Потянулась прямая грязноватая улица с высокими тополями по бокам, прикрывающие обшарпанные стены домов, покрытые осыпающейся штукатуркой, крашенной в желтоватый цвет. Тянулись дома жилые, какие-то учреждения, школа с барельефами в виде глобусов, планеров и пионерских галстуков по фасаду, какой-то сквер с памятником не пойми кому. Появились пешеходы, одетые все больше или в допотопную военную форму, или в какую-то ее комбинацию с гражданской одеждой. Впрочем, была одежда и просто гражданская.
— Слуш, а чего столько народу по форме-то, а? — спросил я.
— А что тут еще носить? — удивился он вопросу. — В магазинах здесь по одежде голяк, а если где и есть что, то такого вида, что смотреть страшно, разве что под машиной валяться. А на складах таких галифе с гимнастерками на целую ударную армию хватит. Или две. Вот и выдают. Ну еще тетки свитера вяжут, продают на базаре, а остальное все такое вот… Куртки кожаные кто-то наладился делать, где-то шить начали, но пока мало и дорого. Да и все, в общем.
Он покачал носком кирзового сапога, выставив его вперед. Кирзачи были виду самого привычного, знакомого с юности, так сказать.
— А тут правда война только закончилась?
— Да вроде как, — кивнул боец, — Но тут ее не было, фронт не дошел, как я понял. Верст двести сюда не дошел. Зато складов военных здесь до черта, вроде как поближе к фронту везли. Или с фронта.
— У вас… ну, откуда ты сам, война была?
— Ага, еще какая, — кивнул он, — В сорок шестом закончилась. Перемирием.
— А началась?
— В сороковом.
Я присвистнул мысленно. У нас все же на два года меньше тянулась. Интересно, что там у них творилось, в реальности, откуда провалился в эти мрачные места мой конвойный. Но спрашивать не стал.
Чем ближе к самому центру, тем людней было на улицах. Были вооруженные люди, а были и безоружные, на первый взгляд. Я даже не выдержал и уточнил:
— А днем тут безопасно, точно?
— Ага, Горсвет тут все просвечивает, не успевают заводиться… всякие. А через периметр мы не пускаем. Вот с заходом уже стремно на улицу соваться. Если ты не дома, то лучше сиди где сидел, или в гости к кому иди.
— А если не к кому в гости?
— Так не бывает, а вообще можешь куда-нибудь в учреждение сунуться, там всегда дежурные есть. На улицу нельзя.
— А на машине?
— Смотря на какой, — усмехнулся он. — Если на танке, то без проблем.
— А есть танки?
— Есть, куда они денутся. Только запчастей и горючки на них не напасешься, так что если что и пользуем, так только легкие. А так всяких хватает. Правда их еще и завести проблема обычно, стоят-то уже сколько лет.
— А у дота что стояло такое, ну, с двумя пулеметами? — поинтересовался я.
— Т-90, легкий, с двумя «дашками». Серьезный агрегат, как сыпанет, так и в клочья.
— Кого в клочья? — уточнил я, восхищенный метафорой.
— Да пофиг кого, — отмахнулся небрежно боец. — Кого хочешь.
— Понятно, — с уважением кивнул я.
Полуторка объехала по кругу площадь с заросшим сквером посередине, которая называлась, как и следовало ожидать, площадью Ленина, и которую здесь звали, со слов бойца, площадью Крупского, или просто «Крупой», ну и памятник, стоявший посреди сквера, оказался как раз ему и посвящен. Лысый вождь стоял чуть наперекосяк, призывно вытянув руку и указывая ей на сгоревший верхний этаж здания напротив, словно указывая на непорядок.
— А че там горело? — полюбопытствовал я.
— Да фонарщики какой-то шкаф на чердаке прошляпили, оттуда и вылезло. А в здании только ночной дежурный был, так чтобы отбиться, бумаги в шкафах поджег. "Да будет свет!" вроде как сделал. Этаж и сгорел, — все столь же туманно пояснил провожатый. — А сам не в курсе, что гадам этим свет, если уже полезли, по-барабану совершенно.
— И чего с дежурным?
— В окно сиганул, упал в кусты, только ноги поломал. А тут и фонарщики подъехали.
Полуторка остановилась у обшарпанного крыльца, пофыркав двигателем. Боец совсем не изъявил желания вылезти, выбрался только сержант из-за руля, призывно махнувший мне рукой и сказавший:
— Слезай, приехали. Щас тебя посчитают и к делу определят.
Под конвоем сержанта и словоохотливого солдата я поднялся по крыльцу и оказался перед дверью, справа от которой на стене висела табличка гласившая: "Администрация Углегорска. Районный отдел приема поселенцев (РОПП)". Дверь, крашеная бурой половой краской, отворилась со скрипом на тугой пружине. Мы вошли в полутемный маленький вестибюль, где вдоль стены вытянулся ряд кресел с откидными сиденьями из потрескавшегося дерматина, вроде как в кинотеатрах раньше бывали, а напротив кресел, за стойкой, отгороженной решеткой, сидел сержант с красной повязкой "Дежурный по отделу" на рукаве.
