Угу. И еще через четырнадцать лет этот гипотетический ребенок перейдет в среднюю школу и начнет методично и изобретательно трепать взрослым нервы и сводить их с ума.
Я люблю всех и каждого из этих людей. Но в тот момент не могла ни минуты больше выносить их общество. Попкорн и кино, конечно, подняли бы нам настроение, а завтра – рабочий день, и не останется времени и сил волноваться за что-либо, кроме семейного ресторана. Кризис с Кенни пройдет, как проходили все остальные кризисы, выветрится из памяти и, наконец, сгинет под бременем бланков с заказами, чеков и историй об удивительных выходках клиентов.
Но в тот понедельник предвкушения двухчасового киносеанса – даже в объятиях Мэла – и бесконечного количества великолепного попкорна (не мог же Чарли прекратить Кормить людей только потому, что у него выходной) не хватало для поднятия настроения. Потому я сказала, что у меня весь день болела голова (и не соврала), и я извиняюсь, но, минерное, пойду лучше домой посплю. Я вышла из дома через пять минут после того, как вошла в него.
Мэл последовал за мной. Мы почти сразу научились разговаривать не обо всем. Люди, которые постоянно говорят о своих переживаниях и хотят услышать о моих, сводят меня с ума. К тому же, Мэл знает мою маму, и обсуждать нечего: если мама – молния, то я – самое высокое дерево на равнине. Вот так вот.
В Мэле уживаются две личности. Одна – дикарь-байкер. Он исправляется, но еще жив. Вторая личность безгранично спокойна. Похоже, это оттого, что он не испытывает необходимости никому ничего доказывать. Смесь анархичной дикости и спокойного самообладания делает его общество приятно успокаивающим. Мэл – словно ходячее доказательство того, что вода и масло могут смешиваться. Это особенно здорово в те дни, когда все остальные в кофейне орут друг на друга.
Сегодня был понедельник, и он пах бензином и краской, а не чесноком и луком. Он рассеянно почесывал татуировку в виде дуба на плече. Мэл всегда так делает, думая о чем-то постороннем. В результате всякая субстанция, с которой он в такие дни работает, оказывается равномерно (и щедро) рассеяна по окружающему его пространству.
– Она успокоится через день-два, – сказал он. – Я вот подумал, может, мне поговорить с Кенни?
– Так и сделай, – сказала я. – Было бы хорошо, если бы он дожил до того дня, когда поймет, что не хочет быть юристом.
Кенни хотел заниматься законодательством о Других. Заниматься этой отраслью закона – все равно что плясать на краю огнедышащего вулкана, но юрист есть юрист.
Мэл что-то проворчал. У него, вероятно, было больше причин, чем у меня, считать, что юристы – просто вирусы-переростки в костюмах-тройках.
– Приятного просмотра, – сказала я.
– Я знаю, почему ты на самом деле убежала, любимая, – сказал Мэл.
– Очередь Билли выбирать кино, – сказала я. – А я терпеть не могу вестерны.
Мэл рассмеялся, поцеловал меня и вошел обратно в дом, тихо закрыв за собой дверь.
Я в нерешительности постояла на тротуаре. Можно было попробовать порыться на полке новинок в библиотеке, но в понедельник она рано закрывалась. Еще можно было прогуляться. Читать не хотелось: не хотелось заглядывать в черно-белые воображаемые жизни других людей отсюда, из своей слишком реальной жизни. Но было уже поздновато для одиночной прогулки, пусть даже по Старому Городу. Да и гулять я не хотела тоже. Я вообще не знала, чего хочу.
Я добрела до конца квартала, забралась в свою свежеотремонтированную машину и повернула ключ зажигания. Прислушалась к бодрому урчанию мотора и вдруг ни с того ни с сего решила, что здорово будет проехаться. Как правило, я не сторонник прогулок на машине. Но я подумала об озере.
Когда мама еще была замужем за отцом, у нас там был летний домик, как и у сотен других людей. После того, как родители развелись, я время от времени ездила туда на автобусе, чтобы повидаться с бабушкой. Жила она где-то в другом месте, но время от времени то звонила, то писала, напоминая, что мы уже давно не виделись, и предлагала встретиться у озера. Мать с радостью запретила бы эти визиты: мамина нелюбовь к кому-либо всеобъемлюща, и когда она разлюбила отца, то разлюбила и всю его семью – кроме меня, которую с тем же пылом потребовала оставить с нею.
Она ничего не запрещала – но ее плохо скрываемые беспокойство и неодобрение делали эти поездки настоящими приключениями, особенно поначалу. При других обстоятельствах это бы так не чувствовалось. Поначалу я продолжала надеяться, что бабушка сделает что-нибудь по-настоящему потрясающее, на что, уверена, она была способна, но так ничего и не произошло. До тех пор, пока я не перестала надеяться… но это случилось позже и совсем не так, как я себе представляла. А потом, когда мне исполнилось десять, она исчезла.
