В первую секунду я не мог понять, где нахожусь. Но потом я
вспомнил. Я был на другой стороне земного шара, и на сердце у меня лежал
преогромный булыжник.

17
Все живые существа стремятся как-то улучшить и упорядочить свою
жизнь. Коровы, как известно, протяжно и горестно мычат, если они не доены.
В Ирландии коров доят в десять, время самое удобное и для коров, и для
хозяев. Но попробуйте пропустить церемонию, и услышите, какой концерт они
вам устроят. Кошки приходят на кухню ровно к пяти часам и садятся
намываться у огонька, потому что знают: пять - время ужинать.
Мы всегда начинаем надевать обувь с одноо и того же ботинка - с
правого или с левого, кто как привык, - точно так же, как и снимаете, и
чувствуем непонятное неудобство и замешательство, когда почему-то
отступаем от нашего маленького обычая. Мы начинаем бриться всегда с одного
и того же места. Надеваем шляпу одним и тем же жестом. И все это кажется
нам вполне мудрым и правильным, потому что это было правильно все
предшествующие дни и годы.
Эти наши маленькие жесты, привычки, наши обычаи, подчиняющиеся
правилу "так принято" делают нас похожими друг на друга, упорядочивают
человечье стадо. И они же дают нам возможность высвободить массу
дополнительного времени, позволяя просто копировать жесты, а не выдумывать
их каждый раз заново. Они, да еще кожно-мышечное чувство, про которое мы
все учили в школе, "память" наших рук и ног позволяют нам не заметить, как
мы умудрились одеться, побриться и привычным жестом завязать галстук.
Несмотря на то, что мне решительно нечем было заняться после того,
как я оденусь, побреюсь и привычным жестом завяжу галстук, время летело
как-то очень быстро. Ранний завтрак, состоящий из тропических фруктов и
неумело сваренного кофе. Неторопливая прогулка по утреннему приятному
холодку станции, с которой до полудня отправляется кабинка фуникулера.
Станция располагалась высоко на склоне Соло Хилл, и раньше я никогда туда
не добирался.
Фуникулер начинает работу с восьми утра. Два с половиной доллара за
проезд туда и обратно. Билетеры на Самоа отличаются редким сочетанием
нахальства с детской непосредственностью, причем это совершенно не зависит
от вида транспорта, которым вы пользуетесь. Если вы не даете им ровно ту
сумму, которая указана в прейскуранте, с вами непременно сыграют
излюбленную местную шутку. Сначала билетер впадает в хорошо разыгранное
оцепенение, и когда вы не выдерживаете и спрашиваете, уж не случиться ли с
ним сию секунду приступа эпилепсии, выясняется, что у честного малого
просто нет сдачи. Всю мелочь забрал предыдущий пассажир. Ох, Господи, ну
что же делать! Затем его лицо внезапно проясняется и озаряется самой
светлой улыбкой, какую вам только доводилось видеть. Ну конечно же! Он
отдаст вам эти несчастные центы, когда вы будете возвращаться назад! Так
просто! Система отработана до тонкостей, я сам неоднократно наблюдал этот
спектакль. Когда кабина возвращается назад, он еще издали кричит -
отпрыгнув на безопасное расстояние: "Я только что сдал кассу!"
Это маленькое мошенничество скорее забавляло, чем вызывало гнев.
Каждый раз он пытался проделать эту штуку и со мной. И каждый раз я
говорил: как удачно, я подожду здесь в тенечке, пока у вас не появится
сдача. Я запыхался, пока поднимался на холм и буду только рад передохнуть.
Каждый раз он говорил мне, что на такси еждить гораздо удобнее и быстрее.
И каждый раз я беспечно возражал, что чрезвычайно люблю пешие прогулки.
Тогда он начинал рыться по всем карманам и с неизменным радостным
изумлением извлекал на свет Божий пресловутые пятьдесят центов и
протягивал мне со словами: "Вот ведь, оказывается они у меня были, просто
завалились за подкладку!"
Итак, каждое утро я совершал маленькое путешествие в кабинке канатной
дороги. Кабинка была - единственная на весь фуникулер, своеобразный
мини-трамвайчик с скругленными углами, девять футов в длину, пять в ширину
и семь - в высоту. Она выкрашена в темно-бордовый цвет с двумя золотыми
горизонтальными полосками. К канату кабинка крепилась сложным
переплетением троса, отдаленно напоминающим маленькую нефтяную вышку.
