Я ничего не делала, выходила на улицу, слонялась без цели. Мне хотелось проведать маму, она бы немного утешила меня, - я думала как человек, которому суждено скоро умереть. Я обошла тот переулок, надеясь снова увидеть маму; я вспомнила ее, раздувающую у дверей мехи. Лавочка была закрыта. Никто не знал, куда они переехали. Это придало мне настойчивости: я должна во что бы то ни стало разыскать маму. С отчаянной решимостью я несколько дней ходила по улицам, и все напрасно. Закралась мысль, что она умерла или перебралась с хозяином лавки в другое место, может быть, за тысячу ли отсюда. Подумав об этом, я расплакалась. Надев платье и стерев помаду, я легла на кровать и стала ждать смерти. Я верила, что так я смогу скоро умереть. Но смерть не приходила. Послышался стук в дверь, кому-то я понадобилась. Хорошо же, ты получишь меня, ты тоже заразишься. Я не чувствовала себя виноватой перед людьми: ведь все это явилось результатом не моей ошибки. Я снова повеселела, курила, пила вино и стала выглядеть, как женщина лет тридцати-сорока. Синева окружила глаза, ладони горели, я перестала управлять собой: жить можно, только имея деньги; прежде всего надо быть сытым, а потом уж толковать о другом. Я ела хорошо - кто же откажется от обильной еды! Мне нужна хорошая пища, дорогая одежда - этим я хоть чуть-чуть скрашивала свою жизнь.
35
Однажды утром, часу в одиннадцатом, когда я в длинном халате сидела в комнате, во дворике послышались шаги. Вставая в десять часов, я иногда только к двенадцати надевала платье - за последнее время я стала очень ленива и могла часами сидеть в халате. Я ни о чем не думала, ни о чем не мечтала, просто сидела в одиночестве, как чурбан. Шаги, медленные и легкие, приблизились к моей двери. Вскоре я увидела глаза, они смотрели через глазок в двери. Они появились и исчезли; мне лень было двигаться, и я осталась сидеть. Глаза появились снова. Я не выдержала, тихонько растворила двери - мама!
36
Не помню, как мы вошли в комнату и сколько плакали. Мама не так уж постарела. Лавочник, ничего ей не сказав и не оставив ни одного мао, тайком вернулся к старой семье. Мама продала кое-какие вещи, съехала с квартиры и перебралась в одну из трущоб. Она искала меня больше двух недель. Наконец она решила зайти сюда, на всякий случай, и натолкнулась на меня. Она не узнала меня и, пожалуй, ушла бы, не окликни я ее. Я перестала плакать и рассмеялась как безумная: она нашла свою дочь, а дочь - проститутка! Чтобы прокормить меня, она стала продажной женщиной; теперь, когда я должна кормить ее, я стала такой же! Профессия матери стала наследственной!
37
Я надеялась, что мама утешит меня. Я знала цену пустым словам, но мне все-таки хотелось услышать их из маминых уст. Матери - самые искусные обманщицы на свете, их ложь мы считаем утешением. Моя мама обо всем этом забыла; это меня не удивляло, так как ее страшил голод. Она начала составлять опись моих вещей, интересовалась моими доходами и расходами, словно в моей профессии не было ничего необычного. Я сказала ей о своей болезни, думала, что она станет меня уговаривать отдохнуть несколько дней. Нет, она лишь сказала, что пойдет купить лекарство. "Всегда мы будем так жить?" - спросила я. Она ничего не ответила. Но она, несомненно, жалела меня и тревожилась. Она готовила для меня пищу, спрашивала о самочувствии и часто украдкой глядела так, как смотрит мать на спящего ребенка. А сказать, чтобы я бросила свое ремесло, она не могла. Сердцем я хорошо понимала, хотя мне и было обидно, - другой работы не придумаешь. Нам нужно есть, нужно одеваться - это определило все. Какое имеет значение - мать, дочь, честь... Деньги - бесчувственны.
38
Мама вздумала заботиться обо мне, однако ее подслушивания и подглядывания раздражали меня. Я хотела обходиться с ней ласково, но чувствовала, что подчас она невыносима. Она во все вмешивалась, особенно если это касалось денег. Ее глаза, уже потерявшие прежний блеск, загорались только при виде денег. Перед гостями она появлялась как прислуга, но, когда они платили мало, начинала браниться. В таких случаях я чувствовала себя очень неловко. Хотя я и занимаюсь этим ради денег, на брань это не дает особого права. Я тоже умела быть резкой, но у меня были свои приемы, которые не коробили гостей, а у мамы приемы были грубые, они легко раздражали. Добиваясь денег, вряд ли стоит раздражать людей. Я полагалась на свои приемы, на свою молодость, для мамы же деньги затмевали все. Впрочем, так и должно быть: ведь она намного старше меня. Пожалуй, через несколько лет я стану такой же, сердце мое постареет и станет жестким, как деньги. Да, мама не отличалась учтивостью. Иногда она шарила в портфеле гостя или забирала шляпы, перчатки, трости. Я боялась скандала, но мама верно говорила: "Была не была, за один год мы стареем на десять лет, кому мы будем нужны, когда станем старухами?". Напившегося гостя она выволакивала наружу, оттаскивала в укромное местечко и снимала с него даже ботинки. Удивительно, но эти люди не приходили, чтобы свести с нами счеты; они считали, наверно, что расследование повредит прежде всего им самим. Или воспоминания о приятных минутах не позволяли им прийти и поднять шум? Мы не боялись ушедших, боялись они.
