установка душевой кабины цены
Сел в свою собственную машину и медленно поехал к пансиону Лайт. Завтра надо как-нибудь подать прошение насчет водительских прав. Он с огромным удовольствием ехал по городу, объезжая детей и кур, к ленчу, к ленчу, лично приготовленному Фенеллой. Как люди замечательно умеют предавать. Ну, если его собираются переводить, он в любом случае не собирался брать с собой Ибрагима. Все равно, как подумаешь о воровстве, на которое глядел сквозь пальцы, о весело съеденных дурно приготовленных блюдах, о невысказанных упреках за фантастическую прическу, за похотливое вилянье бедрами, чувствуешь себя немножечко уязвленным. Он вспомнил Риверса, яростное лицо, искаженное над усами, растущими из костлявого британского носа. Риверс на пароходе сейчас, наверно, говорит: «Высечь, избить, шкуру с живых содрать…» Может быть, Риверс прав?Нет, Риверс не прав. Лучше не изводить себя жестокостью. Восток всегда сохраняет спокойное лицо с легким изумлением, не тронутое ни злобой, ни пониманием оскорбления. Поэтому бесполезно пытаться что-нибудь сделать с юным китайцем-предателем, возражать Бутби. Картина сама сложится.– Меня переводят, – сказал он Фенелле.– Куда?– Не имею понятия. Считается, будто я стою за маленькой забастовкой, устроенной вчера в День физкультурника.– Забастовкой?Краббе ей все рассказал. Потом она сказала:– Значит, дело Отелло покончено.– В каком смысле?– Двое огорчатся, услышав, что мы уезжаем.– Да. Но все равно, куда б мы ни поехали, можно сделать чертовски много полезного.– Наверно.– Может, выпьем перед ленчем?– Не говори про ленч. Просто закуска. Этот испорченный парень практически очистил кладовую. Оставил нам суп в банках и пару банок сардин. Я всегда говорила, нет в нем ничего хорошего.– Да. Слушай, я уверен, у нас джин есть. Не могли ж мы все выпить, конечно?– Ты забыл о способностях Нэбби Адамса.– Все равно… Шерри есть.Краббе налил и включил проигрыватель. Пластинка приготовилась, одна из стопки на автоматическом сменном шпинделе. И началось: струнные поднялись с ля до долгого педального фа, через ми к ми-бемоль, тут вступили деревянные духовые с кисло-сладкими аккордами. Затянутый оргазм Вагнера.Слабость поздно на них навалилась в тот воскресный день. Лежали в постели, курили, потели, недоумевали. До чего жизнь странная. Когда кажется, будто она хуже некуда, приходит изумленное откровение. Благовещение и богоявление. Долго спали после наступления темноты, не слыша шума внизу.Зевая после обеда в окружении книг из своего книжного клуба, Бутби поставил стенгу, вышел к робкому посыльному, поджидавшему, не слезая с велосипеда, на улице у открытых дверей.– Поздно работаешь, – сказал Бутби. – В чем дело?– Сурат, туан. – Письмо? От кого? – Бутби взглянул на детский почерк на дешевом конверте. Без штампа. – Ладно, можешь идти.Разорвал конверт и прочел: «Дорогой сэр!Надеемся, вы простите самонадеянность и несвоевременность нижеизложенного. Мы услышали, что мистера Краббе выгоняют из школы, где он сделал много добра и хорошо работал, мальчикам, которых он учил, трудно будет его позабыть. Мы говорим, что вчерашнее происшествие в День физкультурника произошло не по вине мистера Краббе, хотя мистер Крайтон как раз так сказал нескольким старшим мальчикам, по мы почтительно сказали бы, сэр, что мистеру Крайтону не надо было бы говорить это ученикам, а держать при себе. Ну, сэр, чтобы своевременно покончить с необычно длинным посланием, вчерашнее происшествие было делом некоторых мальчиков, которые сказали, что сделать то, что сделано, мысль хорошая, хотя некоторые из нас говорили, нет, этого делать не надо. Один из тех мальчиков уже наказан, получил по носу, и глаз ему подбили. Это называется итоговая справедливость. В заключение просим, чтобы мистера Краббе не выгоняли, а разрешили дальше учить мальчиков, которые иначе будут жалеть о его уходе. Вы поймете, такое письмо нельзя подписывать именами, и мы просто подписываем с наилучшими пожеланиями: «Честные Игроки».