— Здорова, ропперы! — громогласно, вызвав гулкое эхо, поздоровался рыжий. — Митя, поселенца привезли, оформляй.
И с этими словами рыжий протянул в окошко какую-то бумажку.
— Это хорошо, — кивнул дежурный, делая в бумаге какую-то пометку и возвращая ее обратно, — Больше народу, крепче стоим. А то что-то в последнее время мало провалилось, мы уже опасаться начинаем. Как зовут?
Это он уже ко мне обратился, заодно подтягивая большую амбарную книгу и открывая ее на заложенной странице.
— Бирюков Владимир Васильевич, — представился я.
Сержант сначала посветил мне в глаза, затем тщательно, каллиграфическим почерком записал в книгу мои данные, не забыв спросить даже домашний адрес, затем сказал:
— По коридору направо, кабинет номер два. Бочаров Сергей Геннадьевич вас примет, теперь все вопросы к нему.
Рыжий пожелал мне удачи, попрощался с дежурным, уткнувшимся в какую-то книжку, и вышел на улицу. А я направился куда велели, в темный коридор
в конце которого в кронштейне торчала керосиновая лампа, дававшая тусклый и мерцающий свет. Двери выходили в обе стороны, так что окон в коридоре не было, свет с улицы не попадал. Номера на дверях прочитать было почти невозможно, приходилось чуть не носом упираться в них, и еще на цыпочки приподниматься. Кабинетом номер два оказалась вторая дверь по счету. Я постучал, дождался ответа «войдите», и, соответственно, вошел.
— Добрый день, — с ходу поприветствовал меня средних лет невзрачный и лысоватый дядек в большой не по росту полушерстяной гимнастерке без погон, но с портупеей через плечо.
— И вам добрый, — кивнул я, оглядываюсь.
Стол под выцветшим зеленым сукном, простой и потертый. Карандаши. Чернильница. Бумага. Все как из кино, полное ощущение нереальности.
— Чего уставился? — буркнул мужик. — Компьютеры ищешь?
— Ну… типа того, — кивнул я. — А то странно как-то, типа в театре. Или музее.
— Ага, а я экспонат, — кивнул тот. — Нет ту ни хрена, ни компьютеров, ни даже электричества в здании. Чернилами пишем, из непроливаек. И суем в них стальные перья, и ставим на бумаге кляксы. Бумага, кстати, дерьмо дерьмом, пером из нее аж щепки цепляются.
Мужик вздохнул, бессмысленно передвинул чернильный прибор, изображавший рабочего с молотом и колхозницу со снопом спелой ржи, кривовато отлитых в бронзе, затем спросил, попутно указывая на стул напротив:
— Давай, рассказывай, как сюда попал.
— Как все, наверное, — пожал я плечами.
— Точно, — кивнул тот, — Темнота, очнулся — гипс.
— Гипса не было.
— Да знаю я. Понял хоть, где очутился?
— Ну… просветили немного добрые люди.
— Сюда как попал?
— Да парень один подвез, — неопределенно махнул я рукой куда-то в сторону окна, — В Горсвете работает, как рассказал.
— Это кто там? — слегка заинтересовался Бочаров. — Я вроде всех оттуда знаю.
— Да Федором зовут, но говорит, что даже на Теодора согласен. Мальцев фамилия.
Бочаров вздохнул, затем сказал:
— Знаю я сего Теодора. Лоботряс. Но парень смелый, не скажешь ничего. Ладно, к делу давай.
— Давайте, — согласился я. — А то я пока вообще не знаю, что мне дальше делать, как жить и куда. Кстати, а обратно отсюда точно никак?
— Точно, — кивнул он. — Было бы «как» — ты бы здесь ни души бы не встретил. Хотя…, - тут он замялся, — Хотя всяко бывает. Кто-то и прижился уже, обратно так и не захочет. Иные в авторитет вошли, а дома никем были. Ладно, давай с главного: голодный?
— Ну… есть малехо, — проявил я честность. — Но терпимо, можно и подождать.
— Тогда терпи, с остальным закончим.
Бочаров встал, одернув гимнастерку, которой это совершенно не помогло, складки собирались под широким кожаным ремнем самыми причудливыми сочетаниями, задирая полы и образуя что-то вроде балетной пачки. Подойдя к старинного вида сейфу, открыл его, вытащил оттуда бумажный конверт. Вроде как подумав, передал его мне:
— Тут талоны на питание. Тридцать дней три раза в день. В центральной столовой, это вон там, за углом, — он указал направление рукой и уселся обратно на свой скрипнувший стул. — С голоду уже не помрешь. А в остальном как дальше жить планируешь?
— Да я и не знаю ничего толком, — удивился я вопросу, — А какие варианты?
— Ну, можешь просто идти сам себе дело искать, частника мы не зажимаем, — сказал собеседник, — А можешь на работу устроиться. Что и рекомендую, собственно говоря. Зарплата, общага, там осмотришься.
— Ну… чего я сам шариться буду? На работу надо. Если место дадут, куда свои кости бросить.
— Дадут, дадут, — вздохнул он. — Вот смотри, список вакансий, куда народ на сегодня требуется.
