– Курите? – вместо приветствия спросил тип с молниями и подтолкнул к нему пачку настоящих американских сигарет.
Сэм уже и позабыл, что это такое. На лодке курить было строго запрещено, да и здоровье не позволяло, и вот сейчас не устоял, потянулся к вожделенному и запретному. Эсэсовец перебросил ему через стол бензиновую зажигалку.
– Позвольте представиться, – начал он казенным, но немного нервным и звенящим голосом, – гауптштурмфюрер Лео Ховен. Бог и царь этих мест, заметьте, одновременно.
– А что? Есть разница? – не удержался от сарказма Сэм, хотя и понимал, что может дорого поплатиться за подобную вольность.
Но гауптштурмфюрер ответил с вполне серьезным видом:
– Разница есть. Как Господь Бог я даю здесь закон, а как царь слежу за его исполнением. И согласно этому закону я вас, лейтенант Керши, должен допросить. Иначе какой я Бог, если не соблюдаю собственные правила?
– Вас скверно информировали. Я – Джон Смит. И никакого Керши я не знаю, – угрюмо откликнулся Сэм, вычисляя, успеет ли он докурить сигарету, или сразу получит по морде.
– Вы думаете, мне есть особенное дело до того, как вы сами себя называете? Пожалуйста, хотите, я запишу в протокол, что вы именно Джон Смит?
Тут только Сэм обратил внимание на небольшой лист бумаги, лежавший перед гауптштурмфюрером. А тот, как фокусник, выхватил из воздуха вечное перо и действительно написал несколько слов.
– Я даже могу отдать приказ по базе, чтобы вас называли не иначе, как Джон Смит. И даже господин лейтенант Смит или мистер Смит, как вам угодно. Это всего лишь формальность, чтобы не допускать хаоса. В здешних местах его хватает и без нас, в природном, конечно, смысле.
– Пишите, что хотите, – покорно согласился Сэм. Действительно, какая разница, под каким именем его расстреляют.
Лео Ховен вдруг рассмеялся. Нет, совсем не так, как его знакомец Медведь. А очень неприятно, свысока и в то же время с пренебрежением и к собственному смеху, и ко всему на свете. И губы, тонкие и ровно очерченные, растянул не в улыбку, а в щерящийся, как от зубной боли, оскал. Но смех оборвался так же быстро, как и возник, словно пламя высекли из огнива.
– Не надейтесь, не расстреляют, – будто бы прочел его мысли Ховен, – и бить тоже не станут. Некому. Тут люди заняты делом. Да и бить вас, как я погляжу, бесполезно.
– Я думал, вы прошли неплохую школу на коммунистах и евреях, – совсем уже нагло бросил эсэсовцу Сэм.
– Так то евреи! И коммунисты совсем иное дело. Если долго и упорно бить, глядишь, кое-что и выбьешь. У каждого человека есть свой предел. Не захочет, а скажет! Себя проклинать станет, на потолок полезет, на охрану с автоматом, а скажет. Вопрос только во времени. А его не обмануть. Тем более если оно на твоей стороне.
– А чем же я особенный? – ухмыльнулся Сэм, ему уж и море было по колено.
– Тем, что таких, как вы, лучше сразу ставить к стенке. Потому что вы ж не станете сопротивляться, как все эти сопливые герои, терпеть, крепиться, себя уговаривать, что выдержите, выживете и не сдадитесь. Нет, вы же подыхать станете под побоями-то. От безразличия к себе, а к нам и подавно. Вот и сдохнете раньше, чем из вас хоть что-то путное выколотят. Я, как вас увидел, сразу это понял.
– Так что? Прикажете сейчас или напоследок еще лишнюю сигарету позволите? – юродствовал дальше Сэм. И то правда, какая разница, вот только одно-единственное последнее удовольствие и осталось.
– Вы про табак? Так берите всю пачку. Берите, берите, и моим охламонам не давайте, им не положено. Перебьются. В секунду все растащат. А это трофейный «Кэмел».
– То есть стенка пока отменяется? – и Сэм дерзко прибрал пачку в карман штанов.
– Вы на редкость догадливый человек, Сэмюель Керши. Уж простите, но я буду называть вас настоящим именем. Такое мое право… Зачем же стенка? Выкину вас на двор на одну только ночь, даже и в вашей полярной экипировке. А наутро будет хладный труп, и все дела. Идти-то вам некуда. Разве что к местным пингвинам. Тут неподалеку их территория, красавцы императоры, может, примут? И будете пингвиний царь. На выборных началах, а?
– Согласен и на выборных. Чего ж тогда от меня ждете и не выкидываете? Пустые угрозы – самое глупое занятие на свете.
– При чем здесь угрозы? – в настоящем недоумении возразил Ховен. – Это наши здешние реалии. Чтоб вы поняли, что к чему. Поняли и осознали. Не сразу… Не сразу. Со временем. А оно, как я вам уже сказал, на моей стороне.
