Позавчера вечером перед отъездом, 9 марта, я прощался со старшими детьми, Эстер проплакала у меня весь вечер на животе. Кажется, мои досужие разговоры и не менее досужие мысли насчет отъезда из Москвы за границу лишены какого-либо смысла. Кажется, я не могу вдали и долго без детей. Их жизнь невозможна долго без меня рядом. На ближайшие годы. Иного не дано, кажется.
Утро незаметно переходит в день. В основном Кёльн населяют германцы и чёрные американские скворцы с желтыми клювами. И очень много некрасивых женщин – результат упорной работы и повсеместной целеустремленности и сосредоточенности германского народа. Видимо, нелегко вывести нацию, в которой преобладают некрасивые женщины, которые отличаются от мужчин только внешними формами и одеждами.
Германские женщины в большинстве нехороши собой. Но в большинстве стильно и со вкусом одеты. Крайне энергичны, в массе здоровы. У большинства широкая и размашистая, марширующая походка, как на параде. Мало красивых германок. Много стильных, прекрасно одетых, независимых манерой, разговором, поведением, но не гармоничных, а грубоватых. Многие германские женщины отвратительны. Многие, действительно, испорченно ходят. Смотреть на них во время их индивидуального марша без содрогания невозможно. Независимость лишает женщину внутренней гармонии. И тайны, именуемой во всем мире, – женственностью. Женская чрезмерная внешняя свобода – часто нехороша внутренне.
Переглянулся в парке с немкой, которая гуляет по городу с ребёнком в коляске. Русская мне бы ответила иначе. Не столь независимо, хотя и более таинственно. Хотя немка ответила определеннее.
Мы живем в районе четырех – пятиэтажных домов. Из таких домов состоит почти весь Кёльн. Все дома покрыты черепицей. Как и сто и двести лет назад. От этого дома не стали менее или более старомодными. От этого дома стали привлекательнее. И прочнее. Поскольку черепица долговечнее шифера или железа, выдерживает дольше. Хотя, возможно, черепица дороже.
Во дворе нашего дома подобие гаражей с замшелыми крышами. Перед окнами ряд огромных платанов, со свернувшимися в трубочку пожухлыми коричневыми листьями.
Будний день. Много велосипедистов, в основном, молодые и не очень, женщины. На улицах, в магазинах практически нет гуляющих, праздношатающихся, неторопливых мужчин и женщин трудоспособного возраста. Всюду пожилые люди, либо мамаши с детьми. Молодые и трудоспособные работают.
Я не был больше двух лет в Германии. Вот как мне тогда увиделась страна.
«111596. В это сложно поверить мне самому, но сие так и есть. Я не спал три ночи подряд. Сегодня, вчера и позавчера. Не считая получаса и одного раза в два часа, в кабине, в кресле, уткнувшись в локти на столе. Как я это выдержал. Более того, я работал, сделал нечто, что никак не мог бы одолеть даже в спокойной ситуации.
Я, кажется, понял, что мне мешает, не позволяет писать в журнале. Я ничего не забыл, мне скучно писать на уровне социальной, информативной функции языка, Мне уже достаточно понимания схемы ситуации, а затем хочется уйти глубже с помощью языка прозы.
Собственно, практически все функции журналистские я осознал и прошел. Нужно дальше написать некую роль – под названием – „лучшее перо“, абсолютно холодно и рассудочно просчитать задачи и сформулировать объем требований информативного языка, не забывая, что и в такой роли – это все равно язык.
Сценарий, постановка, игра на многотысячную публику.
Странно, кроме интереса к логике профессии и деньгам – ничего меня не интересует в работе. Хотя, здесь вполне есть возможности для решения каких-то гражданских или даже – возможно иногда – интеллектуальных задач.
Жена права. Немного больше юмора, не нужно раскладывать мир на два тона – черный и белый, не нужно требовать не от себя максимального всегда, максимального на уровне трагедии.
После трех бессонных ночей и создания статьи, которая может всколыхнуть, или хотя бы подтолкнуть какие-то процессы, способные привести к усилению государства, строительству нового государства…
Так вот, после этих трех ночей, я сижу себе в самолете, лечу из Франкфурта в Кельн, разумеется, перед тем прилетев во Франкфурт из Москвы. По дороге из Москвы рядом со мной сидела двенадцатилетняя нимфетка, а сзади цвета ваксы негр с глумливым выражением лица и дергал волосы из ноздрей. Потом ему надоело это занятием, и он начал грызть ногти. Затем уперся глазами в миловидную бортпроводницу и затем уже заснул, почмокивая широким, не вмещающимся в рот языком. При этом его уши трепетали, как гнилые листья секвои. В самолете было душно, ногам тесно, и от кресла лучшей немецкой авиакомпанииL?ftganzaпахло кислой капустой. В целом полет проходил нормально.
