Иван МАЛЮТИН
СТУПЕНИ

Предостережение Малютина:
- Девушки, помните: фраза "До свидания"
вас ко многому обязывает.
Комментарий Якушкиной:
- Каждую к разному.

1
Слабенький костерок суетливо прыгал и дрожал, разбрасывая по сторонам
мятущиеся тени. Его огонь не мог разогнать темноты, а лишь еще более
сгущал ее. И только откуда-то из глубины Вселенной такими же мерцающими
костерками светили звезды.
Я полулежал, привалившись спиной к сухому глинистому скату воронки,
которую вырыл тяжелый артиллерийский снаряд. Воронка - вот и все, что
осталось от штабного блиндажа и от тех, кто находился в нем. Тела других,
тех, кто не был в блиндаже, иссеченные пулями и осколками, застывали в
бурой траве. Впрочем, травы, как таковой, тоже не было. Все кругом
представляло собой ржаво-серое месиво вспаханной воронками земли, кое-где
расцвеченной зелеными пятнами маскировочных комбинезонов, на которых
расплывались запыленные красно-бурые озера запекшейся крови.
Когда вечером мы с лейтенантом Нэвером добрались сюда, мы с трудом
могли поверить собственным глазам. И мне, и ему, конечно, довелось
повидать всякое, но гибель в одночасье целого подразделения казалась
чем-то нереальным. Вчера они скрытно перебазировались сюда, и вечером
сержант Л'Этэ, радист, бабник и весельчак, передал сообщение об успешно
занятых позициях. А с утра они на связь уже не вышли.
В штабе ругались на чем свет стоит и зубоскалили по поводу того, что
Л'Этэ не иначе как опять подсадил аккумуляторы, подсоединив к передатчику
миниатюрную цветомузыкальную установку и выловив в эфире какую-нибудь
радиостанцию. Когда мы с лейтенантом утром отправились сюда, нас провожали
шутками и пожеланиями хорошо провести время. Никто и не помышлял о плохом.
Сержант Л'Этэ лежал ничком у разбитого передатчика и, казалось, спал
младенческим сном. Вернее, мы знали, что это был Л'Этэ. Лица у трупа не
было вовсе: оно было напрочь снесено осколком и являло собой кровавую кашу
с неожиданно белыми обломками костей. Нэвер и я долго ходили между
разбросанных в беспорядке тел, отыскивая знакомые лица и не узнавая их. И
все время откуда-то из-за горизонта накатывала волнами вязкая тишина...
Костер умирал. Лейтенант, до того сидевший неподвижно и наблюдавший
за мятущимся пламенем, вдруг встал, вытащил несколько веток из
заготовленной заранее кучи дров и молча стал подкармливать огонь. Костер
вновь зашевелился. Нэвер поднял на меня глаза и неожиданно спросил:
- Жутко, сержант?
- Простите, - непонимающе отозвался я. - Что жутко?
- Все, - лаконично пояснил он. - Все эти смерти, трупы, воронки.
Повстанцы с невесть откуда взявшейся артиллерией. И откуда они, кстати,
узнали об отряде?..
- Боевые действия всегда сопряжены с опасностью, - осторожно ответил
я, все еще не понимая, к чему он клонит.
- Боевые действия... - протянул он, словно пробуя на язык эти слова.
Помолчал, ворочая угли дымящейся веткой. И вдруг, прищурив глаза, спросил:
- Скажите, сержант, а вам когда-нибудь доводилось умирать?
Я слегка опешил. О лейтенанте ходили слухи, как о человеке со
странностями, но я никогда не придавал им значения. Однако после
сказанного Нэвером подобные речи сразу же всплыли в памяти.
- Как сказать... - неуверенно начал я. - Бывали, конечно, ситуации,
когда мерещился конец, но - выживал.
- Значит, не доводилось, - медленно подытожил Нэвер. - Никто этого не
помнит. Кроме меня.
Я молчал, выжидая.
Лейтенант тоже молчал, созерцая исчезающего малинового светляка на
конце своей палки. Потом заговорил:
- Я не знаю, верите ли вы в переселение душ, сержант, и не слишком
хочу это знать, но прошу учесть на будущее - оно существует... И я - живое
тому доказательство.
Я не стал противоречить, ибо готов был уже ко всему, и лишь слегка
приподнял бровь, выражая тем самым внимание к собеседнику.
- Да, - продолжал Нэвер, - я возрождаюсь уже много веков подряд. И
это грустно. Хотите знать, как все было?
Я кивнул.
Нэвер выудил из кармана пачку армейского "Кэмела", закурил от уголька
из костра и начал:
- Это началось сотни лет назад в Херсонесе, когда...

