша-маленький. – Без тебя обладят. Твое дело – рыбу ловить. А мы уж как-нибудь…
– «Как-нибудь»… уши развесили. Обловщика вон и то не найдете… – Петр не на шутку рассердился. – А то… «не мое дело». Все – мое дело. Возьму вот и напишу самому министру, а то и выше, чтоб нашли управу на кого следует.
– Правильна, Петряй, – поддержал Усман. – Пиши, пущай этот министр электрический мала-мала и про рыбак помнит… Черный икра он ашает, сушка тоже любит, а вода не дает…
– Тебе бы Усман все шутки шутить, – оборвал его Филипп. – А тут серьезное дело, да такое серьезное, хоть реви. И сложа руки, ребятки, сидеть не будем. Отобьем-ка телеграмму в Москву. Начальство районное и областное хлопочет, ну и пусть. А мы – сами по себе, свое слово скажем… пожестче, по-рабочему… без дипломатии. Пиши, Петр, да и отвези на почту.
Спорили ловцы, горячились, обидными словами обменивались. А в это самое время из области в Москву шли телеграммы и письма, велись долгие телефонные разговоры. И в министерстве рыбного хозяйства и в Главрыбводе, призванном охранять рыбные запасы страны, и в министерстве энергетики и электростанций десятки людей озабоченно искали выход.
Конечно же, ни рыбники, ни энергетики, ни кто другой, так или иначе связанный с образовавшейся ситуацией, не были пагубниками Каспия, не жаждали и помысла не имели уничтожить запасы моря. И если бы ненароком кому-либо из лиц, втянутых в конфликт, сказали эти укорные слова, он, безусловно, посчитал бы себя глубоко и кровно обиженным. Но тем не менее каждый прежде всего отстаивал свои ведомственные интересы, настаивая на своем, порой не задумываясь над тем, что лишний день затянувшегося спора, даже лишний час несогласия – это десятки и сотни миллионов невыклюнувшихся мальков, сотни и тысячи центнеров погибшей рыбы.
Энергетики, большей частью по вине службы погоды, оказались далеко не в благоприятных условиях. В ожидании теплой дружной весны было решено, как можно скорей сбросить лишние запасы воды из водохранилища.
Сбросили.
И одновременно в верхах началось похолоданье. Поступление большой воды задерживалось. И тогда-то придержали сброс: не оставаться же на лето без воды, не останавливать же гидростанции!
Промысловикам, казалось бы, на руку это. И Лебедков попервоначалу радовался: меньше воды – богаче уловы, заработки, почет, награды… Но когда Лебедков понял, что его личные блага и успехи рабочих завода выкраиваются за счет большого ущерба, наносимого морю, а значит, и народу, он тоже забил тревогу.
Мысли Лебедкова, его действия были сходны с мыслями и действиями подавляющего большинства промысловиков, начиная от рядовых ловцов – Петра, Усмана, Филиппа и до самого главного добытчика, министра.
Оттого-то вся ловецкая держава обеспокоилась, заволновалась в ожидании конца разногласий. Само собой понятно, что долго продолжаться такое не могло. Разум и хозяйская забота о будущем должны были одержать верх. Верховую снеговую подсвежку ждали Волга, Белужка, ждали ее банки, протоки, ерики, поля, уже обсыхающие, покрытые буйными зеленями низкодолы, ждали ловцы, работники рыбоохраны, ученые, руководители рыбных заводов и научных институтов – все, кто имел к Волге и Каспию хотя бы малейшее отношение. Но все их нетерпение было несравнимо с невыносимым ожиданием подсвежки бесчисленными рыбными косяками. Природа требовала свое: сроки уходили, икра выливалась не на мелководных прогретых весенним солнцем нерестилищах, а в холодную воду глубоких рек, неспособную поддержать жизнь в малюсенькой беспомощной икринке.

10
Прорываясь под гигантскими заслонками, водопадами клокотала вода в тот день, когда белуга зашла в шлюз. Тогда еще не педали о предстоящем похолодании в верховьях и были приоткрыты все створы – спешили до большого паводка сбросить зимние запасы. Лавины поды падали в котлован с оглушительным шумом. Тело плотины, своей неприступностью напоминавшее могучую стену древней крепости, мелко дрожало, и казалось, что рукотворное море вот-вот опрокинет ее, сокрушит, перетрет в щебенку.
Со стороны ворот, откуда только что приплыла белуга, что-то застрекотало и огромной тучей надвинулось на рыб. Белуга метнулась вперед, потом в сторону. Но всякий раз на пути ее вырастала осклизлая зеленая стена. Наконец белуга нашла тень и схоронилась в ней, а когда затишило, и совсем успокоилась.
Но ненадолго. Впереди тускло блеснул просвет, неведомая сила потянула в него воду и вынесла белугу на холодный простор. Сверху опять гулко загудело, и вслед ей двинулась та же густая тень. Белуга устремилась на течную воду, но и с верховой стороны, встречь ей, с речной быстрины нестройно загрохотало, задребезжало, застукало.
Вся эта шумиха, создаваемая движением судов из шлюза и в шлюз, вспугнула белугу, и она, неразумная, молнией кинулась с тихой струи в тугую заверть. И в тот же миг сильное ее тело подхватило, закрутило, бросило вниз. И не осталось у нее силы, чтоб шевельнуть махалкой или же плавниками. Если это ей иногда и удавалось, тело не слушалось, а жило и двигалось, подчиняясь воле реки.
Бешеное движение это длилось недолго – считанные секунды. Под конец вода тисками сжала ее с боков и бросила под заслонку в тридцатиметровую водяную ступу.
Оглушенная падением, белуга вновь оказалась в котловине. Холодные вихри подхватили ее и понесли вниз по реке. Силясь вырваться из их цепких струй, белуга остервенело вскинулась, и в тот же миг острая боль в жабрах прострелила тело.
Белуга потеряла способность что-либо ощущать и видеть. Будто снулая, она перевернулась кверху брюхом и, уносимая течением, стала медленно всплывать на поверхность. Из жаберной боковой прорехи сочилась тонкая струйка алой крови.
А внизу у самого дня, исполняя недобрую службу, холодно поблескивая, торчал металлический штырь, забытый и в свое время не убранный строителями. Чуть поодаль из бесформенной глыбы бетона навстречу воде целили острые жала еще несколько стержней. А дальше еще, еще.
Позднее сюда спустятся аквалангисты, сфотографируют это подводное кладбище железа и бетона. Позднее рыбники заставят строителей и эксплуатационников расчистить дно котлована и подходные к плотине пути.
1 2 3 4 5 6 7 8