На столе был оставлен лист бумаги – приговор суда: «Проститутке из „Барбара-Кост“ не разрешается воспитывать ребенка».
– Но куда же они его девали?
– Не знаю. Не говорят. Вероятно, он далеко отсюда, в другом штате, в каком-нибудь приюте. Знаешь, я даже немного рехнулась…
Мэри вдруг заплакала, рот ее принял знакомое мне детское выражение, и на минуту я увидел прежнюю Мэри. Я едва удерживался, чтоб самому не зарыдать… Мы оба молчали. Что делать? Сына я потерял. Но как быть с Мэри?! Правда, это была не та Мэри, которую я так любил. При всем желании я не мог вызвать в себе и тени прежнего чувства. Но совесть говорила другое: «Какое бы У тебя ни было чувство, но ведь перед тобой сидит твоя Мэри. Та, которая ради твоего сына красила шелк своей кровью, и теперь на твоих глазах погибает в „Барбара-Кост“…
– Пойдем, – решительно сказал я, тронув ее за руку.
– Куда?
– Со мной. Уйдем из этого ада. Мы забудем навсегда это место. Будем снова жить вместе, и потом, может быть, нам вернут нашего сына.
Мэри задумалась. Думала долго…
– Ну что ж, пойдем? – я снова тронул ее за руку.
– Нет. Поздно… – твердо ответила она.
– Почему?
– Я теперь чужая тебе… Испорченная. Мне все будет казаться, что ты из жалости терпишь меня. Нет! Твоя совесть чиста. Так зачем еще тебе страдать из-за меня? Мне от этого не будет легче.
Тщетно я возражал, доказывал, убеждал, умолял. Она оставалась неумолимой.
Я поднялся, чтобы уйти, но она удержала меня за руку.
– Погоди… Возьми чек. Я ведь работаю на процентах, – она протянула мне какую-то розовую бумажку.
– Зачем? – удивился я.
– По нему ты уплатишь старухе полтора доллара. Иначе тебя не выпустят.
Я выбежал на улицу… Всю ночь я пил, чтобы прогнать отчаяние, но так и не мог прогнать его.
Чили замолк. Молчала цитра. Луна ушла вправо, потянув за собой серебряную дорожку.
– Прошло много лет, – продолжал Чили. – Однажды в Роттердаме я по обыкновению зашел в кабачок. Кабачок как кабачок. За стойкой – жирный хозяин. Жена его, молодая, красивая стерва, кокетничала и заигрывала с посетителями. Цель известная: споить и обобрать наивных моряков. Вошли два молодых матроса. Паршивенький оркестр из трех музыкантов завизжал и захрюкал что-то вроде марша. Молодые люди, польщенные такой встречей, довольно улыбаясь, уселись за столик. Судя по загару на их лицах, они только что вернулись из плавания и, следовательно, были при деньгах. Младшему из них было не больше семнадцати лет. Перемигнувшись с мужем, жена кабатчика подлетела к ним. Парни потребовали виски. Они быстро хмелели, а хозяйка, кокетничая, подливала им виски. Особенно разошелся младший. Я подумал: этот юнга зарабатывает мало, деньги достаются ему не легко. И вот за фальшивую ласку он отдаст весь свой труд этой прожженной кабатчице. Я подошел к их столу и, так как сам уже 86 был достаточно пьян, толкнул кабатчицу. Не успел я открыть рот, чтобы объяснить парням причину своего поступка, как получил от старшего из них удар прямо в глаз. Я был тогда очень силен и, рассвирепев, ответным ударом нокаутировал старшего, а младшего так рванул за руку, что тот громко застонал и на глазах его выступили слезы. И вдруг к своему ужасу и удивлению сквозь угар ярости и хмеля я увидел родную Мэри… Ямочку и детский рот – Мэри. Мэри…
А цвет лица, глаза, волосы – это было мое. Да ведь это же мой сын!
Я выпустил его руку и заревел:
– Сын! Сын мой! Прости! – Но сынок мой, посмотрев на меня, как на сумасшедшего, ринулся к выходу. Я за ним; но несколько человек вместе с хозяином загородили мне дорогу. Прорываясь к сыну, я дико отбивался, и когда вырвался из рук и выбежал на улицу – мальчика и след простыл. Словно ночь проглотила его. Я мчался наугад, надрывно крича в темноту:
– Сынок! Сынок!
Прохожие шарахались от меня. Я бежал и кричал, пока не нарвался на полицейского. Снова схватка. А потом участок и тюрьма… Наконец я очутился на свободе, но сына, конечно, не нашел. Долго еще рыскал я по порту и, описывая наружность сына, как помешанный, приставал ко всем с вопросами:
– Не видали ли вы моего мальчика?
Так потерял я жену и сына…
Проходили годы, а я все еще жил надеждой что где-нибудь, когда-нибудь встречусь ним… Но свет велик… И я давно потеря всякую надежду…
Чили снова стал набивать трубку. Опять зазвенела цитра, но теперь ее звуки только усиливали грусть.
– А Мэри ты больше не встречал? – спросил я старика.