39
Мама была права: в один год мы стареем на десять лет. Прошло два-три года, и я почувствовала, что изменилась. Моя кожа огрубела, губы посерели, в погасших глазах появились красные жилки. Я вставала поздно и все же чувствовала себя разбитой. Я понимала, что посетители замечают это: они ведь не слепы; постепенно их становилось все меньше. Я еще больше старалась угождать мужчинам и еще сильнее ненавидела их, иногда не могла даже скрыть этого. Я высохла, болтала чепуху, перестала быть самой собой. Мои уста невольно мололи вздор, словно не могли без этого. Теперь лишь немногие из образованных оказывали мне внимание, потому что я утратила ту прелесть и беззаботность, за которую они называли меня "птичкой" - единственное, что я слышала от них поэтического. Я должна была одеваться так пестро, что стала походить скорее на фазана, чем на человека, - только таким образом еще удавалось завлекать мужчин попроще. Я красила губы в кроваво-красный цвет и кусала гостей - это приводило их в восторг.
Иногда мне казалось, что я вижу свою смерть. С каждым полученным юанем во мне словно отмирало что-то. Деньги способствуют продлению жизни, но способ, которым я добывала их, наоборот, сокращает жизнь. Я видела свою смерть, я ждала ее. Мысль о смерти вытесняла все остальное. И о чем, собственно, думать, когда жизнь изо дня в день была такой. Мама - вот моя тень; в лучшем случае я стану такой же, как она. Распродав свое тело, я останусь с пучком седых волос и темной морщинистой кожей. Такова моя судьба.
40
Я принужденно улыбалась, принужденно безумствовала; горе мое не выплачешь слезами. В жизни моей нечего было жалеть, но в конце концов это была жизнь, и я не хотела опускать руки. К тому же то, что я делала, было вовсе не по моей вине. Смерть страшна лишь тогда, когда жизнь прекрасна. Меня же не пугали муки смерти, мои страдания давно превзошли все, что несет смерть.
Я люблю жизнь, но не такую. Я мечтаю об идеальной жизни, - жизни, подобной сну; этот сон исчезает, и реальность еще сильнее заставляет меня ощутить все невзгоды. Этот мир не сон, а настоящий ад. Мама, видя мои страдания, убеждала меня выйти замуж, чтобы я имела пищу, а она без хлопот - обеспеченную старость. Я - ее надежда. Но за кого я выйду замуж?
41
Имея дело со многими мужчинами, я совсем забыла, что такое любовь. Я не могла любить даже самое себя, не то что другого человека. Рассчитывая выйти замуж, я должна притворяться, что люблю, уверять, что хочу быть с ним навеки. Я говорила это многим и даже клялась, но никто не взял меня в жены. Там, где властвуют деньги, люди становятся очень расчетливыми. Распутница для них хуже воровки: ведь воровство приносит деньги. Вот если бы я не требовала денег, они согласились бы говорить, что любят меня.
42
Как раз в это время меня схватила полиция. Новые городские власти много разглагольствовали о морали и решили очиститься от грязи. Официальные проститутки по-прежнему занимались своим ремеслом, потому что они откупились; давшие деньги считались исправившимися и добродетельными. Меня поместили в исправительный дом и стали учить работать. Стирать, стряпать, вязать - все я умела. Если бы этим можно было прокормиться, я никогда бы не взялась за свое мучительное ремесло. Я говорила всем об этом, но мне не верили, считали безнадежно испорченной. Меня учили трудиться и говорили, что я должна любить свою работу, тогда я в будущем смогу себя прокормить или выйду замуж. Эти люди были полны оптимизма, я же не верила ни во что. Своим самым крупным успехом они считали то, что больше десяти женщин после исправительного дома вышли замуж. Два юаня процедурных расходов да одна рекомендация вот все заботы о каждой из женщин, попавших сюда. Считалось, что это дешево. Мне эта процедура казалась издевательством. Речи об исправлении на меня не действовали. Когда к нам заявился с проверкой какой-то важный чиновник, я плюнула ему в лицо. После этого меня не решились выпустить: я была опасна. Перевоспитывать меня тоже не хотели. И я очутилась в тюрьме.
43
Тюрьма - прекрасное место, которое помогает тебе окончательно почувствовать никчемность человеческой жизни; даже в своих снах я никогда не видела такого отвратительного фарса. Попав в тюрьму, я уже не думала о том, чтобы выйти отсюда; по своему опыту я знала, что там, на свободе, ненамного легче. Я не хотела бы умереть, если бы отсюда можно было попасть в лучшее место, но на самом деле такого места нет, а потому не все ли равно, где умереть! Здесь, именно здесь я снова увидела своего лучшего друга - серп луны. Как давно я его не видела! Что-то делает мама? Я все вспоминаю.

1 2 3 4