Росту старец был довольно высокого. Глаза имел ясные, голубые, лицо – светлое, которое, однако, обыкновенно носило отпечаток недовольства и даже угрюмости. Бороду он носил короткую и узкую, не подрезая, а выщипывая из нее волосы. Говорил глухо и довольно быстро, часто скороговоркой. Смеющимся старца никогда не видели, а плачущим замечали не раз.
Возле кельи этого старца уже с утра толпился народ, причем особенно много было женщин. Даже не побывав в церкви, они стремились прежде к старцу, и каждая что-то приносила с собой: одна кувшин с молоком, другая – сыр, масло и яйца, третья – бутылку кваса и пироги. Старец же вел себя странно. Черного хлеба не ел, только белый и ситный, причем один мякиш, который выбирал щепотью. Спал на узкой деревянной лежанке, поперек которой клал полено. Посетителей принимал в грубой и ветхой одежде со множеством заплат; на ногах носил рваные туфли, а иногда – на одной истрепанный сапог, а на другой – валенок; голову обматывал грязным полотенцем. Тело его было препоясано железным поясом, со вделанной в него иконой Богоявления, с которой старец никогда не расставался. Иногда он накладывал себе на живот подушку и с важностью расхаживал по монастырскому двору, задавая послушникам один и тот же вопрос:
– За что осудили мытаря и фарисея?
Летом старца иногда видели в лесу совершенно нагим – он усмирял плоть, предавая ее укусам насекомых.
С некоторыми посетителями схимник был ласков, с другими же обходился строго и даже свирепо. Рассказывали, например, такой случай. К старцу приехала замужняя женщина, богатая и самоуверенная. Растолкав всех, она стала взывать:
– Батюшка, благословите! Батюшка, благословите!
Схимник заметил ее в толпе и спросил удивленно:
– Ты ко мне за благословением приехала?
– К вам, батюшка, к вам… Желаю побеседовать с вами, получить ваше благословение.
– Ладно, сейчас… Приподними-ка пока подол.
Женщина приподняла край платья, а старец вернулся из кельи с большой тарелкой щей и со словами “вот тебе мое благословение!” вылил щи ей прямо в подол.
– Мужу изменяешь? – напустился тут же на женщину старец, не давая ей опомниться. – Молодых парней соблазняешь? А ко мне в шелковом платье за благословением приехала?! Вот я тебе задам!..
К другой своей модной и богатой поклоннице, кичившейся своей добродетельностью, старец вышел с загаженным вонючим полотенцем, обтер кисть руки и сунул ее женщине под нос:
– Ну-ка поцелуй ручку!
Когда та в испуге отскочила в сторону, схимник заметил:
– Вот так и твои добродетели перед Богом смердят.
* * *
Гоня людей прочь от своей кельи, схимник говорил:
– Что вам нужно от меня смердящего? Чего вы ищете от меня убогого, немощного старца и великого грешника?
– Ласкового слова, батюшка, – отвечали ему. – Совета, наставления…
– Обращайтесь к Пресвятой Богородице, а у меня для вас ничего нет.
Желая порой отделаться от некоторых неприятных гостей, старец вымазывал дегтем порог своей кельи, а иных докучливых посетителей отваживал еще в лесу, нарочно выходя им навстречу.
– Здравствуйте, батюшка! – говорили ему.
– Здравствуйте, окаянные, – раздавалось в ответ.
– Далеко ли до пустыни? – спрашивали богомольцы, несколько смущенные таким неласковым обращением.
– До Бога высоко, до царя далеко, а пустынь близко, – сурово отвечал старец. – А вы по какому делу? Богу помолиться?
– Так и есть… А еще нам бы старца-схимника повидать…
– А зачем он вам?
– Да, говорят, он прозорливый, святой…
– Он – святой? Да какое там! Поверили бабьему вздору!
– Да как же так, все люди говорят…
– Мало ли что говорят. Это не старец-схимник,а срам один! Такой сквернодеец, такой мошенник, такой блудник, что на целом свете равного мерзавца не сыщешь!
– Господь с вами, батюшка… Что вы говорите такое…
– Что знаю, то и говорю! Нечего тут…
Скрываясь от своих поклонников, схимник иногда прятался в яму, вырытую в монастырском саду, а порой влезал на высокий дуб, в ветвях которого были положены четыре доски.
Иногда этот почитаемый народом старец, набрав в подстилку целую кучу червей, жуков и тараканов, приносил их в монастырскую церковь и разбрасывал по полу. Твари расползались по всем углам, и тогда пономарю Поликарпу приходилось отыскивать их и выметать на двор. Неудивительно, что пономарь Поликарп схимника недолюбливал и умолял отца Иова куда-нибудь его спровадить.
