Две «болванки», отметившись снопами искр, скользнули по борту и продырявили низкие облака. Еще один снаряд – теперь уже «восемь-восемь» направленный наверняка с расстояния меньше пятисот метров – (Козья Ножка, единственный из экипажа заметивший «Т-V1», помертвел) – задел ручку вмерзшего в землю плуга и улетел с прощальным визгом, перекрывшим рев мотора и водителя.
– «Белый тигр»! – хрипел Иван Иваныч.
Все смешалось перед глазами отчаявшегося комбрига. Наконец, над ним смилостивились высшие силы и послали тот единственный, осколочно-фугасный, который, прямехонько и аккуратно угодив в моторное отделение, остановил неугомонного водилу уже за околицей – поиски проклятого «тигра» на этом закончились. Поняв, что двигатель угроблен, Иван Иваныч заплакал, и сражение завершилось. Механика следовало бы тотчас расстрелять. Однако, обеспечив прорыв остальных сил, он передавил и перекалечил в деревне столько народу и техники, что ни о каком трибунале не могло быть и речи – оставалось дожидаться награды (тем более, победный исход приписывали лихому мужеству самого комбрига).
Едва не наложивший в щегольские командирские «галифе», Козья Ножка скатился с брони. Обогнув обездвиженный танк и встретившись глазами с Черепом, подполковник мгновенно забыл весь мат и, бессильно трясясь и пританцовывая перед люком, выдавил из себя совершенно детское и неожиданное:
– Пошел ты к черту! Больше я с тобой воевать не буду… Куда угодно катись… Забирайся в любую «коробку» – если дураки найдутся. Чтоб я больше тебя не видел…
Найденова определили в другой экипаж. Оставшиеся в бригаде танки кое-как привели в порядок, и завертелись дневные и ночные побоища за подобные деревеньки и хутора, которые брались с ходу и перед которыми сгорали целые дивизии. Награжденный медалью, а, затем, представленный к ордену, механик приобрел мрачную известность. Звали его уже Ванькой Смертью. И правда: стоило только Ивану Иванычу добраться до рычагов – повторялась одна и та же безобразная картина – он рвался на запад в поисках Призрака, не слушая очередного, охрипшего до синевы, командира. Удивительно, но, при всем своем самоубийственном поведении, Ванька Смерть обладал невиданной интуицией – танк его вертелся ужом на сковородке, и до того, как «тридцатьчетверку» успевали остановить, она неизменно прорывалась к окопам вермахта. Там начиналась настоящая вакханалия – гусеницы рвали пехотинцев на части, вминали их в промерзшую землю, давили и хоронили в траншеях. Вскоре, уже среди немцев начала свое неизбежное хождение легенда о Мертвом Водителе – видно, кто-то из спасшихся все-таки успел разглядеть ужас, сидящий за рычагами. Но, как бы там ни было – такое не прощалось даже мертвецам; на «коробку» обрушивался невиданный огонь, в котором любая другая машина не продержалась бы и нескольких секунд. Однако самым удивительным образом весь этот шквал разнообразных «болванок» и «подкалиберных» отскакивал, рикошетировал и пролетал мимо. В конце концов, зачастую уже далеко в немецком тылу, заговоренную «тридцатьчетверку» сжигали – целым и невредимым неизменно к своим возвращался только Иван Иваныч. Как и почему ему удавалось выкарабкиваться из груды обломков – никто не знал. От механика принялись шарахаться, тем более, он всегда сам вызывался в разведку боем (верная гибель для остальных).[11] Политработники не могли на Ивана нарадоваться. С добровольцем отправляли понурый экипаж, а там все вертелось по кругу; танк прорывался куда-то вглубь – об этом свидетельствовали дым и выстрелы – затем все стихало. Танкисты поминали ребят и проклинали водителя. Как-то после очередного прорыва Иван Иваныч исчез на двое суток, чему все, за исключением околачивавшегося все то время в окопах корреспондента одной из фронтовых газет, обрадовались. Оживление оказалось недолгим – на исходе третьих, под утро, Ванька Смерть, перепугав своим видом часовых, все-таки свалился в родную траншею – в иссеченном осколками, истерзанном комбинезоне, в рваном танкошлеме, прокопченный и безобразный. Появилась статья (правда, без фотографии), об этом со всех сторон удивительном герое. Схватив очередную награду, он тут же занял место механика в очередном обреченном танке. Командиры (а их сменилось немало), все, как на подбор, молодые ребята, орали, грозили трибуналом, вытаскивали «ТТ» и наставляли штатные ППШ – без толку. Заговоренный Найденов устремлялся в самое пекло. Удивительно, но никто так и не решился его пристрелить. Кончалось тем, что экипажи оставались гореть в разбитых машинах, а Ванька Смерть садился на новую. Штабное начальство гордилось им. Личный состав – от командира батальона и ниже – угрюмо его ненавидел.