Когда мне было десять, начались Войны Вуду. К вуду они, конечно, не имели никакого отношения, но неприятностей хватало, и кое-что из худшего в нашей округе случилось аккурат возле озера. Много домиков сожгли или сравнили с землей тем или иным образом, и до сих пор вокруг озера оставались места, куда не стоило ходить, если не хочешь потом долгие месяцы мучаться кошмарами или чем похуже. Именно из-за этих пятен скверны жизнь на озере по-настоящему не возобновилась даже после того, как войне пришел конец и смута улеглась. Да еще попросту потому, что многим людям уже никогда и нигде не могли понадобиться летние домики… Дикая природа брала верх – и хорошо, ведь это означало, что она может это сделать. Во многих местах теперь вообще больше ничего не росло.
Как ни смешно, но единственными, кто более-менее регулярно появлялся там, были Сверхзеленые. Они выясняли, как зарастает местность, и что будет, когда выращенные в городах популяции всяких там енотов, лис, кроликов и оленей перевезут на волю из города: будут они выглядеть и вести себя, как выглядели и вели раньше, или нет? Сверхзеленые также занимались подсчетами таких штук, как скопы, куницы и диковинная болотная трава, которая тоже находилась под угрозой исчезновения, хотя смотреть на нее было и не так интересно. Никому и ничему из вышеперечисленного не было дела до черной человеческой магии; видимо, скопам, куницам и болотной траве не снились кошмары из-за пятен скверны. Я изредка ходила туда с Мэлом – мы видели скоп очень часто, куниц – раз-другой, а болотная трава, как по мне, была самой обычной – впрочем, я с детства не бывала там после заката.
Дорога к останкам родительского домика была еле проходима. Я добралась туда, села на крыльце и стала смотреть на озеро. Вокруг не было ни единой целой постройки; наш дом один уцелел в этом районе – возможно, потому, что принадлежал отцу: его имя имело вес даже во время Войн Буду. К востоку находилось пятно скверны, но достаточно далеко, чтобы можно было не беспокоиться, хотя я и ощущала его присутствие.
Я сидела на покосившемся крыльце, болтая ногами, и чувствовала, как неприятности дня стекают с меня, будто вода. Озеро было прекрасно: зеркально спокойное, только у берега чуть слышно плескалась вода, посеребренная луной. Я провела здесь много хороших дней сначала с родителями, когда они были еще вместе и счастливы, потом – с бабушкой. Я почувствовала, что, если просижу здесь достаточно долго, то доберусь до первопричины, отчего я так раздражаюсь последнее время, пойму, стоит ли за этим нечто худшее, чем некачественная мука и непутевый младший брат.
Я прозевала их появление. Неудивительно – это ведь вампиры.
Теоретически я знала о Других много, читала о них все, что могла вытащить из глобонета – и знания мои, надо сказать, были весьма приукрашены благодаря тяге к романам вроде «Вечной Смерти» или «Кровавого Кубка», – но практической инфы у меня было немного. После Войн Буду Новая Аркадия из тихой заводи стала восьмым номером в национальном рейтинге популярности городов – попросту потому, что большая часть зданий тут еще сохранилась. Новый наш ранг принес новые проблемы. Один из них – возросшая популяция кровопийц. Город по-прежнему довольно чист. Но ни единое место на этой планете не свободно по-настоящему от Других, в том числе от Темнейших Других – вампиров.
Официально вампиры находятся вне закона. Периодически кровососы изготовляют новые экземпляры из кого-нибудь глупого или невезучего – ради мести либо в качестве предупреждения. Но вампиры не вводят новенького (или новенькую) в свое сообщество (если термин «сообщество» тут подходит), а бросают где-нибудь в таком месте, где обычные люди могут их найти раньше следующего восхода. Этим бедолагам приходится провести остаток, так сказать, жизни в полу-тюрьме, полу-убежище под присмотром докторов – и, конечно, под охраной. Я слышала, хотя не знаю, правда или нет, что этих несчастных экс-людей казнят – накачивают спящих транквилизаторами, затем протыкают колом, обезглавливают и сжигают, – когда они достигают возраста, в котором умерли бы людьми.
Из всей Большой Тройки («высшей лиги» Других) только вампиры постоянно и полностью находятся вне всяких законов, и это стало одной из первопричин Войн Вуду: вампирам надоело терпеть, и тогда они создали множество новых вампиров, предоставили нам, людям, присматривать за ними, а потом как-то ухитрились организовать с их помощью повсеместное восстание.