Бутби перечитал и зевнул. Его жена, тощая длинная блондинка в выцветшем синем халате, спросила:– Что-нибудь важное, дорогой?– Ничего, – сказал Бутби. – Просто очередное анонимное письмо. С ними одно можно сделать. – И после таких своих слов яростно разорвал письмо раз, другой, третий, а потом швырнул клочки в мусорную корзинку. И вернулся к своей стенге. 13 Алладад-хан проснулся после очень освежившего сна и вспомнил, где находится. Он никогда раньше не был в больнице, только навещал Адамс-сахиба, который после падения в забеге ветеранов на полицейских соревнованиях был помещен в госпиталь в Куала-Лумпуре с закрытыми внутренними повреждениями. Именно тогда Адамс-сахиб решил примерно неделю ходить трезвым, ложиться в постель сразу после дневной работы. Адамс-сахибу трижды в день давали молоко, и он рад был выйти из госпиталя.Теперь сам Алладад-хан лежит в госпитале с почетным ранением. Из разорванной плоти и связок вытащили пулю, а руку зашили. Полежит несколько дней, отдохнет и поправится. Алладад-хан оглядел чистую белую палату с открытыми окнами, без зелени, куда лилось солнце. На других койках мужчины спали, мрачно читали, смотрели в потолок или в пустое пространство. Раздражительный древний китаец получал выговор от малайки-сестры за плевки на пол. Аллах, кое у кого дурные манеры. Сестра-малайка была крошечной, но речь ее текла обильным энергичным потоком. Алладад-хан ей восхищался.Он посмотрел налево, увидел дремавшего мужчину в тюрбане. Лицом мужчина повернулся в другую сторону от Алладад-хана. Алладад-хан гадал, будут ли у него сегодня посетители. Может, жена его теперь раскается, станет больше верить рассказам о задержках на дежурстве. Хотя, думал Алладад-хан, мало связи между задержками на дежурстве и ранением ранним утром бандитами. А женщины нелогичны, и могут потребовать связи.Мужчина в тюрбане застонал, повернулся, стал садиться в постели. Алладад-хан увидел, что это Хари Сингх. Секунду гадал, не проделка ли это Хари Сингха с целью досадить Алладад-хану, отсрочить выздоровление. И удивленно сказал:– Как, ты тут?– Я, как видишь.– Я так понял, что ты в местном отпуске. Привык проводить отпуск в больнице?– В футбол играл и получил серьезную травму.– А. А в меня коммунисты стреляли, из руки вытащили большую пулю.– Похоже, нынче это обычный случай. Могу тебя заверить, что травма, полученная мной на футболе, крайне серьезная. Ну, с Божьей помощью, ожидается, что я поправлюсь.– Что стряслось? Большой палец об мячик ушиб?– Нет. Упал и повредил лодыжку, вдобавок вся ступня почернела.– А. Какая, если можно спросить?– Левая.– Так я и думал. Бог справедлив, тут не может быть сомнений.– Не вижу никакой справедливости.– Кто ты такой, чтоб говорить против Бога? Помнишь, как я тебе выговаривал, как ты презрительно надо мной насмехался, как кричал в большую черную бороду, жаловался начальнику окружной полиции на мою якобы тиранию. Вспомни о преступлении, о котором шла речь, за которое ты получил справедливый упрек.– Я не понял, куда клонит твое довольно-таки многословное заявление.– Вспомни, как ты непрошено поставил свою огромную назойливую ногу на ногу мем-сахиб.– А, вон что. Это ничего.– Ты говоришь, ничего, но Бог запомнил и Бог покарал. У Провидения длинные уши, большие глаза, длинная мстительная рука. Ногу твою покалечила божественная справедливость.– Прошу тебя ничего об этом не рассказывать Притам Каур и детям. Они придут навестить меня нынче утром.– Прямо твоей жене ничего не скажу. Просто намекну на единственно справедливое наказание.– Умоляю умолчать об этом. Видишь, у меня тут еда в тумбочке. Бананы, шоколад, кувшинчик куриного бульона. Приглашаю все это разделить со мной.– У меня от друзей много подарков. Мне не нужны твои взятки. Однако я доволен, что свершилась справедливость, и больше ничего не скажу об этом довольно неприятном деле.