Все шло своим чередом – пропал в огне Козья Ножка, сжарился заживо, заменивший комбрига, немногословный, не удивляющийся даже страшным потерям, пожилой белорус Вороткевич. Танки сжигались десятками. Через неделю победного марша по Украине, пятый по счету начальник бригады – суетливый словно дворняжка, полковник Пшеничный, едва приняв командование, уже ломал голову, не зная, что делать с Найденовым. То, что механик явно не в себе, было очевидно. Зато никто больше так не воевал – и подобное обстоятельство оказалось решающим. Напрасно с подачи командиров машин заместитель умолял нового полковника дать Ивану Иванычу хотя бы отдых в резерве. Совершенно бесполезно высказывалось предложение отослать Найденова в самый глубокий тыл – для отчета в вышестоящий штаб Пшеничному позарез был нужен пример беззаветной храбрости. Фронтовики с Черепом идти в бой отказывались наотрез – угрозы не помогали – но на счастье, прибыло пополнение. Ваньку тут же определили в набранный с бору по сосенке экипаж гвардии младшего лейтенанта Кудряшкина. Дня не прошло – бредивший «Белым Тигром» Иван Иваныч одиноко приполз к своим. Ему дали на растерзание новенький «Т-34» лейтенанта Колядко – механик сразу схватился за рычаги. Однако, товарищ Колядко был не так-то и прост! Получив в подарок знаменитого смертника и приказ проверить (опять-таки боем) плотность противотанковых средств на переднем крае, лейтенант, в отличие от уже сгоревших друзей, благоразумно помалкивал. Единственно, что он заблаговременно сделал – распахнул командирский люк и отсоединил от разъема бесполезное ТПУ.[12] А, кроме того, не поленился осмотреть одежду, дабы ни за что не зацепиться. Ждать пришлось не так уж и долго – как не пытался Ванька прорваться к окопам, шансов на этот раз не осталось – немецкие зенитки стояли, чуть ли, не через каждые десять метров. Болванка прожгла броню, в клочья порвав заряжающего, ее осколки нашли радиста. Все, что могло гореть, запылало – но товарища Колядко в башне уже не было.
Затем, посреди чадящих и развороченных машин, он все-таки нашел безутешного Иван Иваныча, который плакал возле своей догорающей «коробки». Не людей было жалко этому извергу – а танк. Лейтенант выплюнул скопившуюся окалину и сказал без обиняков:
– Я в часть не вернусь! Доложи им, что сгинул я. Пропал я без вести… Ты меня больше не видел.
И действительно – сгинул.
А Иван Иваныч вернулся.
Однополчане, среди которых оказалось немало выпущенных из лагерей душегубов, скорее всего, не прибили его только потому, что вне боя он становился послушным и кротким; обидеть такого было просто грешно. В то время, когда остальные мечтали лишь о том, чтобы, как можно скорее, их гробы вышли из строя (попадание снаряда в мотор или, на худой конец, в орудийный ствол, считалось удачей), бригадный юродивый не просто любил «коробочки» – он их обожал, словно конюх, помешавшийся на лошадях. На привале Ванька Смерть не вылезал не только из под своей, но и из под чужих машин, постоянно что-то в них проверяя и отлаживая. С грубым двигателем «тридцатьчетверки» он готов был возиться и днем и ночью. Руки его чудеса вытворяли. Опять-таки, к ненависти многих, Череп ремонтировал моторы совершенно безнадежные, от которых отказывались ремонтники; этот, вытащенный каким-то чудом с того света, совершенно беспамятный мертвец не просто существовал – он жил танками и войной. И эта его почти растительная жизнь, без прошлого, в одном только настоящем, и обезоруживала! Иван Иваныч не сходился с постоянно меняющимися экипажами. Лица и имена товарищей он и не пытался запомнить; зачастую, зимой, в одиночестве оставаясь в ледяном чреве очередного «Т-34». Даже на фоне и без того примитивного быта, Иван выглядел просто аскетом. Другие, как могли, выживали: рылась траншея, танк наезжал на нее, накрывался незаменимым брезентом, к днищу подвешивалась печурка, снималась притороченная к борту пила. Насытив дровами «буржуйку», измотанные, все в чирьях, фронтовики, засыпали, возможно, перед самым последним днем своей копеечной жизни. Все их трижды проклятое существование пропиталось соляркой, снарядной смазкой, пороховой гарью и вконец отравлялось вшами, на которых не хватало ни сил, ни времени. Командиры, стрелки, механики и башнеры натягивали на себя все, что только можно – гражданские пиджаки, свитера, ватные штаны, ботинки и валенки: печь не могла их согреть.
А Найденов, как ни в чем не бывало, спал на сидении, примерзая к металлу.
