«Великая Мечта»: Лимбус Пресс; Санкт-Петербург; 2007
ISBN 978-5-8370-0477-3
Аннотация
Предыдущая книга Андрея Рубанова «Сажайте, и вырастет» была замечена едва ли не всеми литературными критиками страны, вошла в шорт-лист литературной премии «Национальный бестселлер», и права на ее экранизацию купила одна из ведущих кинопродюсерских фирм.
Роман «Великая Мечта» подхватывает историю героя прошлой книги, вновь погружая его в лабиринт событий, где идеалы юности подвергаются серьезным испытаниям. Убийство друга, крах бизнеса, судебные приставы вкупе с призраками из прошлого... Выдержит ли герой, или ему придется прогнуться под торжествующий мир чистогана?
Андрей Рубанов
Великая Мечта
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
– Понятно, – сказал Юра. – А как ты мечтаешь умереть?
Я усмехнулся и крутанул руль.
– Что за вопрос? Естественно, в канаве. Русский писатель обязан умереть в канаве. Как Толстой. Как Хлебников, Грин, Платонов.
Юра поморщился.
– Взрослый человек, двадцать один год – и до сих пор хочешь стать писателем?
– Стану обязательно. А потом – помру в канаве. Вонючим грязным бродягой.
– Да, это благородно, – сказал Юра, и его глаза сузились. – И чтобы хоронить тебя приехали дети и внуки на «роллс-ройсах».
– Именно так.
Стояли в небольшой, но плотной утренней пробке, у самого выезда на площадь Восстания, имея с правого борта огромную, в полнеба, гранитную глыбу сталинского высотного дома, а с левого – вереницу граждан, спешащих ко входу в метро. Еще левее тянулся длинный ряд ларьков, переполненных высококачественными и дорогостоящими западными товарами всемирно известных брендов: спирт «Рояль», сигареты «Магна» и так далее. На фоне обычного и вечного цвета моего города – серого всех его оттенков – яркие глянцевые упаковки и блестящие этикетки словно светились изнутри. Купи и наслаждайся! Отдельно, более солидно – уже не в кривоватых сараюхах, а в магазинчиках с отдельным входом, – потребителям предлагались электрические чайники и магнитофоны, а также их гибриды, не менее престижных марок: «Мекасоник», «Акайва», «Панашарп»; все пестрело, все призывно мерцало всевозможными разноцветными огоньками, радовало глаз, победительно оттеняло унылый кирпич зданий и сулило немыслимые наслаждения в процессе эксплуатации.
Однако обитатели большого города не торопились раскошеливаться. Главным образом по причине отсутствия содержимого в кошельках. Обычное дело для тысяча девятьсот девяносто первого года.
Наблюдая обитателей через открытое окно машины (а кто в веселом месяце июне катается по городу с закрытыми окнами?), я очень их жалел. Особенно тех, кто постарше. На их глазах столица всемогущей коммунистической империи, с завораживающей, ошеломляющей стремительностью превращалась в город желтого дьявола. То, что пять лет назад беспощадно клеймилось с красных трибун, со страниц книг, с телеэкранов – теперь вовсю торжествовало, бубнило клаксонами дорогостоящих лимузинов, шелестело рекламными разворотами в газетах, глумилось, звенело монетой, золотозубо ухмылялось, безостановочно ползло; сегодня обнаруживалось там, где еще вчера царила сонная тишина.
Теперь обитатели – девяносто из ста – имели на лицах печать тревоги и недоумения. Сейчас они угрюмо спешили на свои низкооплачиваемые работы.
А мы с Юрой свою уже сделали.
– Еще благородно – издохнуть на тюремной больничке, – продолжил Юра, закуривая. – От тубика или менингита.
– Дохнут животные, – сказал я.
– Бывает – и люди дохнут.
Однажды мой друг попался на незначительной афере и год отсидел в Бутырке. Он находился на свободе двадцатый день. Когда он говорил о больничке, его лицо стало злым и гордым.
Меня, привыкшего жать гашетку до упора, езда в пробке очень утомляла. Что может быть унизительнее, чем непрерывно манипулировать рычагами и педалями и при этом двигаться со скоростью пешехода? Я ведь не пешеход. Пешеходы – вон, бредут, опустив головы, а мы с Юрой вольготно полулежим в креслах, расслабив спины и шеи, положив локти на нижние кромки окон, и рассматриваем окружающую действительность с превосходством.
– А как мечтаешь умереть ты?
Юра застеснялся.
– Представь: девяносто лет. Хрен не стоит. И вообще ничего не работает. Дышишь через раз. Пукаешь кефиром. И вот, когда понимаешь, что уже – все, незачем дальше портить общий воздух – тогда идешь в самый грязный кабак, в самый простонародный шалман. Заказываешь мяса и водки. Неторопливо ешь. Гоняешь туда-сюда халдея. И тем временем наблюдаешь за соседними столиками. Выбираешь самую стремную компанию самых что ни на есть конченых уродов – и посылаешь их всех на хуй! От души. Конкретно. Членораздельно. Словесно опускаешь. Выписываешь по полной программе. Дальше – махаловка, и тебе суют бутылочную розочку в живот... Скажи, сильно?!
