– Да нет, – добродушно отозвалась Катька. – Не коммуналка. Просто собрание в клубе будет сёдня в семь. Президент наш какой-то указ подписал.
И тут же испуганно прикрыла ладошкой рот, вспомнив наказ Громихи никому ничего не говорить. Но Климов-старший, слава богу, слушал Катьку вполуха и жеста ее непроизвольного не заметил. Тем более что в этот момент в комнату вошел Митя. Из ноздрей носа у него торчали два окровавленных ватных кусочка.
– Ой, батюшки, – увидев его, всплеснула руками Катька. – Это кто ж тебя так разукрасил?
– Привет, Кать, – небрежно прогундосил Митя, проигнорировав Катькин вопрос как не достойный ответа.
– Да это я виноват… случайно вышло, – пожал плечами Климов-старший.
Митя поглядел на отца и многозначительно хмыкнул. Но затем зевнул и почесал ухо.
– А че так рано?
– Так я только что дяде Вите сказала. Сегодня в клубе собрание. В семь.
– А-а, – протянул Митя и сел напротив Катьки, почесываясь и позевывая.
В комнату зашла Люба, Митькина мать. Похоже, и она только что встала.
– Доброе утро, Кать.
– Доброе утро, тетя Люба.
– Че это вы, охламоны, даже чаю человеку не налили? – спросила она и зевнула.
– Не, не, – отчаянно замахала руками Катька, как будто ей предложили не чай, а цианистый калий. (Тетю Любу она слегка побаивалась.) – Я буквально на минутку. Только извещение отдать.
– Что за извещение?
– Так я только говорила, собрание в клубе в семь сегодня.
– Это что, мода новая – по воскресеньям собрания устраивать?
– Да нет, там что-то важное. Да я сама толком не знаю, – сказала Катя и, опустив глаза, покраснела.
– Ну, раз не хочешь чаю, то как хочешь.
На этих словах тетя Люба поежилась и, повернувшись, вышла из комнаты. Климов-старший, заметив Катькин взгляд, устремленный на Митю, подумал, что он, возможно, третий лишний.
– Ладно, вы тут поговорите, а я… это… пойду… постель заправлю.
Как только он скрылся, Катька стала прощупывать оборону противника.
– Ну ты как?
– В смысле? – продолжая гундосить из-за заложенного ватой носа, равнодушно произнес Митя.
– Надумал жениться-то? Мить, я уж на пятом месяце. Нехорошо как-то.
– Да, – так же равнодушно согласился с ней Митя.
– Что да-то? Что надумал жениться или что я уже на пятом месяце?
– Что нехорошо.
– Значит, поженимся?
– Можно и пожениться.
– Ладно, – насупилась Катька. – А когда?
– Что когда?
– Когда поженимся?
– А куда торопиться?
Катька чуть не заскрипела зубами от злости.
– Что значит куда? Мне весной рожать.
– А сейчас зима. Снег вон только сегодня выпал. Теперь будет валить по самый март. А то и по апрель. А в апреле будет уже тепло. Хотя в прошлом году было еще холодно. Но это все глобальное потепление. Авось и до нас дойдет. Говорят, в Уругвае летом снег шел. Уругвайцы снежных баб лепили.
Митя предпринял отчаянную попытку уйти от основной темы как можно дальше. Но Катька сей маневр быстро уловила и на корню пресекла.
– Так ты на мне что, женишься только тогда, когда я рожать буду, что ли?
– Можно и так.
– Но так, извини, меня не устраивает.
– А как тебя устраивает? – Митя уже проклинал себя за то, что позволил Катьке затеять этот разговор.
– Меня устраивает, чтоб сейчас, – капризно поджала губы Катя.
– Сегодня, что ли?
– Зачем? Можно в понедельник. Хотя бы заявление подать.
Митя с тоской посмотрел в окно.
– Ну так как? – Катька решила добить слабеющего противника.
– Можно и в понедельник.
– Не можно, а нужно!
– Кому?
– Мне.
– А мне?
– Что тебе?
– Нужно?
Этот вопрос поставил Катьку в тупик.
– Это ты меня спрашиваешь?
– Можно и тебя.
– Я думаю, нужно.
– А я?
– Что ты?
– Думаю, нужно?
– А я откуда знаю?
– А я?
– Что ты?
– Откуда знаю?
– Да ты что, издеваешься, что ли? – Катькин голос предательски дрогнул.
– Зачем?
– Да кто тебя разберет?!
– Вот и я говорю, – неожиданно подытожил Митя.
– Что говоришь? – опешила Катька.
– Кто меня разберет?
Катька замешкалась. Они пришли к знакомой точке. Надо было как-то выруливать из этого словесного жонглирования. Вариантов было много, но большая часть их уже была опробована. Была пощечина. Но потом Катьке же пришлось просить прощения. Были попытки привлечь родителей. Закончилось оплеухой, которую дал сыну Климов-старший. И Катьке снова пришлось просить прощения. Были глупые угрозы. Например, подать на него в суд. И снова обиженным оказывался Митя. Были, наконец, слезы. Результат – нулевой. Правда, по крайней мере, не пришлось просить прощения. Сейчас нужен был новый вариант. Катька сдвинула брови, многозначительно посмотрела на Митю, подождала, пока их глаза на секунду встретятся, а затем встала со словами: «Провожать не надо». Она быстро оделась и вышла, хлопнув дверью.