Он открыл большую картонную папку, лежащую перед ним, и подвинул ее мне. Я увидел отпечатанный на машинке лист позиций из двадцати. Пробежал по нему глазами, отметил "Комендантскую роту" и «Горсвет», затем на Бочарова взглянул:
— А правда, что в Горсвете работа суточная?
— У фонарщиков выездных, — ответил Бочаров. — Это которые в поле работают. А что, Федька агитировал?
— Ну… да, он, — подтвердил я. — Все равно ни черта не знаю, а там, говорит, и платят неплохо, и время свободное есть.
— А насчет профессионального риска предупреждал? — уточнил собеседник.
— Вроде как, — пожал я плечами. — Только я пока не верю еще ни во что. Точнее, верю, но ни хрена не понимаю.
— В Горсвете поймешь, — усмехнулся тот. — Отговаривать не буду, если тебе лихость природная жить не дает — там тебе самое место. Да и люди там во как нужны, народу страсть за месяц у них накрылось.
Это он добавил с неким оттенком злорадства в мой адрес, мол, надо было раньше думать, прежде чем проситься. Не могу сказать, что пропустил мимо ушей, но задний ход давать не стал, неудобно уже переобуваться. Да и вообще…
Он вырвал из другой папки какой-то разлинованный бланк, в котором начал что-то быстро писать, постоянно макая простенькую ученическую ручку с пером в чернильницу и немилосердно пачкая бумагу кляксами. Да еще и тихо матерясь при этом. Покончив с писаниной, он помахал листочком, чтобы просушить чернила, затем протянул его мне.
— С этим в Горсвет пойдешь, в отдел кадров. Там тебя в штат зачислят, аванс выплатят. Это вот так, по улице, пока зеленый забор с воротами не увидишь справа, а за ним — желтый дом трехэтажный, — он ткнул пальцем куда-то в стенку. — Это Советская тридцать два, бывшее здание почтамта. Сегодня у нас… — он заглянул в календарь, — Четверг у нас сегодня. В понедельник в девять утра жду здесь, на лекции для новичков. Это обязательно, с работы отпустят. Понял?
— Понял.
— Тогда шагай прямо туда, а то конца рабочего дня всего полтора часа осталось. Не успеешь что-нибудь получить, тоже понедельника ждать придется.
— Ага, спасибо.
— Не за что, поаккуратней здесь, в темноту не лезь.
— Вообще?
Он чуть удивленно глянул на меня, подняв мохнатые брови, затем спросил:
— На этот счет тебя так никто и не просветил?
— Нет, — чуть растерялся я.
— Тьфу, блин, — досадливо поморщился он. — Тут правило такое: не знаешь места, сперва туда посвети. Если больше суток где-то темнота была, там уже что-то завестись может. Но полная темнота, когда ни лучика света туда. Видал?
Он указал пальцем на шкаф с папками для бумаг. Я обратил внимание, что дверцы в нем просверлены во многих местах, грубо, дрелью.
— Вот так надо, где можно, — добавил он, — Чтобы как можно меньше мест для тени оставалось, понял? Пусть хоть лучик, и уже все в порядке. Если увидел вроде как траву, но такую, черную, и легкую как пепел — осторожно, это уже прорастать Тьма туда начала.
— И чего делать? — чуть опешил я.
— Свет нужен. Любой, керосинки хватит. Ладно по остальному тебя в общаге просветят, а главное я казал — во тьму ни ногой. Понял?
— Понял.
— Иди давай.
На этом разговор наш и закончился. Я прошел через пустынный вестибюль мимо кивнувшего мне дежурного сержанта за решеткой, и оказался на улице. Встал на крыльце, огляделся.
Дождь вроде как еще усилился, стало еще ветренней, но сам я немного если не успокоился, то ощутил себя стоящим ногами на земле. Люди все же вокруг, уже легче чуть-чуть. Но все равно… Помотал головой, пытаясь отогнать назойливый бред, но ничего не вышло. Бред, или не бред, продолжался и развеиваться не собирался. Поэтому я направился туда, куда сказали.
Улица Советская была, по всему видать, самой центральной еще в том Углегорске, до того, как он переселился в Отстойник, потеряв где-то все население, да и сейчас таковой осталась. Несмотря на обшарпанный и затрапезный вид, осыпающиеся фасады домов и разбитые тротуары, неровную брусчатку там, где были когда-то трамвайные пути, она была оживленной. Ну, на том фоне, что мне довелось наблюдать проезжая по другим улицам. Были открыты какие-то магазинчики, приметил шашлычную, а затем и хинкальную, логично подпертые пельменной и просто пивной. Где-то негромко и хрипло играла музыка, причем старая и очень знакомая… точно, Русланова, да еще и «Валенки». Это как так?
Потом сообразил, что вряд ли кто с ди-ви-ди плеером сюда провалился, а тут, небось, одни патефоны были. Вот и слушают то, что есть. Тут еще круглых черных тарелок радиоточек ждешь, но пока на глаза не попадались.
Был у меня когда-то патефон, я его на даче, на чердаке нашел, когда еще совсем сопляком был. Копался в старом пыльном хламе — и вытащил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10