– Сильно, – оценил я, в очередной раз продвигая машину на пару метров. – А назавтра в желтой прессе статьи. «Девяностолетний старик погиб в пьяной драке, которую сам спровоцировал». Юра подумал и возразил:
– Заголовок – плохой. «Которую» – вредное слово. Лишнее. Заголовки должны быть в телеграфном стиле. Чисто под Хемингуэя. Старик погиб в драке. Точка. Ниже, более мелким шрифтом: «Он сам спровоцировал свою смерть».
– Ты прав.
Юра проучился на факультете журналистики московского университета полтора года и любил порассуждать на газетные темы. Единственная опубликованная им статья писалась в соавторстве со мной шесть лет назад. Тогда мы оба еще пребывали в статусе пылких девятиклассников, пытающихся как-то дерзать по жизни, – еще по той, старой жизни при старых порядках.
– Хотя, – продолжил мой лучший друг, закидывая в рот пластинку дорогостоящей жевательной резинки, – я вряд ли доживу до девяноста. И вообще до старости. Да и не стремлюсь.
– Боишься старости?
– Нет. После тюрьмы я стал очень спокойный. Ничего не боюсь. Бояться – глупо. Чего ты боишься – то ты создаешь.
– Метафизика.
– Дурак! – со своей обычной мрачной горячностью произнес Юра. – Не метафизика, а объективная реальность, данная нам в ощущениях! Предположим, ты боишься, что тебя посадят в тюрьму. Кстати, извини, что я все время съезжаю на эту тему, на тюрьму – просто она, сука, постоянно в голове сидит... В общем, ты что-то натворил. И боишься, что тебя посадят. Представил?
– Это легко, – искренне сказал я.
– Ты становишься напряженным. Лицо делается тревожным и злым. Оно привлекает внимание. Менты в метро все чаще проверяют у тебя документы, а если ты ездишь на машине – обыскивают машину. Это тебя дополнительно нервирует и бесит. В разговорах с приятелями ты начинаешь ронять многозначительные фразы типа «не дай Бог, закроют» и так далее. Слыша такие речи, знакомые тоже напрягаются... Стой!!! Тормози!!!
Я вздрогнул и ударил ногой педаль.
– Смотри, какая девчонка! – азартно выкрикнул Юра. – Тормози! – Дернув ручку, он приоткрыл дверь и попытался встать правой ногой на асфальт, но тут трафик слегка проредился, я тронул нашу железную черепаху дальше и возразил:
– Успокойся. Я тоже ее заметил. Натуральная блондинка с желтой сумочкой. Зачем ты ей нужен? Она спешит на работу или на учебу. Одета прилично – значит, папа с мамой не бедствуют. Или муж подкидывает... Такие ухоженные – как правило, замужем... Или при постоянном мужчине.
– Не факт.
– Спорим?
– С каких пор ты стал специалистом?
– Я полгода как женат.
– Но не на этой блондинке.
– Ты что, не рассмотрел ее глаза? Запавшие, а под ними темные пятна. Явно накануне зажигала в койке как минимум полночи...
– Если ей так хорошо, – запальчиво повысил голос друг, – тогда почему она в девять утра куда-то спешит, а не спит себе до полудня? На хрен нужен такой мужчина, который свою подругу выгоняет утром на работу...
– Может, он ей денег дал. И она спешит их тратить.
Юра задумался и возразил:
– Но не в девять утра.
– Ты хотел рассказать, – напомнил я, – как сделать так, чтобы ничего не бояться.
Юра с сожалением хлопнул дверью, и она задребезжала. Да и вся машина как бы сделала робкую попытку развалиться на составные части. Но не развалилась. Все-таки хороша советская техника, подумал я. Простая и дешевая в эксплуатации.
– Однажды среди твоих знакомых оказывается кто-то, близкий к ментам, и вот уже куда следует идет информация, что такой-то – дерганый, подозрительный, весь на нервах. Так ты подсознательно делаешь свой страх реальным. Потом к тебе приходят, закоцывают руки в браслеты, а ты думаешь «Ах, я предчувствовал»... А на самом деле – не предчувствовал, а создал! Поэтому, – Юра упер взгляд в мой висок, – всегда веди себя весело и расслабленно. Генерируй безмятежность! Не бойся. Лучше – мечтай. Любил мечтать?
Я улыбнулся. Университетский жаргон очень забавен. «Любил выпить пива?» «Любил сыграть в регби?» «Любил «Стенку» Алана Паркера?»
– Любил.
– Вот и мечтай.
– О чем?
– О том, что через каких-нибудь пятнадцать лет все вокруг изменится. Люди будут веселы и богаты. И мы в том числе.
Сам он не выглядел мечтателем ни в малейшей степени.