Зная, что Ванька Смерть оставлен в части, как наказание за видимые и невидимые грехи, с ним старались особо не сталкиваться – впрочем, говорить с Черепом было и не о чем. Постоянно разглядывать лиловые рубцы и щели вместо рта и ноздрей никому не хотелось. Этот сумасшедший в одном расползающемся по швам комбинезоне, безучастный к дождям и холоду, отворачиваясь от остальных, безучастно ел и пил, что дадут.
И все твердил о своем дурацком фантоме; он действительно был помешанным!
Вновь назначенный в бригаду политрук Бубенцов, по мнению многих, товарищ с «большим прибабахом», не околачивался в тылу. Этот искренний коммунист (в политотделе над ним откровенно посмеивались), всегда рвался погибнуть первым. После взятия очередной деревеньки партиец застал Иван Иваныча на покрытом обломками поле. Бубенцов оказался первым, кто, по долгу службы, всерьез прислушался к бормотанию – привыкший ко многому политрук на этот раз растерялся. Оказалось, Найденов молился – но опять-таки не павшие товарищи были причиной молитв – Иван Иваныч совершал панихиду по мертвым танкам, жалобным надтреснутым голоском призывая Всевышнего принять их и успокоить на небесах.
Ошарашенный коммунист не стал себя выдавать и, затаившись в ближайшей траншее, дослушал монолог до конца. Кое в чем он разобрался – души убитых танков встречал особый Господь (в незатейливом и, без всякого сомнения, больном воображении Иван Иваныча Бог представлялся огромным, бессмертным танкистом в обязательном танкошлеме). Вне всякого сомнения, этот вездесущий танковый Саваоф, целиком стоящий на стороне правого дела, должен был помочь найти «Белого Тигра» – с тем, чтобы уже сам Иван Иваныч расквитался с личным, до рвоты ненавистным врагом.
Будучи до мозга костей атеистом, более того, самым грозным и рыкающим образом пресекающий попытки солдат обращаться к небесному воинству, в этом особом случае политрук совершенно потерялся. А затем, даже как-то пристыженно, стараясь не единым шорохом не выдать себя, чуть ли не на цыпочках вернулся к позициям.
А Ванька все стоял на коленях.
В мясорубке у Корсуня, где в «котле» за одну ночь сварилось не менее пятидесяти тысяч немцев,[13] он явил свою страшную и беспощадную сущность. Врезаясь в колонны и сминая бегущую навстречу человеческую массу, которая даже не пыталась сопротивляться, «коробка» плясала на человеческих костях. Это было настоящим закланием. Очередной мальчишка-командир, впервые оказавшийся в такой каше, не мог и пикнуть, и, прильнув к перископу, с ужасом ощущал, как двадцатью шестью тоннами плоть раздавливается, словно клюква. «Белый Тигр» мерещился Черепу в каждом бугре, однако попадавшиеся навстречу разбитые бронетранспортеры и самоходки не имели с проклятым призраком ничего общего. Легкие «Pz Т-111» и «Pz Т-1V» уныло встречали ревущую «тридцатьчетверку» – за неимением горючего и боеприпасов их давно забросили экипажи; чернели их башни, валялись рядом, заносимые бурей, пустые канистры. Тараня очередной безжизненный танк, Иван Иваныч устремлялся по человеческому месиву к следующему, то и дело высовываясь из распахнутого люка, и выл, словно оборотень, когда убеждался в еще одной ошибке.
– Totenkompf! – орали немцы. И бежали навстречу.
– «Белый Тигр»! – ревел Иван Иваныч. И давил их целыми толпами.
Под утро, когда выдохлись даже наработавшиеся шашками казаки (они замертво падали с взмыленных коней и тут же засыпали), танк Ивана Иваныча в одиночестве продолжал бороздить равнину – то и дело попадались развороченные обозы, вереницы, словно нанизанных друг на друга, машин, тракторов и повозок – но «Белого Тигра» не оказалось и в помине.
– Немедленно остановите этого придурка! – требовал у комбрига выпорхнувший из ободранного «виллиса» какой-то майор (находясь в свите Конева, прибывшего на место победы, он получил приказ разобраться, в чем дело).
Обреченно вздыхая, Пшеничный с политруком кратко доложили историю Найденова, убедив штабного в том, что проблему можно закрыть только противотанковой пушкой. Рассказ позабавил тыловика; посыльный обещал доложить наверх о несчастном танкисте.
Конев тут же на поле пожаловал герою Орден Красной Звезды и произвел его в старшие сержанты. Затем, стараясь не смотреть на лицо награжденного, угостил Ваньку «Герцоговиной-Флор», попытавшись выяснить при каких обстоятельствах тот столкнулся с пресловутым Летучим Голландцем.
Иван Иваныч в который раз безнадежно силился что-то вспомнить. И вновь за беспамятного танкиста выступил представлявший его Бубенцов.
Первая встреча с армейскими небожителями длилась считанные минуты; Коневу донесли, обнаружено тело немецкого генерала – судя по всему, Штеммермана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19