Пришла Притам Каур с двумя маленькими детьми, детьми неопределимого пола, у одного пучок волос на макушке, другой лепетал на младенческом пенджабском. Притам Каур была маленькой огневой женщиной в шелковых шароварах и сари. Зазвучали громкие страстные приветствия. Хари Сингху вручили фрукты, пирожные, свернутые в трубку журналы, газеты. Некоторые журналы оказались китайскими, Хари Сингх на этом языке не читал, но в них было полно фотографий девушек из кабаре и футбольных звезд. У Алладад-хана посетителей не было. Он лежал, индифферентно курил, слушал многоречивую семейную жизнь Хари Сингха. Присеменило дитя осмотреть Алладад-хана, оставило на покрывале след растаявшего шоколада. Алладад-хан очень тихо побеседовал с ним по-английски, и дитя вернулось к отцу.– Вот, – громко, щедро сказал Хари Сингх, – газета тебе почитать. Английская, но, без сомнения, никаких трудностей не доставит тому, у кого много английских друзей, кто прилежно изучает книжечку, которую мне еще не вернул.– Вернет. Хотя не могу понять, почему тот, кто так красноречиво рассуждает о своей ноге, придает столь важное значение книжечке с английскими словами.Хари Сингх притворно громко рассмеялся.– Он говорит о моих футбольных талантах, – пояснил он жене.Алладад-хан попробовал почитать «Тимах газетт», но сумел разобрать смысл только нескольких слов. Впрочем, для Хари Сингха прикидывался, будто бы поглощен длинной статьей, проиллюстрированной фотографией крупной рыбы. Губы молча выговаривали воображаемые слова, нахмуренные глаза быстро бегали вдоль строчек и вниз. Но, перевернув страницу, он сразу искренне увлекся короткими новостями. Там красовался снимок двух счастливых людей, одного из которых он узнал немедленно. Кто ошибся бы в личности обладателя длинных зубов, длинного носа, суровых усов? Это был Абдул-хан. Да, новости подтверждали, Абдул-хан… Абдул-хан… командир районной полиции… мисс Маргарет Тан… Сингапур. Алладад-хан мало что еще мог понять из прочитанного, но фотография все объясняла. Счастливые косые глаза китаянки, с виду среднего возраста, любовная близость к персоне шурина Алладад-хана. Так. Он в конце концов женится, ясно, причем не в своем клане. Ему, Алладад-хану, пришлось поступить правильно, выразить солидарность с этим гордым домом, но Абдул-хан выше подобных вопросов чести, когда, разумеется, вопрос о том, чтобы сбыть сестру с рук, не стоит. Алладад-хан терпеливо ждал, когда Притам Каур начнет проявлять признаки ухода. Госпиталь стоял далеко от Куала-Ханту, автобусы ходили не часто, возможно, будет верещать со своими запачканными шоколадом отпрысками, пока не задребезжат подносы с полдником. Но, к счастью, она скоро сказала, что надо идти. Торговый фургон Мохамеда Зайна, торговца женскими лекарствами в Куала-Ханту, рано прибыл тем утром в Тимах, водитель обещал заехать за ней на обратном пути. Теперь он, Алладад-хан, мог немного простить Хари Сингха, позволить продемонстрировать владение английским, переводя новости на пенджабский.Прощания были столь же многословными – сплошной жар постели, поцелуйное чмоканье глубоко, как в берлогу, зарывшихся в нее супругов, – столь же тошнотворно откровенными, как приветствия. Притам Каур потребовала, чтобы муж выпил куриный бульон и набрался сил; чтобы предупредил, пускай врачи и сестры следят за гангреной; чтоб обязательно требовал часто взвешиваться. Дети были расцелованы, стиснуты в пухлых объятиях; потом все махали руками, высказывали сердечные пожелания, пусть она без него крепится, и он без нее тоже. Потом в палате вновь стихло.Алладад-хан сказал:– Не переведешь мне вот это? Некоторые слова не могу ясно понять. От страшной боли в руке глаза слезятся.– Мужайся, брат, – сказал Хари Сингх. – Боль то и дело ко всем нам приходит. Ни одному мужчине ее не избежать. Одни мчатся к опасности с полным пониманием, как я, например; а другие случайно. Посмотрим, что надо тебе объяснить. – Хари Сингх надел большие очки для чтения и медленно перевел.