Я не считал его внешность красивой – но по-настоящему запоминающейся, тонкой. Неординарное лицо неординарного человека, лицо с медали, лицо с флорентийской фрески – оно отличалось необыкновенной живостью. Брови то по-мальчишески резко взлетали вверх, то нагружали глазницы, обнажая непреклонность характера, а рот поминутно ломался в гримасе презрения, когда верхний край губы устремляется вверх, поднимая ноздрю, и вдоль крыла носа пролегает складка, или чаще, наоборот, раздвигался в обаятельной улыбке.
Он любил улыбаться.
Гладкие щеки скудно снабжались кровью – я никогда не видел Юру румяным или раскрасневшимся, даже если мы играли в футбол. Впрочем, он не любил футбол.
Как всегда у необычных и сильных людей, выделялись глаза. Глубоко посаженные, иногда прикрываемые тяжеловатыми, с излишком кожи, чуть дряблыми веками, они часто бывали мутными и невыразительными, но в этом угадывалось нечто вроде маскировки; едва их обладатель начинал говорить, они загорались бешеной тысячемегаваттной страстью. Взгляд прожигал собеседника насквозь, мгновенно. Он действовал кумулятивно, он валил наповал, и в результате даже самый цвет этих глаз я никогда не мог воспринять объективно. Серые? Зеленые? Голубые? – Бог знает. Они полыхали изнутри всеми красками спектра. Зраки безумца, чья бешеная воля не подавляет тебя, но демонстрирует наличие неких принципиально иных, величайшего накала напряжений и энергетик. Страшные зрительные яблоки гения, очертившего голову. Пылающие великою бедой. Глаза титана, глаза полубога – то ли великого негодяя, то ли великого подвижника – они пробивали дыру в ткани скучной повседневности.
Я умел выдерживать давление его взгляда.
Не только лицо – казалось, каждый мускул его тела непрерывно движется. То сгибается колено, то нога закидывается на ногу, то ладонь барабанит по бедру, то вторая ладонь отмахивает в такт произносимым словам; сигарета то зажигается, то заталкивается в пепельницу, выкуренная едва на треть; голова вертится чуть ли не на триста шестьдесят градусов; пальцы то сжимаются в кулаки, то хрустят, то ловко, звонко щелкают; челюсть терзает жвачку; спина то распрямляется, то торчит унылым горбом, – и все без единой паузы, без малейшей остановки.
Такова была вся его манера жить. Без малейшей остановки.
То же и с голосом. Иногда – особенно по утрам – скрипучий и севший, а в остальное время дня – высокий, хрипловатый, с резкими, почти мальчишескими модуляциями, иногда прыгающий в фальцет, в другие моменты опускающийся в многозначительный баритончик – голос звучал всякую секунду времени по-разному; клоунада мгновенно превращалась в трагический манифест, и наоборот; грусть мешалась с издевкой, поэтическая печаль – с демонстративным, болезненным хамством.
Его рост превышал метр восемьдесят пять. Фигура – редкого атлетического типа, когда плечи безразмерны и жилисты, руки длиннейшие, мосластые, ключицы рельефны; шея длинная, но и очевидно крепкая; углом там торчал дерзкий кадык, иногда резво путешествующий вверх и вниз; отдельно выделялись, справа и слева, сонные артерии, взбегающие к небольшим, аккуратно вылепленным ушным раковинам.
Длинноногий, узкий в поясе, он сейчас, в свои неполные двадцать два, олицетворял собой природную, взрывную силу, хранящуюся не в мускулах, не в каменных бицепсах, а в сухожилиях и нервах. Такие люди, может быть, и не умеют выжать рекордный вес в спортивном зале, но врага своего, в решающий момент, всегда поднимут над головой и грянут оземь.
Особый шарм его облику придавали кисти рук. Рожденный от инженера и университетской преподавательницы, он унаследовал изящнейшие интеллигентские запястья, узкие ладони и длинные, очень белые и худые пальцы. Ими бы ударять по клавишам «Стейнвея» или зажимать лады на «Гибсоне», такими вот мизинцами и указательными, где сквозь прозрачную кожу светятся, едва уловимо, фиолетовые, тонкие кости.
Он, смешно, комплексовал насчет своих рук и несколько раз признавался мне, что желал бы иметь полноценные боксерские кулачища, здоровые и грубые, эдакие пивные кружки, волосатые лапы записного мачо, а вот поди ж ты – достались от папы с мамой консерваторские паучьи лапки...
Впрочем, обязательно добавлял он, в драке маленький кулак тоже неплох. Больнее врезается в висок соперника.
Точно такой же комплекс мучил его насчет нижней челюсти. Она, действительно, могла показаться внимательному наблюдателю немного узковатой, и лицо, в результате, напоминало треугольник. Чтобы ликвидировать недостаток, мой друг непрерывно жевал резинку. По-моему, напрасно: все недочеты компенсировались рельефными скулами, идеальным римским носом и небольшим сухим ртом с опущенными вниз углами губ.
– Тормози, – опять сказал Юра и встревоженно заерзал на сиденье. – Ты что, не видишь?
Мент махнул нам рукой.
– Его проблемы, – ответил я, продолжая давить педали, продолжая продвигать наш поскрипывающий и погромыхивающий агрегат от устья площади к выезду на Садовое кольцо.
1 2 3 4 5 6 7