Сооружение было еще пяти футов длиной - вот почему станция располагалась
так высоко на холме. Вся система приводилась в движение при помощи
колесиков и тормоза, прочно закрепленных на тросе. Два больших скользящих
колеса растягивали трос, как растягивают между пальцами бечевку дети,
когда играют "в веревочку", только здесь "бечевка" была растянута между
Соло Хилл и верхней площадкой на горе Алава. В кабинке было три окна с
внутренней стороны, два окна с дверью по центру с внешней, которой она
подходила к площадке на местах прибытия и посадки, и по одному окну с
каждого торца. Все окна можно было открыть наружу, как книжку, потому что
крепились они к нижнему краю рамы, двумя петлями. Наличествовал также и
аварийный выход - через крышу.
Очень часто я ездил в совершеном одиночестве. Кабинка была расчитана
на двенадцать пассажиров, но столько при мне никогда не набиралось, хотя
интервалы между рейсами были солидные - полчаса. Я катался в компании
морских офицеров; группы немецких туристов; нескольких молоденьких
японочек, свежих и славных, как мелкие цветочки их сакуры; парочки
молодоженов из Невады; другой парочки - уже из Монтреаля; местных жителей
с окрестных островов, приехавших в Паго-Паго провести выходные;
итальянского агента бюро путешествий, который решил испробовать сначала на
себе все местные достопримечательности; и, наконец, двух вулканологов из
Югославии.
Пассажиры как правило с интересом рассматривали окрестности, благо
было на что смотреть, высовывались в окна и тут же с визгом ныряли
обратно, с дрожью в голосе потешаясь над собственным непонятным испугом.
Их испуг ьыл и вправду непонятен, по крайней мере, мне, потому что я точно
знал: канатные дороги - самый безопасный вид транспорта из всех,
изобретенных человеком. Эти так ужасающие нервных дам "трамвайчики"
проползают сотни миллионов миль пути без каких-либо дорожно-транспортных
происшествий. Но уж когда случается авария, подробности ее столь
драматичны, что в тот же день о ней узнает весь мир. А припомните-ка,
сколько подобных сообщений вы слышали за всю свою жизнь? Вот то-то же. В
поездах и самолетах люди гибнут значительно чаще.
Но большинство женщин визжало скорее от восторга, а большинство
мужчин - только для того, чтобы поддержать своих женщин. На мой взгляд,
если бы дирекция канатной дороги имела и вправду некую склонность к
садизму, как утверждали иные особо впечатлительные пассажиры, пол-кабины
представлял бы собой чисто вымытую толстую пластину оргстекла. Вот тогда
визг и крики звучали бы совсем по-иному!
Кабинка скользила над зеленой долиной, в самом низу своего пути она
повисала над портом на высоте не более ста пятидесяти футов, и доки,
причалы и набережная были видны, как на ладони. Должно быть, в разгар
курортного сезона сверху каждое утро открывалось красивейшее и
величественнейшее зрелище, когда огромный лайнер важно и неспешно заходил
в бухту, оглашая небо над островом протяжными, низкими гудками. Сразу за
гаванью и в самом деле были видны строения консервного завода, уродливые
длинные ангары с плоскими крышами, установленные бок о бок по семь или
восемь в ряд. Сверху это было похоже на склад фургоноврефрижераторов.
Рыболовные суда завода выглядели действительно плачевно, причем те,
которые еще покачивались в доках в маслянисто-ржавой воде были ничуть не в
лучшем состоянии, чем те инвалиды, которые доживали свой век, ржавея на
причалах. И тем не менее на самой границе акватории можно было разглядеть
целую флотилию неутомимых сейнеров, уродливое пятно на яркой голубизне
бухты.
Кабина бежала все вверх и вверх, под конец почти вплотную приближаясь
к зеленому склону горы Алава. Тропический лес с высоты полета волнистого
попугайчика - одно из самых красивых зрелищ на свете. У меня, наверное,
никогда не найдется достаточно красочных и восторженных эпитетов, чтобы
описать все это колышущееся, переливающееся всеми оттенками зеленого
великолепие. Кроны деревьев были так густы, что земля сквозь них
практически не просматривалась, но мне, честно говоря, хватало и вершин.
Перед поворотом, футах в пятидесяти от платформы, кабина всегда
останавливалась, - перехватить зацеп или как там называлась эта
вышкообразная лапа. При этом "трамвайчик" тихонько покачивался, и
пассажиры начинали бледнеть, заглядывать друг другу в глаза и задавать
вопросы, свидетельствующие о панике и глубоком техническом невежестве. Но
вот наконец кабина вздрагивала и ехала дальше, и тогда все вздыхали с
облегчением, и на лицах у них было написано: ох, на этот раз, слава Богу,
пронесло.
