Волку хотелось умереть, отдохнуть наконец от всего. Волк приник к земле: главное — защитить горло, чтобы собаки не могли вцепиться в горло. И собаки вцепились ему в спину, стали трепать его за шею, за уши, а волк защищал только горло и набирался сил и отдыхал под грудой собак.
Он укусил чью-то лапу, и одна из собак с воем отскочила. Он поднялся, и собаки, окружив его, подождали, что он будет делать. Волк оглянулся — собак было очень много, и было трудно, было невозможно трудно вырваться от них и добраться до дома, и собаки поглядели на волка, с минуту они глядели так друг на друга, и волк не знал ещё, что будет делать, и собаки тоже не знали, что будут делать. И одна из собак, вся покрывшись мурашками, прыгнула на волка. Волк ещё удержался на ногах и понял, что самая опасная из собак — эта черномордая.
— Эй, парень, эй… Кто там есть… беги, помоги собакам, беги, помоги им задушить волка, эй… — позвали с противоположного холма.
Лошадь еле держалась на ногах. Голова у лошади отяжелела и клонилась книзу. Лошадь чувствовала, что жеребёночек сосёт её, и не могла даже радоваться этому. Голова у лошади упала, передние ноги подогнулись, а жеребёнок ещё сосал мать. Лошадь рухнула на землю. Жеребёнок стоял рядом и ждал, когда мать поднимется, но мать не поднималась. Жеребёнок ткнулся мордочкой матери в брюхо, но мать не встала и даже не пошевельнулась. Жеребёнок сел на землю рядом с матерью — задние ноги его больно подломились — и стал сосать. И мать ещё давала молоко своему уже осиротевшему жеребёнку, самому красивому из всех её жеребят, маленькому жеребёнку, который был весь покрыт звёздочками, у которого хвост и грива были чёрные, кудрявые, одна ножка вся белая и на лбу звёздочка и который был немножко глупенький, но он был глупенький потому, что был маленький.
А волк — волк сумел всё же убежать. Если бы он не смог убежать, его щенки осиротели бы и остались бы совершенно беспомощными, непременно погибли бы. И волк сумел убежать. Это не было бегством. Это было долгое хитрое отступление, шаг за шагом, прыжок за прыжком. Когда собаки настигали его и вот-вот должны были изорвать в клочки, волк оборачивался, обнажал клыки, шерсть на нём вставала дыбом, и это останавливало собак, а волк в это время удалялся ещё на два-три прыжка.
Чёрномордый волкодав так и не смог схватить волка за горло, и волк не смог укусить его в ответ и испугать его — чёрномордый волкодав не преследовал больше волка, потому что заглотнул клок волчьей шерсти и, отстав от всех, кашлял, давился и с отвращением прочищал себе горло. Чёрномордый волкодав не преследовал волка, а все остальные собаки были не особенно опасны, потому что, как чёрномордый волкодав, не были мастерами своего дела.
Собаки упустили волка, потом потеряли его след, но долгое время ещё крутились и носились с лаем по зелёной долине, где совсем уже почернела скала, где спокойно стоял дуб, где подставил росе свои две чашечки цветов куст шиповника и где лежало на земле тело красной старой лошади.
Жеребёнок стоял возле матери, и немножечко уже беспокоился, и как будто уже понимал, что случилось.
Лучи заходящего солнца в последний раз ярко осветили зелёную долину, и был чёрным, очень чёрным круг земли возле старой красной лошади. Тело красной лошади лежало на этом чёрном кругу. Этот чёрный круг был местом поединка лошади и волка, чёрный этот круг вытоптала лошадь. Глядя на этот вытоптанный чёрный кусок земли, можно было понять, как долго кружилась тут старая лошадь и заставляла кружиться за собой волка.
Этот чёрный круг так и оставался чёрным целых три года. Около трёх лет здесь ничего не росло, и белый скелет нашей старой хорошей лошади одиноко валялся на этом чёрном кругу. Потом зелень одолела — сначала по бокам скелета проклюнулось несколько травинок и пробились цветы, потом разом поднялась, взошла пышная трава, и зелёная долина теперь снова полностью зелёная.
Когда смотришь на неё с вершины холма — зелёная долина полностью зелёная, и царственно стоит дуб рядом со скалой, а скала прислушивается сквозь дрёму к круговороту облаков, а куст шиповника чуть подальше нежится, подставив солнцу пять цветочных своих чашечек, и пасётся на зелёной долине лошадь, вся в звёздочках, задняя правая нога ниже голени белая, ноги длинные, шея длинная, грива и хвост тёмные, на лбу звёздочка. Когда она делает шаг, её правая задняя нога немного вытягивается и дрожит, потому что там есть старый шрам.
Лошадь поднимает красивую голову со звёздочкой на лбу, и в её глазах отражается скала, дуб, зацвётший шиповник, зелёная долина и белые облака на синем небе.
— Всё?
— Всё.
— Нет.
— Почему «нет»?
— Пусть мать-лошадь не умирает.
— Как же я могу тебе сказать, что мать-лошадь не умерла? Мать-лошадь была уже мёртвая, а жеребёнок грустно стоял рядом с матерью. Когда тот пастух, который кричал «эй, парень, эй», когда этот пастух спустился с противоположного холма, мать-лошадь уже была холодная, и старый пастух, и маленький пастушок посидели немного рядом с телом красной лошади и подумали, как им теперь вырастить жеребёнка без матери.
— И как, вырастили?
— Вырастили. Молоком от другой лошади.
— Нет, мать пусть не умирает.
— Как же мне говорить, что мать не умерла, ведь всё то лето я кормил осиротевшего жеребёнка молоком от других лошадей.
— Сказать, как было?
— Скажи.
— Пастушок поднялся на вершину холма и вовремя заметил волка.
— Пастушок поднялся на вершину холма поздно, когда нельзя было уже помочь.
— А почему она умерла? Лошадь.
— Когда старый пастух и маленький пастушонок сидели рядом с телом мёртвой красной лошади, старый пастух сказал маленькому пастушку, что сердце у лошади разорвалось от страха за своего жеребёнка и ещё — от ярости и отвращения.
— Отвращения к волку?
— Да, к волку.
— Я хочу, чтобы собаки задушили волка.
— Нет, я не могу тебе сказать, что собаки задушили волка, потому что наш чёрномордый волкодав Топуш проглотил волчью шерсть и сам чуть-чуть не сдох.
— Маленький пастушок был ты?
— Я, и лошадь была наша, а жеребёнок был жеребёнком нашей лошади. А теперь жеребёнок вырос и привязан на зелёной долине.
— А свою мать он помнит?
— Может быть, и помнит, потому что у лошадей есть память.
— Ну, тогда расскажи всё сначала.
— Молния с сухим треском ударилась о скалу, была отброшена в сторону и ушла в зелёную землю. Серая скала была крепкая, молнии едва удалось оторвать от неё две-три крупицы камня. Соседний дуб, правда, немножечко испугался, потому что молнии обычно попадают в дуб и сжигают его. Немножко испугался дуб и очень испугался длинноногий, весь в звёздочках маленький жеребёнок… так испугался, что побежал к матери, но от страха он ничего не видел и потому бежал не к матери, а вовсе в противоположную сторону, и старая красная лошадь мягким ржанием позвала его к себе…

1 2