Вампиризм не очень сильно влияет на личность – то есть в хорошую сторону, – и вампиры постарались обратить как можно больше действительно хороших людей, чтобы подчеркнуть свое неприятие существующей системы. Членство в Сверхзеленых, к примеру, за время Войн Вуду снизилось примерно до сорока процентов от предвоенного, и пару национальных благотворительных организаций пришлось на несколько лет закрыть.
Не то чтобы какие-либо Другие особо популярны. Не только вампиры сражались против нас в Войнах. Но важная особенность вампиров состоит в том, что они единственные, кто не может скрыть свою сущность: крохотный лучик солнца – и они вспыхнут. Так сказать, первая и последняя вспышка. Разоблачение и смерть в одном флаконе. Оборотни подвергаются опасности всего раз в месяц, и есть лекарства, сдерживающие Перемену. Лекарства эти запрещены, но ведь запрещены и кокаин, героин, «крысиные мозги» и ЛСД. Если тебе нужны лекарства от Перемены – ты их найдешь. И большинство оборотней находит.
Быть оборотнем не так плохо, как вампиром, но тоже достаточно паршиво. А многие демоны выглядят полностью нормально. У большинства из них есть та или иная забавная привычка – но ты не раскроешь демона, если только не живешь с ним. Тогда есть шанс застать его за поеданием садовых удобрений или старых радиодеталей. Или увидеть, как любимый во сне отращивает чешуйчатые крылья и парит в шести дюймах над кроватью. А иначе их не узнать. К тому же многие демоны чертовски милы, хотя на это как-то не хочется рассчитывать. Я, как и все, говорю о Большой Тройке, но «демон» – скорее собирательный термин, и зачастую применяющий закон чиновник трактует его как вздумается.
Прочие Другие не причиняют особых неприятностей – по крайней мере открыто. Чертовски круто считаться падшим ангелом, и у каждого есть знакомые с кровью фей или пери. К примеру, Мэри из нашей кофейни. Все посетители хотят, чтобы кофе им подавала именно она – ведь налитый ею кофе всегда горячий. Мэри не знает, почему так происходит, но не отрицает, что это из-за крови Других. В общем, пока Мэри работает официанткой в кофейне, правительство смотрит на это сквозь пальцы.
Но если какой-то гений когда-нибудь составит лекарство, позволяющее вампирам выходить на дневной свет, оно будет стоить больше текущего баланса всех банков, подконтрольных Глобальному Совету. Многие ученые (с одной стороны границы) и проходимцы (с другой) пытаются урвать этот куш. Ребята с черного рынка вкладывают в это деньги – но, вероятно, ребята в белых халатах все же получат его первыми, Секретом Полишинеля стало уже и то, что над кровопийцами в убежищах проводятся эксперименты – для их же блага, естественно. Еще один итог Войн Вуду! Глобальный Совет клянется, что хочет «излечить» вампиризм. Впрочем, настоящие ученые вряд ли начинают с самосожжения. (По крайней мере, я, так не думаю). Наш праздничный июньский понедельник посвящен Хироши Гуттерману: он собственноручно уничтожил множество вампиров – но, вероятно, не потому, что был демоном типа Нага, то бишь коброй, и успевал в нужный момент закрыть свой солнцезащитный капюшон. О чистокровном Наге с достаточно большим капюшоном и думать не Хочется… и вообще о том, как ученые либо вампиры выращивают кобр для экспериментов с их кожей, даже и мало-мальски правдоподобных слухов нет.
Здесь много вампиров. Точного числа никто не знает, но – много. И умные вампиры – если они, к тому же, еще и везучи – как правило, процветают. По-настоящему старые кровопийцы почти всегда и по-настоящему богаты. Если других новостей нет, всегда можно найти в глобонете очередную пространную статью насчет того, какая часть мирового капитала на самом деле подконтрольна кровососам; эти статьи сразу же попадают во все общенациональные и местные газеты. Может быть, это всего лишь паранойя. Но у вампиров есть еще одна особенность. Понимаете, они не размножаются. Они, конечно, делают новых вампиров – но делают из бывших людей. Оборотни, демоны и тому подобные могут иметь детей от обычных людей и друг от друга, и такие случаи нередки. Зачастую это случается потому, что родители любят друг друга, и любовь смягчает ксенофобию. Распространены истории о вампирском сексе и вампирских оргиях (предполагаемых), но нет ни одной сколько-нибудь правдоподобной истории о рождении ребенка-вампира или полувампира.
(Кстати о сексе у кровопийц: наиболее популярная история касается того факта, что вампиры, будучи нежитью, держат всю свою, так сказать, жизнедеятельность под сознательным контролем. Помимо очевидных вещей, таких, как ходьба, речь и кусание людей, сюда относятся и функции, которые сознание живых не контролирует – например, кровообращение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9