Алладад-хан лежал на спине, слушал. Вот оно что. Скромный брак в регистрационной сингапурской конторе. Никаких гостей. Китаянка христианка, дочь мужчины, разбогатевшего на каучуке. Аллах, эта свинья неплохо устроилась. Тогда как он, Алладад-хан…– Да я знаю про это, – сказал Хари Сингх. – Знаю подобные вещи, ибо у меня много влиятельных, хорошо осведомленных друзей. Я тебе раньше сказал бы, если б ты потрудился спросить у меня новости про своего шурина, но ты редко интересуешься его деятельностью. Преуспевший мужчина, перед ним великое будущее. Он по своей доброте пригласил меня вместе с несколькими своими друзьями присутствовать на мальчишнике приблизительно за неделю до свадьбы. Я не смог быть из-за семейных обязанностей и не будучи пьющим мужчиной. Но от одного из присутствовавших, от китайца-инспектора, знаю, виски лилось рекой, и твой шурин утратил всякую способность что-либо поглощать и удерживать. Безусловно преуспевший мужчина.Алладад-хан молчал. Обида стала медленно претворяться сперва в облегчение, а потом в ликование. Наконец у него есть мощное оружие в борьбе с женой. Больше не будет толков про добродетели Абдул-хана, не будет угроз насчет перевода в округ Абдул-хана, не будет призывов Божьего гнева на его, Алладад-хана, невинные проступки и неблагочестие. Теперь он, Алладад-хан, предстает раненым, пожертвовавшим ради клана здоровьем мужчиной, верным традициям своих отцов. Он, Алладад-хан, не продается женщинам, поклоняющимся из страсти к Маммоне нечистому ложному Богу. Что такого, если он, Алладад-хан, чуточку выпьет и постарается расширить кругозор путем общения с образованными людьми? Он заслуживает время от времени какого-то исцеленья от ран, которые наносили поступки того, в ком его раньше учили видеть идеального Хана, задуманного Богом Хана. Он, Алладад-хан, обманут. Его святой сказался одной из постыдных дешевых икон, которые сам Пророк в самой Мекке запретил и проклял. Он, Алладад-хан, – разбитый Кориолан. Подстрелен коммунистами при исполнении долга, долга, подразумевавшего кормление ее стыдливого тела кэрри и чапатти для производства молока ее молочному отродью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Бутби перечитал и зевнул. Его жена, тощая длинная блондинка в выцветшем синем халате, спросила:– Что-нибудь важное, дорогой?– Ничего, – сказал Бутби. – Просто очередное анонимное письмо. С ними одно можно сделать. – И после таких своих слов яростно разорвал письмо раз, другой, третий, а потом швырнул клочки в мусорную корзинку. И вернулся к своей стенге. 13 Алладад-хан проснулся после очень освежившего сна и вспомнил, где находится. Он никогда раньше не был в больнице, только навещал Адамс-сахиба, который после падения в забеге ветеранов на полицейских соревнованиях был помещен в госпиталь в Куала-Лумпуре с закрытыми внутренними повреждениями. Именно тогда Адамс-сахиб решил примерно неделю ходить трезвым, ложиться в постель сразу после дневной работы. Адамс-сахибу трижды в день давали молоко, и он рад был выйти из госпиталя.Теперь сам Алладад-хан лежит в госпитале с почетным ранением. Из разорванной плоти и связок вытащили пулю, а руку зашили. Полежит несколько дней, отдохнет и поправится. Алладад-хан оглядел чистую белую палату с открытыми окнами, без зелени, куда лилось солнце. На других койках мужчины спали, мрачно читали, смотрели в потолок или в пустое пространство. Раздражительный древний китаец получал выговор от малайки-сестры за плевки на пол. Аллах, кое у кого дурные манеры. Сестра-малайка была крошечной, но речь ее текла обильным энергичным потоком. Алладад-хан ей восхищался.Он посмотрел налево, увидел дремавшего мужчину в тюрбане. Лицом мужчина повернулся в другую сторону от Алладад-хана. Алладад-хан гадал, будут ли у него сегодня посетители. Может, жена его теперь раскается, станет больше верить рассказам о задержках на дежурстве. Хотя, думал Алладад-хан, мало связи между задержками на дежурстве и ранением ранним утром бандитами. А женщины нелогичны, и могут потребовать связи.Мужчина в тюрбане застонал, повернулся, стал садиться в постели. Алладад-хан увидел, что это Хари Сингх. Секунду гадал, не проделка ли это Хари Сингха с целью досадить Алладад-хану, отсрочить выздоровление. И удивленно сказал:– Как, ты тут?