Гауптштурмфюрер Ховен еще заканчивал свое наставление, еще произносил оставшиеся слова, а Сэм уже простился с последними силами, которые внезапно и предательски бросили его на произвол судьбы, даже не известив дурнотой и недомоганием. Просто комната вдруг как бы вздрогнула, стены и шкафы полетели вскачь, заплясал и раздвоился мундир с серебряными молниями, а голова наполнилась до краев колокольным звоном, перемешавшимся с гулким барабанным боем. Сэм понемногу начал сползать на пол, желая удержать равновесие и не дать закружить себя в хороводе пляшущей канцелярской мебели. Но и пол дьявольски завертелся, превращаясь в зыбкое болото, и Сэм понял, что сейчас утонет безвозвратно. И тут сознание его непоправимо исчезло. Надолго ли? Может, навсегда.
Очнулся он все на том же полу, деревянном и неприятно пахнувшем гадостью от дезинфекции, а над ним стоял все тот же Лео Ховен, гауптштурмфюрер этих мест, все в том же мундире, накинутом небрежно, поливал его голову теплой противной водичкой из эмалированного чайника и укоризненно приговаривал:
– Давайте, давайте, приходите в себя. Здесь военная база, а не союз добродетельных бойскаутов, – и увидев, что Сэм немного очухался, сказал уже совсем миролюбиво: – К пингвинам еще успеете, они без вас тысячи лет управлялись и теперь подождут немного. Вам, лейтенант, сейчас лечиться надо. Спать и есть. С судовым врачом относительно вашей особы я непременно проконсультируюсь. Пока же за вами присмотрит Лис.
– Какой еще лис? Из сказки, что ли? – едва слышно произнес Сэм и немедленно закашлялся от воды.
– Почти. Только не какой, а какая. Лис – это, считайте, агентурное прозвище. А с вас и его довольно, – усмехнулся Ховен. – Сейчас только перенесем вас в отдельное помещение, а после и познакомитесь поближе. Если получится, конечно.
Еще чего! Станет он водить знакомство с агентурой этого пройдохи Ховена, держи карман шире! Решил подсунуть ему бабу? Не на того напал. Небось этакая голубоглазая Лизхен с секретным пистолетом под юбкой и слащавым голоском: а не желаете ли в постельку для добровольного сотрудничества? Сэм невольно огляделся вокруг еще расплывающимся взором.
Рядом с ним, с другой стороны, на корточках действительно сидело нечто. Вовсе не Лизхен и вовсе не голубоглазая. Строгое, немного грустное существо, плотно сжатые губы и неодобрение в раскосых глазах. А может, это ему лишь показалось, потому что секретный агент Лис была то ли китаянкой, то ли японкой, но молодой и очень необычной, чтобы Сэм с ходу счел ее хорошенькой. Однако Лис покачала в ответ аккуратной, словно кукольной, головой, то ли укоряя его, то ли возражая. И протянула крошечную ладошку, помогая встать.
– Идите, идите. Здесь рядом, в соседнюю комнату. Спите, главное, побольше и делайте, что вам говорят. С такими ранениями не шутят, уж я знаю, – напутствовал его напоследок гауптштурмфюрер Лео Ховен, царь и Бог антарктической базы 211.

3

Перед льстецом и лиходеем
Готов и честный ниц упасть.
Судья, свою утратив власть,
Примкнет в конце концов к злодеям.[3]
Капитан Хартенштейн порядком злился. Да и как было не прийти в скверное расположение духа, когда с ним, Вернером, как с мальчишкой, обошелся какой-то плюгавый выскочка из СС, к тому же званием ниже его собственного. Он, видите ли, занят допросом пленного. Разве где-то в отсеках горит или юнга по ошибке отвернул кингстоны? Бедолага еле ходит, так куда он денется с подводной лодки, простите за военно-морской юмор? А ему, капитану 3-го ранга с посыльным передано распоряжение (вот нахальство!) отдыхать, но и быть в готовности. Конечно, переживать особенно нечего, на борту остался Мельман, а у того и не начищенная до зеркального блеска торпеда – уже целое ЧП. Но подобное пренебрежение кому же охота сносить? Однако делать было нечего, и Хартенштейн отправился гулять по базе. Правда, далеко он не ушел. Холодно и неизвестно куда идти. К тому же посыльный не отстал, предложил услуги экскурсовода, пообещал, если капитан желает, показать хозяйственный ангар, а в нем всамделишный танк, хотя и без боевой башни, или осмотреть радиостанцию, или, лучше всего, кухню. И намекнул, дескать, время терпит, что значит: для славного подводника найдется кое-что поесть, но главное, кое-что попить. Видимо, посыльный и сам был не прочь. Хартенштейн кочевряжиться не стал, пускай потом этот Ховен ловит его по камбузам, пошел следом. Заодно и познакомился.
Посыльный оказался никаким не посыльным вовсе, а местным инженером по авиационной специальности, одно это само по себе для Вернера было подозрительным, но, как говорится, руководству видней. Если авиаконструктор нужен посреди антарктических просторов, то либо для него имеется ответственное дело, либо наверху кто-то сбрендил. Последнее тоже не исключено.