Старец же вообще обожал всякую живность. Одно время он завел у себя в келье петуха, который по утрам истошно кукарекал, а потом – на удивление всей братии – выпросил у какого-то мирянина бычка. Бычок был бодлив и вообще отличался буйным нравом, однако старец его никогда не привязывал. Бычок спокойно гулял по монастырскому двору и с некоторыми богомольцами обходился крайне неласково. Неоднократно отец Иов указывал старцу на неприличное поведение бычка, но схимнику и горя было мало. Он даже завел себе тележку и стал путешествовать на бычке в город, вызывая этим восторг у мальчишек, которые стайками бегали за тележкой и даже кидались в схимника камушками. Тот же, не обращая ни на что внимания, сидел в своей тележке спиной к бычку и читал Псалтирь.
Отец Иов знал, что, подвизаясь ранее в Братском монастыре, при котором в те времена существовала Духовная академия, схимник успел “начудить” и там. Академическое начальство недолюбливало этого “грязного оборванного монаха” и ежедневно жаловалось на него, указывая, что толпа любопытных, разыскивая старца, массой запружает академический двор, причем “некоторые по неведению своему заходят также в академические помещения, нарушая тишину и ход ученических занятий”. После таких жалоб старцу делалось строгое “внушение”, и, чтобы вновь не вызывать негодования, тот прятался от своих почитателей. Иногда он уходил в лес, иногда садился в лодку и уплывал на другой берег реки, где, углубившись в чащу, уединенно молился.
Иногда старец вручал своим гостям просфоры, а иных “благословлял” каким-нибудь мусором: щепкой, гнилым огурцом, грязной тряпкой, битыми черепками, картофельными очистками, дохлыми раками и даже навозом. Старец осмелился дать “от ворот поворот” даже знаменитой благотворительнице графине Орловой-Чесменской. Графиня спросила схимника, что купить ему на память. Тот пожелал штоф водки, и графиня справедливо истолковала его слова как насмешку…
В пустыни, где начальствовал отец Иов, не только посетителям, но и некоторым инокам солоно приходилось от старца. Например, одного из монахов, отца Иннокентия, схимник близко к себе не подпускал, а проходя мимо, всегда плевал на него. Иногда старца заставали перед дверью отца Иннокентия – он старательно ее оплевывал.
Но, пожалуй, еще больше терпел от него келейник, послушник по имени Пантелеймон. О кротости этого человека ходили легенды. Рассказывали, например, такой случай. Как-то схимнику вздумалось совершить паломничество в Воронеж, к мощам святителя Митрофана, праведника и чудотворца. Поклонившись святым мощам, старец и Пантелеймон отправились в обратный путь. Когда сотни верст были уже позади и они приблизились к своей пустыни, схимник решил сделать последний привал. Подкрепившись, старец потянулся к сумке, чтобы достать кружку, сделанную из особого сорта тыквы, и не нашел ее.
– А где наша кружка? – спросил он.
– Да она же в Воронеже, батюшка, осталась, – припомнил послушник. – Возле колокольни, где мы ужинали вчера…
– Так иди же за ней назад, а то еще затеряется!
И несчастный Пантелеймон побрел обратно за кружкой из тыквы, даже не переночевав в обители, которая находилась всего в полуверсте от места привала.
Каждый день от старца можно было ожидать нового чудачества. Однажды он послал своего Пантелеймона на базар, велев прикупить побольше старых голенищ. Разложив их на скамье, взял банку с колесным дегтем и принялся усердно их смазывать.
– Что вы делаете, батюшка? – спросил изумленный Пантелеймон.
– Что надо, то и делаю, – сердито ответил старец. – Разве ты не знал, что бесы записывают грехи людей на голенищах сапог?
Впрочем, схимник был занят не только чудачествами. В своей келье он много работал: сучил шерсть, ткал для иконописцев холсты, а во время рукоделья читал Псалтирь, которую знал наизусть. Однако другие иноки и сам отец Иов об этих трудах и молитвенных подвигах даже не имели представления! Приходя в келью старца, отец Иов всегда видел того разоблаченным, лежащим на скамье и громко храпящим. Келья же была необыкновенно грязна, засыпана слоем мусора и загромождена горшками, черепками и всяким хламом.
Свою печку схимник топил и зимой, и летом, причем и тут не обходилось без странностей: в топке у него всегда лежало толстое нерубленое полено, которое старец поджигал по нескольку раз. Неудивительно, что зимой в его келье даже вода замерзала, и старец круглые сутки не снимал тулупа и валенок. Однажды монастырское начальство, полагая, что схимник промерзает до костей из-за негодной печи, прислало к нему мастеров, но старец их к ремонту не допустил. Возмущенный его поступком отец Иов велел схимнику переселяться в другую келью, где была хорошая печь.
– Стопы моя направи по словеси Твоему! – ответствовал старец.