Однажды любопытства ради я заглянул на рекомендованную мне Генри
телевизионную станцию. Там и в самом деле можно было зайти в студию с
дюжиной мониторов, по которым транслировалась дюжина различных учебных
программ разом. Но я стал возвращаться туда каждый туда каждый день совсем
не из-за этого.
Поднявшись еще выше по склону, можно было забраться на телевизионную
антенну, большое сооружение из металлоконструкций, широко расставившее
четыре цепкие лапы. Поднявшись по витой внутренней лесенке, вы оказывались
на круглой площадке, окольцованной яркими красными огнями, хорошо видными
из города ночью. Это была самая высокая точка в городе. На площадке было
устроено что-то вроде павильона, открытого всем ветрам и огороженного
только полами из двухдюймовых стальных труб.
На вершине горы было прохладно даже в полдень. Войдя в павильон, я
доставал подзорную трубу десятикратного увеличения, с которой мог
развлекаться часами. Я купил ее в магазинчике рядом с Тихоокеанской
Торговой Компанией. Родиной этой трубы была Япония. Мы с продавцом долго
обсуждали все ее достоинства и недостатки, уподобившись настоящим знатокам
оптики, прежде чем он согласился устпить мне ее за двеннадцать долларов.
Вместе с футляром из кожезаменителя.
Настроив трубу, я медленно обходил круг по всему периметру площадки.
У меня была подробная карта этой части Тихого океана, и я рассчитал, что
если только у них не отказали все навигационные приборы разом, они скорее
всего придут с восточного края острова, то есть войдут в бухту слева.
Когда точно на юге от них появится в голубой утренней дымке очертания
острова Ауну, они свернут на запад, минуя его мертвые берега, серые от
пепла и застывшей лавы. А возле Лаулии они должны будут взять на
северо-запад, и тогда перед ними окажется выход к бухте Паго-Паго.
Десятикратное увеличение позволяло мне наблюдать за всем портом,
влоть до самых дальних его причалов - но там как раз было совсем
неинтересно. Когда бы я ни посмотрел в ту сторону, я видел одно и тоже:
рыболовецкие японские суда, снующие туда-обратно, как пчелы у летка. Я
видел, как на остров приходят тучи. Как ветер поднимает волны и брызжет
пеной. А повернувшись спиной к порту, я мог часами любоваться поросшим
лесами иззубренным краем древнего кратера, через который, медленно
протаскивая по ущельям тяжелые серые животы, переваливались тучи.
Иногда я спускался к набережной, - побродить среди доков, поболтать с
кем-нибудь, просто побыть в атмосфере большого порта. Признаться, в такие
часы - а бывало это ранним утром, - я каждую секунду ожидал: вот-вот
взблеснет встающее солнце на белых парусах "Лани", входящей в бухту.
Снизу, из гавани, долина выглядела ничуть не хуже, чем сверху: строений
было мало, а невсокие дома местных жителей едва виднелись среди густой
зелени, и только остроконечные соломенные крыши круглыми приплюснутыми
пирамидками выступали из сплошного зеленого моря, как шапочки китайских
крестьян среди молодого бамбука. Отель, в котором я жил, из гавани
смотрелся как несколько круглых ульев различной величины и высоты,
составленных вместе. А над гаванью, через всю долину тянулись две
серебрянные туго натянутые струны троса фуникулера, исчезая вдали, как
железнодорожные рельсы. Я пытался обратить на это забавное сходство
внимание нескольких подобных мне бездельников, но не встретил понимания.
Господам туристам неприятно было думать, что это может быть и не
оптический эффект. Как будто и в самом деле исчезают в никуда, говорили
они.
Когда я убеждался, что и в этот день море не принесло мне желанных
вестей, я выходил из павильончика и ехал вниз. Я смотрел на бесконечную
череду волн, с тем же испугом и ненавистью, с какой туристы смотрели в
бездну, проплывающую под кабиной фуникулера. Я мрачнел, не отвечал на
радостные возгласы попутчиков, пытавшихся обратить внимание всех каждого
на нечто, замеченное и оцененное только ими. В такие минуты я думал: "Где
я? Что я здесь делаю? Или, что было бы вернее, что я сделал не так?"
И тогда я шел с Соло Хилл в город, к Переговорному пункту. Да, сэр,
слышал я в ответ. Да, мы запрашиваем "Лань" на всех возможных частотах.
Нет, сэр, они не отвечают. Мы по-прежнему регулярно пытаемся их вызвать.
Как только мы услышим хотя бы слово в ответ, мы немедленно дадим вам знать
в отель.
После этого я понуро плелся к отелю - если не было дождя. В дождь я
все-таки предпочитал такси. Иногда я задерживался у местной корабельной
верфи - взглянуть, насколько продвинулась работа с предыдущего моего
посещения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35