Никакой разницы. Все знакомо. Главное, здешние лица похожи на наши, столь заметны заметные, столь неочевидны тусклые. Так и у нас. Я был прав. Ощущение от Германии, будто ты дома, только все забыли мой язык, либо я стал глухонемым. Ужасное ощущение, Они такие же люди, но и я не слишком от них отличаюсь. А вот не понимаем друг друга. Никак.
Английский, и вообще другой язык – это не просто язык – это новая жизнь, это возможность расширить свою жизнь, свои ощущения обогатить. Но есть свидетельство нового, более богатого времени, более полифоничной и структурно многообразной жизни. Язык – это открытость миру. Довольно соплей. Препятствие к изучению языка – не лень, не отсутствие времени и способностей, а закрытость жизни, которой мы жили долгие годы, десятилетия, столетия, наследуемая провинциальность и общинность крестьянской жизни недалеких предков, для которых мир был ограничен рекой рядом с деревней, далеким городом, в котором покупали сапоги и одежду.
Все же я дико провинциален, и дико зажат в этой своей провинциальности, отсюда и не светскость, отсюда видимая шероховатость в общении с людьми – от зажатости, от комплексов, которыми, кажется, набита не только моя башка, а и желудок.
Но раскрыть себя окружающему миру я должен и обязан, иного нет пути. Иначе смерть.
Православная церковь прожила долго в священной закрытости, в священной вере в возможность стяжать духа святого, вне знаний, вне культуры, вне ума, вне окружающего мира. В таком виде православие – это институт – нет, не враждебный миру, но и не способствующий его развитию.
В чем же сила православия…
Въезжаю в центре Кельна на автобусе по мосту. Стоп. Шалею раз и на всю жизнь. Кельнский собор в ночи, подсвечен вечерними огнями города – чувства одновременной радости и святости.
Людской обычный муравейник в метро. Жизнь кипит и через край плещется. Очень сильная динамика во всем и во всех.
Бомжи на ступеньках в метро – считают мелочь, все в порядке. Тот же мир – единый мир.
Могу предположить, что за этим внешним парадом, насыщенный правилами и условностями очень не простой, тяжелый для жизни мир. Люди в этом мире обязаны подчинять значительную часть своего существа обществу, общежитию, знаний правил общежития. В этом смысле человек здесь менее свободен личностно, но сильнее общественно, когда он вписан в общественную среду.
Мне здесь нравится по атмосфере, по духу, хотя, кажется, очень сильно провинциально. Но все также шумливо, также серьезно, также трудно, такие же напряженные после работы лица.
Квартирка у девочки хороша. Удивительно все же гармоничное существо, совершенно адекватный мир себе создала. Здесь свободно и легко дышится. Славно и не напряженно. Зачем же этот мир рушить. Его надо укрепить и развить. Не надо его разрушать. Напротив. Не нужно толкать ее к возвращению. Напротив, ее нужно толкнуть к вхождению и утверждению в этом мире.
Мой первоначальный план: основа для дальнейшего развития. Зачем же от него отказываться.
Не хочу.
В этой квартирке хорошая медитация.
И, наконец, ей здесь нравится, она себя здесь чувствует естественно и, кажется, ей удается не просто быть адекватной этому миру, но и найти подходу в глубину его, подобраться к его корням и найти свое место и свое изложение жизни здесь.
Вечером сходили – наконец-то – в немецкую народную баню. Нет никакого особенного вожделения смотреть на голую женщину в бане, напротив, это абсолютно нормальное состояние – совместное мытье. Собственно. я это понял еще и на примере своей семьи – теперь окончательно в этом убедился. Естественно – не стыдиться того, чего стыдиться не нужно.
Конечно, варварский обычай. Ходят немцы (кроме двух женских дней, когда во всех банях Германии могут мыться только женщины; при том, что мужских дней нет), трясут членами разных размеров, почти как в питерской Кунсткамере, и ходят немки и трясут грудями разных объемов. И всюду вагины, вагины, вагины, отовсюду на тебя смотрят сомкнутые или разверстые щели женские, смотрят пристально, не мигая. Смотрят на меня вагины, не мигая. Разнотравье женских вагин и мужских членов. Есть те и другие очень даже ничего.
Это и вполне демократичный обычай. Апофеоз немецкой банной демократии: голая немецкая старая плоская обвисшая жопа с линялой и сморщенной кожей.
111696. Очевидная мысль. Ты хочешь помочь своей стране? Да. Значит, нужно ее сделать более открытой и понятной окружающему миру. Это некоторая, а может быть, и основная мысль современного мира. Открытость и понятность. Быть вместе с миром – всегда было важно, сегодня в этом главная задача. Только так можно жить, без границ, без удручающей мир опасности.