– Я, как видишь.– Я так понял, что ты в местном отпуске. Привык проводить отпуск в больнице?– В футбол играл и получил серьезную травму.– А. А в меня коммунисты стреляли, из руки вытащили большую пулю.– Похоже, нынче это обычный случай. Могу тебя заверить, что травма, полученная мной на футболе, крайне серьезная. Ну, с Божьей помощью, ожидается, что я поправлюсь.– Что стряслось? Большой палец об мячик ушиб?– Нет. Упал и повредил лодыжку, вдобавок вся ступня почернела.– А. Какая, если можно спросить?– Левая.– Так я и думал. Бог справедлив, тут не может быть сомнений.– Не вижу никакой справедливости.– Кто ты такой, чтоб говорить против Бога? Помнишь, как я тебе выговаривал, как ты презрительно надо мной насмехался, как кричал в большую черную бороду, жаловался начальнику окружной полиции на мою якобы тиранию. Вспомни о преступлении, о котором шла речь, за которое ты получил справедливый упрек.– Я не понял, куда клонит твое довольно-таки многословное заявление.– Вспомни, как ты непрошено поставил свою огромную назойливую ногу на ногу мем-сахиб.– А, вон что. Это ничего.– Ты говоришь, ничего, но Бог запомнил и Бог покарал. У Провидения длинные уши, большие глаза, длинная мстительная рука. Ногу твою покалечила божественная справедливость.– Прошу тебя ничего об этом не рассказывать Притам Каур и детям. Они придут навестить меня нынче утром.– Прямо твоей жене ничего не скажу. Просто намекну на единственно справедливое наказание.– Умоляю умолчать об этом. Видишь, у меня тут еда в тумбочке. Бананы, шоколад, кувшинчик куриного бульона. Приглашаю все это разделить со мной.– У меня от друзей много подарков. Мне не нужны твои взятки. Однако я доволен, что свершилась справедливость, и больше ничего не скажу об этом довольно неприятном деле.Пришла Притам Каур с двумя маленькими детьми, детьми неопределимого пола, у одного пучок волос на макушке, другой лепетал на младенческом пенджабском. Притам Каур была маленькой огневой женщиной в шелковых шароварах и сари. Зазвучали громкие страстные приветствия. Хари Сингху вручили фрукты, пирожные, свернутые в трубку журналы, газеты. Некоторые журналы оказались китайскими, Хари Сингх на этом языке не читал, но в них было полно фотографий девушек из кабаре и футбольных звезд. У Алладад-хана посетителей не было. Он лежал, индифферентно курил, слушал многоречивую семейную жизнь Хари Сингха. Присеменило дитя осмотреть Алладад-хана, оставило на покрывале след растаявшего шоколада. Алладад-хан очень тихо побеседовал с ним по-английски, и дитя вернулось к отцу.– Вот, – громко, щедро сказал Хари Сингх, – газета тебе почитать. Английская, но, без сомнения, никаких трудностей не доставит тому, у кого много английских друзей, кто прилежно изучает книжечку, которую мне еще не вернул.– Вернет. Хотя не могу понять, почему тот, кто так красноречиво рассуждает о своей ноге, придает столь важное значение книжечке с английскими словами.Хари Сингх притворно громко рассмеялся.– Он говорит о моих футбольных талантах, – пояснил он жене.Алладад-хан попробовал почитать «Тимах газетт», но сумел разобрать смысл только нескольких слов. Впрочем, для Хари Сингха прикидывался, будто бы поглощен длинной статьей, проиллюстрированной фотографией крупной рыбы. Губы молча выговаривали воображаемые слова, нахмуренные глаза быстро бегали вдоль строчек и вниз. Но, перевернув страницу, он сразу искренне увлекся короткими новостями. Там красовался снимок двух счастливых людей, одного из которых он узнал немедленно. Кто ошибся бы в личности обладателя длинных зубов, длинного носа, суровых усов? Это был Абдул-хан. Да, новости подтверждали, Абдул-хан… Абдул-хан… командир районной полиции… мисс Маргарет Тан… Сингапур. Алладад-хан мало что еще мог понять из прочитанного, но фотография все объясняла. Счастливые косые глаза китаянки, с виду среднего возраста, любовная близость к персоне шурина Алладад-хана. Так. Он в конце концов женится, ясно, причем