– Спустя несколько дней после нашей встречи я снова посетил «Барбара-Кост», на ее там уже не было. Исчезла… Да… Грустно и обидно, исколесив весь свет, на старости лет умирать одному, без единого близкого человека.
Это мой последний рейс. Меня и на это судно взяли неохотно. Что же ждет меня впереди, когда иссякнут силы? Капитал мой – мешок с барахлом, пара новых сапог и жалованье за рейс. Хочется отдохнуть, иметь свой угол. Протянуть свое старое тело и спокойно лежать на траве, на солнышке, крепко спать ночью на земле, не слыша рева океана и надоевших склянок… По окончании этого рейса са я мечтаю хоть не надолго позволить себе эту роскошь, а когда деньги уйдут, продать сапоги, чтобы подольше продлить удовольствие, а там… будь что будет…
На палубе раздались мерные и четкие шаги, словно кто-то маршировал, и послышался голос:
– Ты! Спать!
– А я хочу цитру послушать. Тебе-то что? – по-ребячьи, робко запротестовал голос юнги.
– Марш в кубрик! – зарычал Ганс.
– Да тебе какое дело?! Я не на работе.
Мое время.
– Не выспавшись, ты плохо будешь работать.
– Да тебе-то что? – возмутился юнга. -
Ты здесь не хозяин, не капитан и даже не боцман.
– Рассуждать?! – Ганс шагнул к юнге, но его остановил яростный ропот людей:
– Ты! Обезьяна! Убирайся отсюда!
– Паршивая тварь! Испортил музыку!
– До каких пор ты будешь портить здесь воздух?
– Что?! Что?! – заорал Ганс.
Ему влепили звонкую затрещину. Его угрозы никого не испугали.
Пароход прибыл в Порт-Саид. В воскресенье, когда вся команда отправилась на берег, Чили остался на палубе. Он целый день Возился со своими вещами, рылся в своем Мешке, лазил под койку. А вечером мы заменили, что он как будто избегает разговоров с нами. Во время ужина он устало вздыхал И не прикоснулся к пище… Он глядел поверх наших голов, и в черных глазах его таилась боль. Даже цвет лица его стал необычным: На медных щеках его выступили красные пятна…
– Почему не ешь?
– Болен? – спрашивали его. Он не отвечал.
Смущенно переглядываясь, мы пожимали плечами. Таким Чили мы не видали никогда. Но вот старик обвел нас грустным взглядов и глухо произнес:
– Я ухожу от вас.
– Почему?
– Что случилось? – посыпались со всех сторон вопросы.
– Среди вас… находится вор, – ответил Чили и, отвернувшись, стал собирать свои вещи в мешок.
– Вор?! Где он? Кто? – шумно заволновались мы.
– Не знаю кто, но он здесь, среди вас, – ответил Чили. – Он здесь, в кубрике.
– Что он украл?
– Сапоги, – последовал ответ. Все замолкли. Переглянулись-
А через минуту кубрик загудел:
– Кто мог польститься на сапоги?
– Может, они завалились?
– Не может быть, чтобы среди нас оказался вор!
– Ищи, ребята!
Небольшое помещение кубрика было перерыто сверху донизу. Но сапог не оказалось Неловкость, стыд и смущение охватили всех.
– Давай искать в мешках, – предложил кто-то.
– Давай.
В несколько минут были вытряхнуты и осмотрены все мешки, даже мешки отсутствующих. Ничего!
Нам стыдно было смотреть друг другу в глаза.
– Слушай, Чили! – робко заговорил Карл, – допустим, что это правда, среди нас смеется вор, но это не значит, что ты должен бросать работу. Мы в два счета соберем тебе на новые сапоги…
– Да! Да! – подхватили мы дружно. – Соберем!
– Терять трехмесячное жалованье и работу из-за пары сапог – чистое безумие! – вскричал я.
– Но жить в одном кубрике и работать с вором невыносимо, – сказал Чили.
– Но 'ведь вор-то один! – вскричал Карл. – Почему же мы все должны отвечать за него?!
– Вор неизвестен, и я могу подозревать в краже каждого из вас, а это очень тяжело.
– Но подумай, Чили, – волновался я, – ведь ты теряешь место, работу…
– Если бы мне пришлось потерять гораздо больше, я не остался бы рядом с человеком, который может обокрасть своего товарища. Это не только вор, это… – не находя слов, он брезгливо поморщился и махнул рукой.
Мы поняли, что Чили тверд в своем решении. Он завязал мешок, взвалил его на плечи и пошел к выходу. На миг мы растерялись, но, опомнившись, бросились за ним, обступили его тесным кольцом и всячески пытались его разубедить и уговорить. Но старый Чили был неумолим. У порога он круто повернулся и, протянув мне на прощанье руку ушел…
Мне стало так тоскливо, словно я потерял самого близкого человека. Я не выдержал и скриком: «Чили! Чили! Постой!» – помчался за стариком.
– Чили, друг, останься. Нельзя же так! Ведь это твой последний рейс… Ведь ты мечтаешь об отдыхе. Подумай, что ты делаешь, Чили! – умолял я его со слезами на глазах.