Какая жестокая несправедливость – обилие языков, разные народности.
При всей очевидности мысли. Работа по ее оживлению и реализации требует огромного напряжения всех сил человека. Причем, каждого, прежде – тебя самого.
После Москвы Кельн – провинциальный, тихий городок, где можно расслабиться, и уже не очень пугаться потерять что-либо из чего-либо.
Но и здесь меня принимают за своего.
Самое сильное впечатление – Лев Копелев. Писатель, философ. В год платит 40 марок, чтобы его телефона не было ни в одном справочнике.
Этот человек – моя мечта, всюду дома, всюду гражданин. Он дружил с Виктором Некрасовым, да и выросли они в одном городе – Киеве. А перед самым отъездом из СССР в 1980 году, он жил в Москве. А еще раньше отсидел 10 лет в шарашке сталинской. Он дружит с Еленой Боннэр. Он в Кельне, его дети и внуки – в Германии, Швеции, США, России, всюду. Он мыслит мир – как единое и неразрывное целое.
Совершенно седой, старик, пергаментная кожа лица и рук, крепкое и свежее рукопожатие – очень похоже на рукопожатие поэта Ивана Межирова – такое же стремительное, неожиданно крепкое и по стилю мальчишеское, а по вере великодушное. Нездоров, точнее, недостаточно силен, но совершенно здрав, Жаль, быстро утомляется, можно было бы говорить часами, но через два часа разговора он очень устал.
Его дом на краю по-немецки ухоженного леса. В окно на втором этаже лезут ветви деревьев. На стенах портреты друзей, показалось, ближе к нам – портрет Фаины Раневской, автопортрет Виктора Некрасова, Высоцкий в спектакле, снимок Галича с дарственной, на двери предвыборный портрет Сергея Ковалева, с которым они сходны в главном – политика может быть нравственной, и когда-то, как утверждает Копелев, совершенно безосновательно, и была.
Он совсем не один, его окружают близкие ему люди. Это – здорово, такая старость, такое счастье в сердце. Его любят, он любит, он прожил трудную, но исполненную труда созидательного жизнь.
Марина, секретарь Копелева, говорит, что его автограф стоит очень дорого на рынке раритетов, один бизнесмен молодой прислал письмо с семью фотографиями Копелева и просил подписать, якобы для друзей, потом выяснилось, что для продажи. Постоянно приходят конверты с фотографиями и одной маркой, просят автограф и просят отправить адресату.
Немцы его любят за то, что он может говорить о них хорошее тогда, когда они лишены такой возможности, например, в разговоре об антисемитизме.
Его первая и, может быть лучшая книга о войне, „Хранить вечно“ – о бесчинствах русских в Восточной Пруссии в конце войны.
Номер его дома 41, район Zulz, аристократический район, непосредственно примыкающий к району Университету, дом на краю леса, на краю леса табличка – „Осторожно, птицы“, с изображением парящего коршуна.
Он вполне обеспечен, квартиру купил, у него были большие гонорары.
Совсем недавно вышли две книги – „Мы жили в Кельне“ и о его жизни в „шарашке“ после войны, когда за „буржуазный гуманизм к врагу“ Копелева посадили на десять лет. Книги раскупаются, любая продавщица самого захудалого магазинчика книжного знает имя Копелева, стоит спросить – „есть ли у вас Копелев“, в ответ неизменное – „o, jа“, и обязательно пойдет вынет с полки, на которой Набоков, Миллер, Маркес, кое-где Буковский, книгу Копелева.
Его новый издательский проект – очень дорогой для рядового читателя, цена одного тома переваливает за сто марок, сейчас готовится к изданию карманный вариант, более дешевое издание для всех.
Гражданин мира – это когда ты свой всюду.
Намоленное место, у так называемой „Украшенной Мадонны“ в Dom, главном католическом храме Кельна. Небольшая скульптура Богородицы размером с куклу и с ребенком на руках, в белом платье невесты, в коронке и обвешенная по периметру многочисленными дарами, крестами, кольцами, серьгами, видимо, от получивших чудотворную помощь от молитвы. Голоса миллионов с мольбами, просьбами и угрозами, слышишь, стоит закрыть глаза. Волна любви и боли поднимает тебя над землей. Я поставил свечи, такие маленькие пластмассовые прозрачные плошечки, наполненные парафином с ломким фитилем посередине. Зажег, поставил, закрыл глаза и услышал хор голосов. Я последним ушел из собора, там никого более не оставалось. Величественное зрелище, древние стены и древние потолки, древний собор. Прекрасные и простые звуки органа, золото икон. Темно, вечерняя молитва, сумрак покрыл плечи и лица, углы смягчены тьмой, воздух дышит молитвой.
1 2 3 4 5 6