2
...когда я шел со своей девушкой по берегу бухты, не обращая внимания
на жару, на мельтешащих чаек и на теплые волны, окатывающие сандалии.
Поглядывать по сторонам я начал лишь после того, как едва не столкнулся со
своим хозяином, гигантом-кормчим с той галеры, на которой я служил
матросом, и которая на следующий день уходила в плавание.
Хозяин не сказал ничего, только одернул свой короткий хитон и еще
долго провожал нас взглядом. А нам было хорошо вдвоем.
Мы гуляли до вечера, и на прощание я впервые поцеловал ее. Она с
улыбкой подняла на меня свои прекрасные серые глаза, сказала:
- Дурачок ты у меня... - и убежала.
Я стоял и с улыбкой смотрел ей вслед. Далеко, там, где рабы возводили
над морем величественный храм, она обернулась и звонко крикнула:
- До свидания!
И взмахнула рукой.
А потом... Потом все случилось так внезапно, что ни я, ни кто-нибудь
еще не смогли ничего сделать.
Сначала послышался испуганный возглас одного из рабов, подхваченный
остальными. Я увидел, как с одной из колонн храма, медленно накренившись,
стала падать ажурная коринфская капитель. Кусок мрамора, грянувшись о
плиты у подножия храма, разлетелся на части. Одна из них ударила в спину
уходящую от меня девушку. Та пошатнулась и упала лицом на камни.
Когда я подбежал, она была еще жива. Кровь струйкой выбивалась из
уголка рта. Она смотрела на меня, пыталась что-то сказать, но тщетно.
Потом закрыла глаза...
...Я не помню, что было со мной в тот вечер. Сейчас уже некого
спросить об этом, но я знаю, что обратился тогда с мольбой к Афродите,
богине любви. Я упрекал богов в несправедливости, просил, чтобы вернули
мне ее, готов сам был спуститься в царство Аида. Ведь последним, что я
слышал от нее, было: "До свидания!"
В ту ночь мне приснился странный сон, а возможно, это был и не сон
вовсе: я не мог уснуть тогда. Я видел, как прекрасная женщина с мальчонкой
на руках вышла на берег моря, опустила на землю ребенка и, взглянув на
меня, подняла два плоских камня. Она кинула их в море одновременно, и те
запрыгали по волнам, оставляя за собой сдвоенные круги, куда-то все дальше
и дальше к горизонту, туда, где искрился рассвет.
В то время я не придал значения этому сну, понимание пришло позднее.
А тогда буквально через несколько дней я погиб в нелепой и жестокой
схватке с пиратами, напавшими на нашу галеру.

3
...Я сидел и молча слушал лейтенанта. Нельзя сказать, что я верил
ему, но фантастикой увлекался с детства и потому не прерывал. Нэвер
перевел дух, выбросил в огонь догоревший окурок и продолжил, незаметно
перейдя на "ты":
- Представь себе, сержант, мои чувства, когда я, семнадцатилетним
мальчишкой, вдруг вспомнил все, что было со мной в прошлой жизни. На мой
юношеский опыт неожиданно наслоилось то, что я знал со времен
древнегреческих поселений. Это так меня потрясло, что я неделю ходил сам
не свой, то принимая открывшееся во мне знание за шутки дьявола, то
начиная беззаветно верить в себя возрожденного.
С новой силой разгорелась и любовь. Пылкая юношеская страсть
смешалась с давним огнем и вспыхнула как никогда ярко.
Я взял расчет у хозяина, в лавке которого работал приказчиком, собрал
все свои сбережения и ушел по дорогам средневековой Англии искать ту,
которую полюбил недавно, и кого любил уже несколько веков...
Нэвер умолк. Я с трудом оторвал глаза от тлеющих углей и, взглянув на
него, изумился. Лицо лейтенанта неожиданно просветлело, он с непонятной
ласковостью смотрел в глубину звездного неба. Он даже улыбался, но улыбка
эта была печальной.
- И вы нашли ее? - осторожно спросил я, стараясь не нарушать
сгустившейся тишины.
- Что? - словно проснувшись, переспросил Нэвер. - Да, нашел. Я
встретил ее среди меловых холмов на юго-западе Англии. Знаешь, сержант,
это была моя самая счастливая жизнь. Ее звали Элеонорой в то время, и она
помнила меня. Мы поженились, со временем накопили денег и смогли купить
дом в графстве Сассекс. Там и прожили до старости. Когда же настала пора
уходить в мир иной, Элеонора, как в давние времена, улыбнулась и сказала
мне: "До свидания, Айрен..."
И мы встретились снова... Встретились...
Последнее слово Нэвер произнес как-то глухо и обреченно. Я увидел,
что лицо его закаменело. Он поднял с земли сухую ветку, переломил ее между
пальцами и мрачно изрек:
- Но эту встречу мне вспоминать не хочется. Мы поссорились с ней
тогда, крепко поссорились. И она сказала напоследок: "Знаете, сеньор!
Многие желают своим врагам, чтобы те умирали снова и снова. Но никому это
не удавалось. Однако я предоставлю вам такую возможность! Вы будете
умирать! И всю ту боль, что вы причинили мне, я воздам в десятикратном
размере. До свидания, мой сеньор!" Последние слова были сказаны почти
весело. Она ушла, хлопнув дверью, а я...
Я сгорал на кострах испанской инквизиции, погибал от выстрела ее
пистолета при восстании Монмута, у нее на глазах корчился, поднятый на
штыки французскими гренадерами при обороне Смоленска. И всегда меня
преследовал взгляд холодных серых глаз и насмешливое: "До свидания..." Это
стало проклятием.
А к смерти привыкнуть нельзя. Говорят, человек ко всему привыкает...
Неправда. Невозможно привыкнуть к смерти.
Уж слишком это особенное состояние. Умирать почти всегда страшно, но
далеко не всегда трудно...
- Ч-ш-ш! - вдруг прервал сам себя лейтенант.
Я прислушался. Сверху послышался какой-то шорох, шуршание травы.
"Повстанцы, - мелькнула мысль. - Увидели свет костра." Я протягивал руку
за своим АКСом, когда, вспарывая тишину, ахнул выстрел. Стрелял Нэвер. На
дно воронки, в шелесте осыпавшейся глины шлепнулся кусок обгорелой шерсти
и мяса, за секунду то того бывший сусликом. Я шумно вздохнул. Нэвер
выругался. Я нервно хмыкнул и сказал:
- Мне тут уже повстанцы мерещиться начали.
Лейтенант усмехнулся.
- А вы отменный стрелок, - заметил я, помолчав.
Он снова усмехнулся и объяснил:
- Я тренировался. Видишь ли, сержант, есть у меня дурацкая мечта, что
может быть, однажды я успею выбить оружие из ее рук, отвести удар и
попросту объясниться. Пока не удавалось...
- А вы не пробовали... э-э-э... первым нанести удар?
- Нет! - резко ответил Нэвер. - Нет, не пробовал и не стану никогда.
Пусть все что угодно, но руку на нее я не подыму.
- Ради Бога, лейтенант, простите. Я не хотел вас задеть, - я слегка
смутился.
- Ничего, - сказал он, - я понимаю, сержант. У тебя ведь только одна
жизнь... Знаешь что? Давай-ка спать. Нам возвращаться завтра.