Звали малого Вилли Бохман, если по метрическому статусу, но вот звания военного он не имел, а представлял собой лицо гражданское, как сам и поведал о том Хартенштейну. Сей факт еще более изумил Вернера. Чтобы секретный инженер не носил погон, хотя бы эсэсовских, хотя бы номинально, такого ему встречать еще не приходилось. «А военную базу посреди Антарктиды приходилось?» – тут же спросил себя Хартенштейн и решил впредь ничему более не изумляться, со временем все и так разъяснится. Пока же Вилли в ожидании чего-то чего именно, Вернер так и не понял до конца, – скитался по базе без конкретного дела, оттого что все от него зависящее уже переделал и забот имел немного. Потому искал себе приключений то тут, то там, в настоящую минуту выполнял поручение гауптштурмфюрера. Все сказанное Бохманом звучало как настоящая абракадабра из восточных сказаний, но уж раз капитан решился не лезть с расспросами, то и оставалось только кивать и поддакивать собеседнику.
В столовой, одной на всех, без отдельных помещений для командного состава, оказалось полно народа. То ли наступил час обеда, то ли пришли полюбопытствовать на его счет. Однако Вернер все же вспомнил и о субординации и попросил Бохмана представить его командующему базы, если тот находится среди присутствующих.
– А никакого командующего нет, – с наивной мальчишеской улыбкой пояснил Вилли.
– Что значит нет? – Хартенштейн решил, он ослышался. Как это так, на военной базе и вдруг нет командующего? – Кто у вас хотя бы заведует штабом?
– И штаба нет, – рассмеялся в ответ Вилли.
– А что есть? – Хартенштейн уже ничего не понимал. – В чье распоряжение я прибыл?
– Что у нас есть? У нас есть гауптштрумфюрер Ховен, «Аненэрбе». Начальник исследовательского отдела зоогеографии и зооистории. Меморандум от 1938 года.
Хартенштейну явно расхотелось пить и есть, несмотря на то что перед ним уже стояла алюминиевая миска с аппетитным гуляшом по-венгерски и к ней стакан чистейшего, как родниковая вода, неразбавленного спирта. Он бредил наяву. Какой зооотдел, какая история, при чем здесь вообще «Аненэрбе»? Это же научное общество по расовым вопросам, правда, в прямом ведении рейхсфюрера Гиммлера, но концы с концами все равно не сходились.
– Не расстраивайтесь, есть еще Ени. Почетный бригадефюрер Рейнеке, старый пень, – последние слова Вилли произнес тихо и с насмешкой. – Можете представиться ему, если хотите. Он вроде как научный руководитель. Только наш старина Ени болен, схватил катар легочных путей, теперь лежит бревном и пьет микстуру. Ему седьмой десяток стукнет в нынешний Сочельник. Вообще-то он мой шеф, притом гениальный строительный инженер, хотя во многом – зануда и конформист. Так что мы и до сих пор с ним ругаемся понемногу. А раньше, бывало, битвы Тевтонского ордена за Литву устраивали между собой.
Тут интересную беседу пришлось прервать, потому что люди, тоже сидевшие за общим с ними длинным столом, жаждали и своей доли внимания. Он узнал расположившегося неподалеку вечно сонного радиста Бруно, тот и сейчас дремал над своей тарелкой, еще капитану представились человек десять из персонала базы. Хартенштейн, как это свойственно моряку, запомнил особенно двух – миленькую девушку Гуди, повара станции, судя по гуляшу, весьма неплохого, и Шарлоту Эйгрубер, блондинку среднего возраста с внушительным бюстом, оказавшуюся военным врачом и унтершарфюрером СС.
К Хартенштейну немедленно пристали с расспросами: «Что делается на Восточном фронте? Правда ли, дивизии вермахта уже на Волге? Сколько единиц вражеских судов потопил сам капитан? Действительно ли гросс-адмирал Редер поссорился с его шефом Карлом Деницем?» На базе связь имелась только местного значения, очень маломощный передатчик. Вступать в контакты на дальних расстояниях было запрещено. Единственно, удавалось подслушивать изредка сообщения, перехваченные из Мельбурна и еще реже – Кейптауна, иногда и с других радиостанций, но с большими помехами. На базе ощущался явный информационный голод.
Хартенштейн рассказывал и вспоминал в подробностях, что мог. И эпопею с «Лаконией», и свои операции в северных морях, и даже как однажды крепко запил на базе в Лориане, угодил на гауптвахту, едва не был разжалован, лично папа Дениц обозвал его головорезом, но после был помилован и вот послан в секретный поход.
Здесь повествование его внезапно прервалось, к столу подошел еще один человек, только что с улицы, или со двора, или оттуда, что на базе подразумевалось под этими понятиями. От вновь прибывшего тянуло холодом, принесенным снаружи. Высокий блондин, несколько костлявый, с вытянутым, породистым лицом, очень тонким, но и приятным.
1 2 3 4 5 6 7 8