Но я тебя прошу, не уходи от нас сейчас. Это нужно мне. – На последнем слове Марфа сделала ударение.

Глава 4
Марфа и ворона

Ева была потрясена ее настойчивостью. Уж кто-кто, а Марфа всегда признавала за человеком право на свободу выбора. С раннего детства проявившая свой характер, эта активная и любознательная девочка, от природы наделенная недюжинными способностями, демонстрировала самые крайние проявления подросткового бунта. То всей семьей ее вытаскивали из какой-то религиозной секты, пряча «бедную девочку» у разных теток от прилизанных и всегда безупречно вежливых сектантов. То вдруг она ударялась в язычество, довольно смело экспериментируя с шаманскими способами изменения сознания. Затем увлекалась протоевангелиями и отреченными писаниями. Она с энтузиазмом зачитывала своим благопристойным тетушкам апокрифы малоизвестных средневековых схоластов. После чего несчастные едва не возблагодарили бога за то, что Марфа свернула на путь обычных хиппи, поселившись с ними в палаточном городке, расположившемся недалеко от семейного загородного дома.
«Гораздо лучше, что теперь наша девочка рядом и под присмотром», – шептались милые старушки. И «присматривали» из-за кружевных занавесок за танцами и митингами детей солнца. Но лето прошло, и все эти веселые молодые люди с блестящими (не только от ветра) глазами куда-то испарились. И Марфа ушла вместе с ними.
После нескольких лет кочевой полубогемной, полуцыганской жизни Марфа, повзрослев, успокоилась. Сняла квартирку и устроилась в лавку, которая торговала всякой всячиной – от магических кристаллов и амулетов до бижутерии фэн-шуй, эзотерической литературы и картин. Картины пристраивали сюда знакомые художники из начинающих и гениальных, но безжалостно отвергнутых известными галереями. Марфа, единственная из пяти двоюродных сестер Евы, была замужем за неизвестным (о, только пока!) художником и уже имела ребенка.
Ева испытывала смешанные чувства именно к этой своей кузине, выделяя ее среди всех прочих. Только с Марфой она могла сидеть ночами на широких подоконниках, наблюдая, как мимо проплывают клубы тумана, и казалось, это девочки плывут в тишине мимо окутанных дымкой берегов неизвестной страны. А когда наступало утро, они первыми сбегали с крутого берега к реке, плавно несущей свои воды мимо их дома, плеском, смехом и дикими криками выгоняя ранних птиц из прибрежной травы.
Маленькая разбойница Марфа, отважная и веселая. Всех знавшая, всем интересовавшаяся. Раньше других девочек закурившая, выпившая вина и поцеловавшая мальчика. Она щедро делилась опытом с кузинами. А те жадно, как птенцы с раскрытыми клювиками, ловили каждое ее слово. Она исследовала поросшие паутиной чуланы и темные чердаки, отыскивая сундуки со старыми шляпами и вышедшими из моды еще лет пятьдесят назад платьями – для домашних карнавалов и театральных постановок. Марфа, само собой, исполняла роли героических капитанов пиратских бригов или несправедливо осужденных графов.
В отличие от других девочек, Марфа поменяла наклон почерка, начав укладывать буквы не направо, как всех учили в школе, а налево. Эту особенность она пронесла сквозь годы, богатые на события и людей, не изменив округлость и твердость небольших буковок, из которых уверенно вывязывала слова в редких письмах Еве.
Так Ева и вспоминала Марфу, всю ночь ворочаясь с боку на бок. Не заснув до утра, разбитая, совершенно несчастная, она стала ждать вечера. Была любимая погода Евы – шел дождь. Мерный стук дождя по оконному стеклу пытался убедить ее, что все еще наладится. Возможно. Возможно. Возможно.
Ева жила в одном из старых районов города, тихом и почти свободном от шумных торговых и бизнес-центров. До сих пор не облюбованный яппи или парвеню, район был застроен преимущественно доходными домами в стиле модерн. Как бы отделенный от остального города небольшим каналом с одетыми в камень набережными, с тихими скверами и огражденными высоким, кованым кружевом дворами, в которых няни выгуливали детей в колясках и без, район соседствовал с парком. Этот огромный городской парк, давно запущенный, стал убежищем для попрошаек и нищих всех мастей.
Старинный собор, выстроенный из серого камня, навевал уныние и в самые солнечные дни. Когда-то он был частью женского монастыря, но, видимо, даже отказавшиеся от мирских утех девы не могли вынести удручающего существования, которое обещали эти мрачные, суровые стены. Казалось, могильный холод разливался от этого угловатого здания, стоявшего на границе между законом и волей, между детьми ночи и дня.