4
...Когда я проснулся, небо на востоке начало уже наливаться
желто-розовым светом. Лейтенант Нэвер хозяйничал у костра - готовил
завтрак. Тушенка ароматно дымилась в открытых банках. Кругом было свежо и
тихо. Двигаться не хотелось.
Лейтенант заметил, что я проснулся, вытер о штаны на голени широкий
штык-нож и пожелал мне доброго утра. Я ответил тем же, наскоро умылся
водой из фляги и придвинулся к костру. Было время завтрака.
Сверху опять посыпалась земля. Я мысленно выругал мышей, хомяков и
прочих мелких грызунов по отдельности и вместе взятых, и тут заметил, что
Нэвер, изменившись в лице, вздергивает ствол автомата к небесам. Раздался
грохот.
Я завороженно наблюдал за тем, как горячие осы стаей упали на его
грудь и безжалостно разом вгрызлись в нее. Лейтенанта отбросило к стене. Я
уже передергивал затвор автомата, когда, подняв наконец глаза, окаменел.
На краю воронки на фоне светлеющего утреннего неба реял темный
силуэт. Я не видел лица, лишь по фигуре узнал женщину и привычно определил
М-16 в ее руках. Нэвер тоже смотрел на нее, прижав руки к груди. По
подбородку его стекала кровь, а на шевелящихся губах стекала розовая пена.
- Вот и свиделись... - с трудом услышал я.
- До свидания, Ирвин, - отозвалась женщина, и в голосе прозвучала
тихая улыбка.
Лейтенант вздрогнул и более уже не двигался.
Я наблюдал эту сцену, будучи не в силах пошевелиться, объятый
каким-то мистическим страхом. В голове непонятно почему вдруг всплыла
отрешенная мысль:
- Вот как... А лейтенанта звали Ирвином... Звали...
Женщина в поднебесье повернулась ко мне. На меня смотрели три
глубоких стальных колодца, на дне которых плескалась смерть.
Опять волной накатила тишина. Я услышал, как где-то возле моей головы
качнулся воздух, шевельнул волосы. В ушах прозвучал глубокий, с
придыханием, голос, в котором теперь звучала печаль:
- Прости, парнишка...
Ствол винтовки скрылся за белым дымом, из него вырвался клок огня.
Что-то тяжело ударило меня в грудь, в бок, утро стало медленно
раскалываться на куски, а потом на этом свете я уже ничего не видел и не
чувствовал...
А сероглазая женщина развернулась, закинула на плечо винтовку и, не
оборачиваясь, торопливо пошла на восток к восходящему солнцу, туда, где
подобно застарелым курильщикам кашляли двигатели, где, после ночного
привала грузился на автомашины повстанческий отряд...

5
...Капитан внешней охраны Ивен Эвер оторвал взгляд от экрана
миниатюрного радара и коротко выругался. Затем включил встроенный в шлем
микрофон и мрачно сообщил:
- Я - сектор три-двенадцать.
1 2