– Скажи мне, – произнес он тихо, – мог бы ты жить рядом с падалью?
– Нет… не мог бы… но…
– «Но» тут ни при чем, – прервал он меня. – Будь здоров.
– Тогда я пойду с гобой.
– Ни в коем случае! Я иду не в гостиницу. Ну, прощай! Еще раз! Будь хорошим парнем. Гуд-бай!
Он еще раз крепко пожал мне руку и с мешком на плечах ушел в темноту.
История с сапогами сильно взволновала нас. Что может быть оскорбительнее для честного человека, чем подозрение в краже? О, если бы нам в руки попался вор!
В порту вахты отменены, и потому в кубрике было очень шумно. Вдоволь наругавшись, мы полезли на койки спать. Хоть койка и не ахти какая роскошь, но Чили лишился и ее. Где Чили сейчас, бедняга?!
Я долго ворочался, прежде чем заснуть. Сон мой был короток. Чьи-то шумные шаги, гулко отдаваясь по железной палубе, разбухли меня. «Дейчланд, Дейчланд юбер аллес!» – Это, конечно, Ганс. Вот его красная наглая рожа. Стоя в дверях, он вытянулся и, задрав голову, гаркнул:
– Спать!
В ответ заскрипели койки, и общий крик негодования потряс воздух и качнул висячую лампу:
– Заткнись, гадина! Заткнись!
Ганс поперхнулся и ошалело вытаращил глаза.
– Еще один звук, и ты потеряешь все зубы.
– Подойди-ка поближе, я те в рожу плюну!
Выкрики неслись со всех коек. Ганс притих и, насупив брови, стал стаскивать сапоги.
– Ребята! Ребята! А ведь у него на ногах сапоги Чили, – вскрикнул ирландец, матрос второй вахты.
– Сапоги?!
Как по команде, мы все вывалились из своих коек и угрожающе обступили немца.
– В чем дело? Сапог не видали? – удивленно спросил он.
Начался перекрестный допрос:
– Где ты взял сапоги?
– У Чили одолжил, – последовал ответ.
– Но он не знал об этом.
– А я сам взял.
– Без спроса?
– Я спешил на берег, а Чили куда-то запропастился.
– Да как ты смел сам взять?
– Я был уверен, что Чили не будет возражать.
– А может быть, ему самому понадобились бы новые сапоги?
– Для чего? Щегольнуть перед девочками? Куда ему? Стар он.
Ганс скорчил похабную рожу.
– А известно ли тебе, – продолжался допрос, – что Чили решил, что его сапоги украли, и он навсегда ушел с судна?
– Почему?
– Чтобы не находиться в одном кубрике с вором.
– Ну и дурак! Что еще можно сказать? Дурак, и ничего больше.
Проклятья потрясли кубрик.
– Бей! – крикнул Карл, разбивая о голову Ганса бутылку с уксусом.
Фуражка предохранила голову от осколков, но Ганс побледнел и покачнулся. Он кинулся к – выходу, но ему загородили дорогу. Его глаза забегали тоскливо, как у пойманного волка. Кайзеровские усы торчали смешно и жалко.
– Стой! – крикнул я во весь голос. – Тихо!
Все стихли.
– Слушай ты, «юбер-аллес», если ты желаешь сохранить в целости свои почки, селезенки и ребра, пойди и отыщи Чили и верни его на судно.
– Правильно! Ол-райт! – закричали матросы.
– Хорошо! – охотно согласился Ганс. – Завтра я его поищу.
– Нет, завтра будет поздно. Завтра судно уйдет в море.
– Но где же я буду искать его ночью? – В ночлежках, парках, – подсказал ирландец.
– А если я его не найду?
– Тогда останешься на берегу, – запальчиво крикнул Карл.
– А мои вещи?
– На всякий случай захвати их с собой.
– А жалованье?! Жалованье за три месяца!
– Все это ты получишь, если вернешь Чили, – сказал я.
– Потерять трехмесячное жалованье из-за пары сапог? Не могу…
– Чили из-за тебя больше потерял.
– Пойдешь ты или нет?! – закричал нетерпеливо Карл. – В последний раз тебя спрашивают!
– А если я не пойду? – тревожно спросил Ганс.
– Тогда клянемся, что в море мы тебя живьем съедим, – сказал Карл и поднял руку в знак клятвы. Мы последовали его примеру.
Ганс подошел к койке и медленно стал собирать свои вещи.
– Торопись, торопись! Время идет!
– Дай-ка я тебе помогу, – предложил ирландец.
В несколько минут мешок был собран.
– А теперь марш!
Не глядя на нас, Ганс взвалил мешок на плечи и вышел на палубу.
Убраны трапы и сходни. Грохочет выбираемый якорь. С мостика доносится отрывистая команда. Раздается последний ревущий гудок. Пароход уходит в открытое море. На палубе два новых чернолицых матроса-араба. Они заменили Чили и Ганса. Прощай, Чили!..

1 2