Ева смотрела из окна на вымокший и от этого еще более потемневший собор, на черную воду в канале и думала, что вот он, наверное, и есть конец ее спокойной жизни. До этого момента Ева не осознавала, насколько счастлива была вдали от шумной родни, их забот и волнений. Ей пришла мысль, что она, как и этот старый собор, пограничное создание, не принадлежащее ни ночи ни дню, ни жизни и ни смерти, – нейтральный наблюдатель.
Она проверила свой почтовый ящик, напрасно попыталась отработать присланные документы – очередное задание из конторы. Прочла несколько писем от людей, с самого начала их знакомства принявших как должное редкие ответы от Евы, еще более редкие звонки и уж совсем нечастые встречи с ней. Наконец, утомленная бессонной ночью, решила передохнуть, в надежде уснуть хоть ненадолго до приезда Виолы. Она зарылась поглубже под одеяло и, как ни странно, мгновенно провалилась в омут сна.
Что-то случилось – это она поняла сразу. Ева никогда раньше не замечала чужого присутствия в своем внутреннем пространстве – Дом, хотя и не изведанный до конца, имевший еще множество комнат и темных закоулков, всегда принадлежал только ей. До сих пор. Заглянув первым делом в Кабинет, Ева ужаснулась переменам. Белые стекла были разбиты, девственная чистота стен опорочена разводами и грязными потеками черной жижи, издающей непереносимое зловоние. И повсюду следы босой человеческой стопы и трехпалой птичьей лапы – пунктиром пересекающихся линий. Съежившись от страха, она стала искать дорогу обратно. Не узнавая изменившихся лестниц и коридоров, Ева все больше теряла контроль над собой.
Почти на грани истерики она вдруг набрела на доселе незнакомую территорию. Зайдя в первую же дверь, Ева оказалась в комнате, стены, пол и потолок которой были сделаны из зеркал. Слишком много зеркал – вспомнилось ей о ресторане, в котором она ужинала с Максом. Оглушительно хлопая крыльями и издавая отвратительное надрывное карканье, черным ворохом взметнулась ворона. Она беспорядочно бросалась по комнате от стены к стене, билась о зеркала, которые многократно умножали ее отражения, и, наконец, в последнем порыве, обезумев, бросилась к Еве. Девушка выплеснула крик, застрявший в горле, и мгновенно перенеслась в другое место.
С бешено бьющимся сердцем она очутилась в месте, которое хорошо знала. Комната Страха за много лет с последнего посещения не изменилась. Те же стены, выложенные из серого камня, от сырости поросшие зеленым мхом; тусклый свет, лениво сползающий сверху грязно-серой вязкой массой. В тишине отчетливо слышался размеренный звук капающей воды. Эхо торопливо улетало вверх по колодцу, как дым в трубу.
Остановившееся время завороженно разглядывало каждую каплю. Подождав немного, по опыту зная, насколько непонятным становится время в этой комнате (да и во всем Доме оно меняло свою сущность кардинально), Ева села на каменный пол, покрытый мягким ковром из толстого слоя пыли и мусора.
Ожидание затягивалось. Никогда раньше у Евы не получалось размышлять в этой комнате. Эта мысль пронзила ее, причинив почти физическую боль, девушку охватил уже не просто страх. Это был леденящий душу ужас. Ева посмотрела наверх.
Заслонив свет, отбрасывая гигантские тени, оттуда, свесив головы над краем колодца, смотрели Марфа и Сеньора. Переглянувшись, они весело сверкнули глазами и кивнули друг другу, оскалив зубы в безумной улыбке. И тут, как будто только с их высочайшего разрешения, Ева проснулась.

Глава 5
Старый дом и его обитатели

Овонили в дверь. Бросив взгляд на часы, Ева поняла, что за ней приехала Виола. Медленно подняв руку ко лбу, она прикоснулась к холодной, влажной коже. Настойчивые звонки продолжались, к ним добавились трели телефона. Видимо, Виола теряла терпение.
– Боже, боже! Как ты меня испугала! Я уже думала, что ты куда-нибудь сбежала, лишь бы не ехать со мной сегодня, – локомотивом ворвалась в квартиру Виола. Она с упоением переживала ужас несбывшегося предположения. Наконец, оглядев бледную Еву, так и стоявшую в открытых дверях, Виола смягчилась: – Ну, не грусти ты так. Никто не будет донимать тебя или мучить. В конце концов, мы же все тебя любим. Честное слово, ты ведь не на каторгу и не в пыточную камеру идешь!
Они спустились к машине Виолы. Усевшись на заднем сиденье, Ева, под убаюкивающий щебет матери, стала смотреть на пролетающие мимо дома и улицы. Потрепанная, видавшая виды старая машина Виолы, прытко рванув с места, катилась по мокрому городу в сторону залива.
Нежно любимый автомобиль носил уютное имя Шуша и был до отказа забит всевозможными вещами. Найти здесь можно было что угодно – от кашпо для ползучих домашних растений до пухлой аптечки, переполненной средствами от подагры, головной боли и других недомоганий. Среди разноцветных коробочек встречались даже непросроченные препараты.