Митя посмотрел в окно. «Уехать, что ли?» – с тоской подумал он.

6

– Вот такие дела, – закончил свой бодрый монолог про указ и литературное наследие Черепицын и посмотрел на Пахомова.
– Чушь какая-то, – пожал тот плечами. – Лучше б зарплату прибавили или праздник какой-нибудь новый придумали. Например, день уничтожения турецкого флота в Чесменском сражении.
– Указы не обсуждаются, – развел руками Черепицын. – А че это за сражение?
– Неважно. Когда введут – скажу.
– Ладно. Давай к делу. Раз ты такой гуманист…
– Гуманитарий.
– Гуманитарии что, не гуманисты?
– Всякие бывают.
– Короче, Антон, надо так раздать, чтоб народ выучить смог. Может, есть смысл молодым чуть побольше дать, а старым чуть поменьше. Ну и в зависимости от интеллекта и образования. Ты на список-то глянь.
– Да гляжу уже.
– Знакомые фамилии?
– А то.
– Да ты на какой список глядишь? Писателей, что ли?
– Ага.
– Да блин! Я тебе про жителей список говорю!
И Черепицын ткнул пальцем в список жителей Больших Ущер.
– Эти фамилии знакомы?
– Да что ты заладил, как на допросе «Знакомы? Знакомы?» Блин! Знакомы!
– Ну и какие варианты?
– Нормальные. Давай сюда оба списка, я покумекаю. Да не бойся – никто не пострадает.
Пахомов придвинул к себе список жителей Больших Ущер, и какое-то приятное чувство охватило его естество. Он вдруг почувствовал себя военным стратегом перед картой сражения. Вот он, краткий миг его славы. А эти люди… ха! спят и не ведают, что судьба их находится в похмельных пахомовских руках. Антон пробежал глазами по строчкам фамилий. Вот спит Валера-тракторист. Ведь это он, гад, вчера за Пушкина пить предлагал. Ну и получай своего Пушкина. А, впрочем, нет. Дадим-ка мы тебе вот этого. И вот этого еще вдобавок.
Пахомов написал Валерину фамилию в присланном списке.
– Не много ли? – встревожился Черепицын. – Целая ж глава! Да еще плюс вот эти гаврики.
– В самый раз, – с неожиданной злобой ответил Пахомов.
Вот Гришка-плотник. К Гришке у Пахомова не было никаких претензий, но тут встрял Черепицын.
– Гришке дай так, чтоб подавился, сука. Пахомова удивила резкость пожелания.
– С чего это?
Тут все было просто. Когда-то Гришка занял у сержанта пятьсот рублей, а отдавать наотрез отказался. Злопамятный Черепицын, впрочем, решил не посвящать библиотекаря в свои личные обиды.
– Да просто так. Ему полезно.
Антон начал подыскивать подходящую месть для Гришки. Задача была несложной. Любой текст содержал огромное количество слов, незнакомых Гришке, в лексиконе которого было несколько десятков неопределенных междометий, слов-паразитов и матерных восклицаний, понять которые мог только он сам. Из этой каши Гришка умудрялся лепить причудливые фразеологические обороты, чем-то удивительно напоминавшие классические русские пословицы. На простой вопрос «Сколько времени?» Гриша отвечал примерно следующее: «Не бзди, ёптить! Тебе и хрена напополам с хером хватит, чтоб жопу не жало». Это если он пребывал в определенном расположении духа. Если же в неопределенном, мог сказать: «Эээх, мля, фуё-моё, кабы, ёпт, сырок плавленый фуячить мог, так и киздоболить не об чем было». Немного поразмыслив, Пахомов нашел и для Гриши подходящего поэта-авангардиста. «Пусть сержант со своими недругами сам разбирается, а у меня свой метод», – подумал Пахомов.
И перешел к следующей фамилии. Агафья Борисова.
– Этой тоже подзаправь, – злорадно хихикнул Черепицын.
«Бабка Агафья-то чем тебе насолила?» – подумал Антон, но спрашивать не стал.
Однако Черепицын как будто прочел мысли Пахомова.
– Да траванулся ее самогоном на прошлой неделе. Чуть копыта не откинул. Налила какой-то дряни. А когда вернулся, чтоб присовестить, так она спустила своих четвероногих друзей. Хотел было шмальнуть по ним, да подумал: вредная она, еще накатает на меня телегу, потом доказывай, что ты – не сигареты «Кэмэл», блин.
Тут Пахомов вспомнил, что и у него была похожая история.