не в своем клане. Ему, Алладад-хану, пришлось поступить правильно, выразить солидарность с этим гордым домом, но Абдул-хан выше подобных вопросов чести, когда, разумеется, вопрос о том, чтобы сбыть сестру с рук, не стоит. Алладад-хан терпеливо ждал, когда Притам Каур начнет проявлять признаки ухода. Госпиталь стоял далеко от Куала-Ханту, автобусы ходили не часто, возможно, будет верещать со своими запачканными шоколадом отпрысками, пока не задребезжат подносы с полдником. Но, к счастью, она скоро сказала, что надо идти. Торговый фургон Мохамеда Зайна, торговца женскими лекарствами в Куала-Ханту, рано прибыл тем утром в Тимах, водитель обещал заехать за ней на обратном пути. Теперь он, Алладад-хан, мог немного простить Хари Сингха, позволить продемонстрировать владение английским, переводя новости на пенджабский.Прощания были столь же многословными – сплошной жар постели, поцелуйное чмоканье глубоко, как в берлогу, зарывшихся в нее супругов, – столь же тошнотворно откровенными, как приветствия. Притам Каур потребовала, чтобы муж выпил куриный бульон и набрался сил; чтобы предупредил, пускай врачи и сестры следят за гангреной; чтоб обязательно требовал часто взвешиваться. Дети были расцелованы, стиснуты в пухлых объятиях; потом все махали руками, высказывали сердечные пожелания, пусть она без него крепится, и он без нее тоже. Потом в палате вновь стихло.Алладад-хан сказал:– Не переведешь мне вот это? Некоторые слова не могу ясно понять. От страшной боли в руке глаза слезятся.– Мужайся, брат, – сказал Хари Сингх. – Боль то и дело ко всем нам приходит. Ни одному мужчине ее не избежать. Одни мчатся к опасности с полным пониманием, как я, например; а другие случайно. Посмотрим, что надо тебе объяснить. – Хари Сингх надел большие очки для чтения и медленно перевел.Алладад-хан лежал на спине, слушал. Вот оно что. Скромный брак в регистрационной сингапурской конторе. Никаких гостей. Китаянка христианка, дочь мужчины, разбогатевшего на каучуке. Аллах, эта свинья неплохо устроилась. Тогда как он, Алладад-хан…– Да я знаю про это, – сказал Хари Сингх. – Знаю подобные вещи, ибо у меня много влиятельных, хорошо осведомленных друзей. Я тебе раньше сказал бы, если б ты потрудился спросить у меня новости про своего шурина, но ты редко интересуешься его деятельностью. Преуспевший мужчина, перед ним великое будущее. Он по своей доброте пригласил меня вместе с несколькими своими друзьями присутствовать на мальчишнике приблизительно за неделю до свадьбы. Я не смог быть из-за семейных обязанностей и не будучи пьющим мужчиной. Но от одного из присутствовавших, от китайца-инспектора, знаю, виски лилось рекой, и твой шурин утратил всякую способность что-либо поглощать и удерживать. Безусловно преуспевший мужчина.Алладад-хан молчал. Обида стала медленно претворяться сперва в облегчение, а потом в ликование. Наконец у него есть мощное оружие в борьбе с женой. Больше не будет толков про добродетели Абдул-хана, не будет угроз насчет перевода в округ Абдул-хана, не будет призывов Божьего гнева на его, Алладад-хана, невинные проступки и неблагочестие. Теперь он, Алладад-хан, предстает раненым, пожертвовавшим ради клана здоровьем мужчиной, верным традициям своих отцов. Он, Алладад-хан, не продается женщинам, поклоняющимся из страсти к Маммоне нечистому ложному Богу. Что такого, если он, Алладад-хан, чуточку выпьет и постарается расширить кругозор путем общения с образованными людьми? Он заслуживает время от времени какого-то исцеленья от ран, которые наносили поступки того, в ком его раньше учили видеть идеального Хана, задуманного Богом Хана. Он, Алладад-хан, обманут. Его святой сказался одной из постыдных дешевых икон, которые сам Пророк в самой Мекке запретил и проклял. Он, Алладад-хан, – разбитый Кориолан. Подстрелен коммунистами при исполнении долга, долга, подразумевавшего кормление ее стыдливого тела кэрри и чапатти для производства молока ее молочному отродью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24