Он, взяв под мышку мантию, а в руки икону и Псалтирь, перешел на новое место. Там схимник немедленно призвал к себе мастеров и велел им ломать печку, “потому что она-де плохая и ее нужно перестроить”. Отцу Иову удалось вовремя воспрепятствовать этому беззаконию; старцу было строго-настрого приказано вообще не приближаться к печи. Несмотря на запрет, схимник через несколько дней затопил печку, наставил в нее горшков, а сам ушел в лес. В его отсутствие печь разгорелась, горшки вместе с углями посыпались на пол и келья запылала. Сбежалась братия; хотя и не скоро, но общими усилиями пожар был потушен. Сам же виновник бедствия, вернувшись из леса, принялся всех утешать:
– Бог не попустит – свинья не съест. Не горюйте о том, чего не было, а лучше славьте Господа за милость Его.
На трапезе старец обыкновенно и борщ, и кашу, и квас сливал в одну тарелку, приговаривая:
– Вот и в жизни так бывает. И горькое, и сладкое, и соленое – все разом перевариваем.
* * *
Немало трудов принимал на себя отец Иов, дабы “исправить” нерадивого, по его мнению, схимника. Видя в поступках старца “ханжество и суеверие”, он преследовал того буквально на каждом шагу. Заметив толпу богомольцев, окружившую схимника, отец Иов выбегал во двор и, обличая людей в суеверии, заставлял их разойтись. После обеда он приказывал запирать монастырские ворота, чтобы не допустить посетителей к келье старца. Иногда отец Иов врывался в келью схимника и гневно обличал того за общение с мирянами, особенно – с женщинами, отнимал одежду, приготовленную для стирки, чтобы тот не смог отдать ее женщинам-прачкам. Заранее зная о скором визите отца Иова, старец частенько запирал дверь и не впускал своего “врага”. Однажды отец Иов придумал поселить вместе со старцем монаха Феодосия, страдавшего слабоумием, только схимник тут же прогнал от себя этого несчастного. Отец Иов вторично привел Феодосия и сказал:
– Отец Феодосий! С преподобным преподобен будеши… Благословись у старца, он тебя наставит, и живите в мире…
Старец же, выскочив из своей комнаты, снова прогнал Феодосия, а отцу Иову сказал:
– Ты грамоте учился?
– Кабы не учился, начальником не поставили бы, – ответил Иов.
– И библейские книги читал?
– Не только читал, да и наизусть многое знаю.
– А за что Каин убил своего брата Авеля? А?!
С этими словами схимник выпроводил отца Иова из своей кельи.
* * *
Вконец раздосадованный отец Иов сел за письмо настоятелю Филарету, требуя удалить возмутителя спокойствия из своей мирной пустыни. Он писал Филарету, что старец “наносит поношение монашеству и своим небрежением о сане совершенно отвергает себя от оного, распространяет суеверие и ханжество, а сокрытием внутреннего быта своей жизни, дерзостью и буйством подает сомнение в самом его веровании и здравом состоянии умственных способностей”.
Старец-схимник, однако, как явствует из многих его поступков, очень не хотел покидать полюбившуюся ему пустынь. На последующее внушение начальства он ответил обещанием изменить образ жизни и вообще взял всю вину на себя, однако… чудачеств не прекратил. Своим поведением в церкви он в буквальном смысле шокировал братию. Отец Иов писал о нем настоятелю Филарету:
“…Никогда в начале великой вечерни или утрени, несмотря на мои указания, не стоит в алтаре, и где светильничные молитвы читает – неизвестно. Едва участвуя в литургии или величании, во время кафизм уходит или становится за полуденные двери, вне и при служении не стоит прямо, но отворачивается на восток. Лица и рук своих никогда не умывает. Стоя пред Престолом в литургии, как в исступлении, требует непрестанных указаний, облачается часто с заплетенной косой. Держа книгу пред собою, не показывает, что вычитывает должные молитвы, и весьма редко творит поклонения, а вытерев нос рукою, наклоняется и утирает его покровами со святого престола. При произнесении же„Христос посреде нас“ все делает, не сообразуясь с прочей братией. Причащается Святых Таин весьма торопливо. По причащении же становится не пред престолом, но, обратясь в отворенную пономарскую дверь лицом к народу (как бы напоказ), читает благодарственные молитвы. В высокоторжественные же дни, хотя и участвует в Богослужении, но не выходит на молебны, за что неоднократно был лишаем и трапезы… Даже в проскомидии он полагает святой хлеб не на середину, а на левый край, отчего все может легко опрокинуться, а прочие места занимает частицами и в них не наблюдает порядка. Во время литургии, обратясь к аналою, не смотрит в служебник и как бы отвращается от святого престола, а при выходах из алтаря требует напоминания.
1 2 3 4