Месяца два назад приезжал к Агафье ее внук. Зашел к Антону в библиотеку, взял несколько книг почитать, да и увез их с собой. А когда Пахомов настойчиво потребовал от бабки вернуть книги, та на него своих дворняг прикормленных спустила. Ладно, Агафья. Вот и на нашей улице праздник. Получай… получай… кого бы на тебя спустить? А список-то хороший достался Большим Ущерам, даже странно – тут те и восемнадцатый век, и девятнадцатый, и двадцатый, всего по чуть-чуть. И проза, и поэзия, и даже какие-то философские работы. Правда, много отдельных глав из разных произведений – ну а иначе как делить на всю страну? Сейчас, бабка, я на тебя спущу что-нибудь позлее твоих псов паршивых. Что б тебе такое дать?
Как назло, ничего такого «злого» в списке не было. Пораскинув мозгами, Пахомов решил дать ей подборку стихов Кузмина. Ради некоторых строчек, которые презабавно прозвучат в ее устах. Он даже хихикнул, чем вызвал недоумение Черепицына. На этом, впрочем, злость библиотекаря иссякла, и он решил сержанта больше не слушать, тем более что больно жирно будет под каждого индивидуальную программу подбирать. Он попросил Черепицына вслух зачитать список жителей, а сам стал наугад ставить их фамилии напротив авторов и их произведений. «Как Бог на душу положит», – думал Пахомов, явно ощущая себя в тот момент Творцом, вдыхающим жизнь в мертвые тела большеущерцев. «В это тело вдохнем любовную лирику, а в это, наоборот, революционную, в то немного философской прозы, а в это чуть-чуть юмора. Может, кстати, и не такой уж это и бред», – все больше распаляясь, думал библиотекарь и щедро бросался золотым запасом российской литературы, как загулявший купец шальными деньгами. «Может, только так и надо с этими людьми. Учить любви силой. Душу возвышать указами. В приказном порядке сердца искусством облагораживать. Хотя черт их разберет». Через полчаса все было кончено.
– Финита ля комедия, – сказал Пахомов и устало откинулся на спинку стула.
– Хорошо, – шмыгнул носом взмокший от напряжения Черепицын. – Так и чего теперь?
– Так и ничего. Сейчас поедем на твоем тарантасе в библиотеку, выберем книги и свезем в клуб.
– А у тебя все это в библиотеке есть?
– Не боись, сержант. А чего нет, так то пускай Бузунько в райцентре ищет. Не наша это забота.
Они поехали в библиотеку и до обеда провозились среди пыльных полок, разыскивая нужную литературу. Нашлось все. Впрочем, Антона это не сильно удивило. Он знал, что библиотека у него неплохая. Во-первых, буквально полгода назад само здание посчитали архитектурным памятником и выделили дополнительные средства из бюджета – многое тогда приобрели. А во-вторых, две библиотеки, располагавшиеся в соседних деревнях, были неожиданно упразднены, и весь материал, хранившийся в них, перевезли в Большие Ущеры.
К трем часам они с сержантом отвезли книги в клуб. Пахомов ушел к себе отсыпаться, а Черепицын, проклиная все на свете, вернулся в отделение. И сразу зашел к Поребрикову.
Тот дрых без задних ног. Сержант присел на кровать.
– Эй, алло, террорист хренов, – подергал он спящего за плечо.
– А? – испуганно вскочил Поребриков. – Че, завтрак?
– Завтрак, завтрак. И обед с полдником. На-ка. Для ликвидации голода.
И Черепицын положил перед арестантом увесистую книгу.
– Че это? – хмуро спросил Поребриков, протирая опухшие от сна глаза.
– Конь через плечо. Платонов. Писатель. Учить будешь. Наизусть.
Сон у Поребрикова как рукой сняло.
– Не, сержант, – испуганно затараторил он. – Я на это дело не подписывался. Мне пятнадцать суток. Это да. А вот это. Это нет. Да за что? Что я тебе сделал? Говорю же, ну находит на меня иногда, прям беда. Вот и звоню. Сам себя потом проклинаю. А ты прям сразу вот так. Хочешь меня в дело употребить – давай. Я ж не против! Я ж только за. Может, двор тебе убрать, так давай. Я уберу. Двор. До забора, – уточнил на всякий пожарный Поребриков. – А вот это. Это за что? Тебе что тут, концлагерь, что ли, какой? Эксперименты над живыми людьми ставить на себе не позволю. Я это… буду писать. В конвенцию по правам людей. Нет, сержант, так дело не пойдет. Я на такой беспредел не подписываюсь. И точка.
Тут Поребриков замолчал, почувствовав, что Черепицын его даже не слушает и потому слова его летают по камере, как пингпонговые мячики и, не находя выхода, стучат об стены без ущерба для сознания сержанта.
Черепицын действительно совершенно не слушал сбивчивый монолог Поребрикова, а думал о чем-то своем, уставившись немигающим взглядом на противоположную стену.
– Все сказал? – спросил он, казалось, даже не Поребрикова, а какого-то воображаемого персонажа перед собой.
Поребриков проследил взгляд Черепицына и, не найдя никакого объекта в пространстве перед сержантом, растерянно кивнул головой.
– А теперь я скажу.
Тут Черепицын неожиданно развернулся к Поребрикову всем корпусом.
– Жаловаться можешь хоть в Верховный суд Антарктиды, мне параллельно, перпендикулярно и диагонально.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5