Выудив из-под пакета с детскими игрушками («Для племянниц одной из подруг», – пояснила Виола) теплый плед, Ева укуталась в него и притихла в надежде ввести Виолу в заблуждение – вдруг та подумает, что Ева спит? Старые дома, потолпившись за окном, уступили место новостройкам. А вскоре зеленым потоком хлынули деревья, укутанные в пышные кусты, совсем недавно забурлившие пеной листвы.
– …Да ты меня не слушаешь совсем! И не притворяйся. – Виола, с опасностью для редкого загородного, но все же движения, обернулась к Еве.
Ева, не отреагировав, продолжала следить за дерганой картинкой, изо всех сил изображающей пленер.
– Ева, дорогая, – настолько проникновенным голосом произнесла Виола, что ее дочь, занятая своими тяжелыми мыслями, повернула к матери удивленное лицо, – если ты так не хочешь ехать, я отвезу тебя обратно домой. Скажу, что ты простудилась. У тебя и правда болезненный вид. Ты бледненькая! Дай-ка я потрогаю твой лоб. – Виола потянулась к дочери, маневрируя с риском для жизни и здоровья всех, кто находился в пределах видимости. Но, вовремя передумав, свернула на обочину и остановилась. – Я поворачиваю обратно, – решительно сказала она. – Тебе надо выпить горячего молока с медом. Так… – Виола наконец дотянулась до лба уворачивающейся Евы. – Детка! Да у тебя жар! Срочно в постель. Придется отменить уроки фортепиано – я посижу с тобой, пока не спадет температура. Надо пригласить доктора Вайса. Никогда не доверяла этим юным шарлатанам, а он старый друг семьи, еще в детстве лечил твою ангину. Милый старичок! Приглашал меня тут как-то на ужин, а я, жестокая, все еще думаю. Как все это удачно! Но как же бабушка?.. С другой стороны, моя дорогая, если ты так настроена против этой встречи, ничего хорошего не выйдет. И потом, если даже я не знаю, зачем тебя хотят видеть, что можно ожидать от старых перечниц? Все что угодно, – уверенно заключила Виола и взглянула на Еву своими по-детски чистыми и ясными глазами, не утратившими с годами блеска и озорства.
Ева по-новому, более внимательно посмотрела на Виолу. Невозможно было представить, что истинный адепт семейных ценностей может пойти на поводу желаний не самой верной дщери клана.
– Ма, я хочу поехать! – И, немного подумав, добавила: – Меня Марфа просила.
– Тем более! – решительно сказала Виола, уверенная, что, раз не обошлось без Марфы, значит, дело и впрямь неприятное. От всего неприятного, некрасивого и грустного Виола старалась держаться подальше. – Скажем, что ты серьезно заболела. Или нет (еще накликаем беду!), скажем, что заболела я.
– Не глупи, ма. Едем, – скомандовала Ева.
Вздохнув, Виола завела машину. Впрочем, покрутив настройку радиоприемника и найдя волну, передающую шлягеры прошлых лет, она довольно быстро повеселела и даже начала подпевать. Когда-то ей прочили карьеру опереточной дивы. Со своим нежным меццо-сопрано Виола и впрямь смогла бы развернуться на этом поприще, еще и сейчас привлекавшем ее блеском перьевых боа и лихо заломленными бутафорскими цилиндрами.
Но женщины в их семье не занимались такими низменными и недостойными благоразумного человека делами, как оперетта, цирк, профессиональное искусство и некоторые другие занятия (с течением времени список видоизменялся).
Во многом семейные традиции держались исключительно на авторитетах Александры и, разумеется, ее матери – старухи, по всей видимости, перешагнувшей столетний рубеж.
Обе обосновались в старом загородном доме, принадлежавшем семье с незапамятных времен. Дом стоял в глухой местности, вдали от деревень и курортов, у самой реки, окруженный, как старыми боевыми соратниками, столетними дубами и разлапистыми елями, которые подступали почти к самым стенам дома.
Дом когда-то был частью огромного поместья и принадлежал их прадеду. На его черно-белом фотопортрете, уже неоднократно восстановленном, можно было увидеть подтянутого, с длинными нафабренными усами щеголя в сюртуке и в блестящем на весеннем солнце цилиндре. Исполненный достоинства, он держал под уздцы иссиня-черного скакуна, с гордо изогнутой шеей и тонкими изящными ногами в белых носочках. Снимок был сделан на всемирной выставке в Париже, куда их прапрадед возил своих иноходцев, вообразив себя коннозаводчиком. С тех же времен остались заброшенные конюшни и барабанные столы для разминки лошадей. Мельница и заросший тиной прудик уже настолько отстранились от усадьбы, что могли считаться самостоятельными единицами окружающего пространства.
1 2 3 4 5 6