Обычно говорится о свободе как об осознанной необходимости, но понимается это часто из рук вон плохо. Понимается так, что я нахожусь против своей воли в рабской зависимости от объективной необходимости, а сам только осознаю эту свою рабскую зависимость, и что лишь только в этом и заключается моя свобода. Мне, однако, хочется сказать совсем другое. Именно та необходимость, которой я подчинен, вовсе не есть внешнее насилие, и когда я этому подчиняюсь, я вовсе не чувствую себя рабом. Наоборот, эта объективная необходимость и есть мое последнее и максимальное внутреннее желание. Если вы хотите, чтобы ваш труд был осмыслен, необходимо, чтобы он происходил не ради исполнения каких-то внешних приказов (это было бы рабство) и не ради достижения ваших узкоэгоистических целей (это ? субъективный каприз), но и не в силу какой-то чуждой нам и совершенно внешней необходимости (это было бы фатализмом). Всякий труд осмыслен и свободен только тогда, когда он осознается, с одной стороны, как стремление ко всеобщечеловеческой свободе, а с другой стороны, как моя собственная, чисто личная потребность. Современная литература мало думает о значимости своего времени, а ведь писатель и поэт должен мыслить ?эсхатологически?, только не в смысле фатальной неизбежности конца мира, а в смысле возможности такого конца, если сейчас, сегодня и именно он не попытается разрешить ?последние вопросы?. Вспомните, сколько напряжения в поисках героев Достоевского, в исканиях русской культуры ХIХ века вообще. Иногда кажется, что если не решит Алеша Карамазов вопрос о вере, если не найдет Иван свою идеальную истину, то не будет и мира. Это напряжение мысли есть, конечно, не только у Достоевского и не только в русской культуре, но у всякого самобытного писателя и во всякой развитой культуре. Тут вам и романтизм, тут вам и символизм, тут вам и реализм, тут вам и просто общечеловеческое стремление к свободе, которое, с одной стороны, находится в гармонии со всеми лучшими человеческими исканиями, известными нам из истории, а с другой стороны, содержит в себе также и новое, что в такой мере не было известно исторически ограниченным периодом литературного развития. Я, по крайней мере, именно этому учусь в истории литературы, и я именно такую теорию вывожу из своих историко-литературных занятий. Конечно, к классике не надо относиться догматически. Благодарность великим творцам культуры прошлого не имеет ведь ничего общего со слепым подражанием им. Античные боги ? это те идеи, которые воплощаются в космосе, это законы природы, которые им управляют. Мы же не называем свои законы природы ?богами?. А там законы природы называют богами. Что же получается? Ведь идея вещи выше самой вещи. Идея ведь не вещественна. Но она невещественна формально, а по содержанию своему ? она полное отражение вещи. Поэтому все достоинства и недостатки природы и человеческой жизни отражаются в богах. Должен признать, что суждение о том, что боги есть результат обожествления сил природы, достаточно банальное и тривиальное, но оно абсолютно истинное. Помните: не все банальное плохо, а многое банальное ? истинно.
Новоевропейский человек из фатализма делает очень странные выводы. Многие рассуждают так. Ага, раз все зависит от судьбы, тогда мне делать ничего не нужно. Все равно судьба все сделает так, как она хочет. К такому слабоумию античный человек не способен. Он рассуждает иначе. Все определяется судьбой? Прекрасно. Значит, судьба выше меня? Выше. И я не знаю, что она предпримет? Не знаю. Почему же я тогда не должен поступать так, как хочу? Если бы я знал, как судьба обойдется со мной, то поступил бы по ее законам. Но это неизвестно. Значит, я все равно могу поступать как угодно. Я ? герой. Античность основана на соединении фатализма и героизма. Ахилл знает, ему предсказано, что он должен погибнуть у стен Трои. Когда он идет в опасный бой, его собственные кони говорят ему: ?Куда ты идешь? Ты же погибнешь?? Но что делает Ахилл? Не обращает никакого внимания на предостережения. Почему? Он ? герой. Он пришел сюда для определенной цели и будет к ней стремиться. Погибать ему или нет ? дело судьбы, а его смысл ? быть героем. Такая диалектика фатализма и героизма редка. Она бывала не всегда, но в античности она есть. Оказывается, основное представление о мире у греков какое? Это есть театральная сцена! А люди ? актеры, которые появляются на этой сцене, играют свою роль и уходят. Откуда они приходят ? неизвестно, куда они уходят, неизвестно, но они играют свою роль. Однако, как это неизвестно, откуда они приходят и куда уходят?! Приходят ? с неба, они же есть эманация космоса, космического эфира, и уходят туда же и там растворяются, как капля в море. А на земле? А земля ? это сцена, где они исполняют свою роль. Кто-то скажет: но какую же пьесу разыгрывают эти актеры? Отвечу: но какое вам до этого дело? Разве вы космос? Космический эфир? Сам космос сочиняет драмы и комедии, которые мы выполняем. Философ это понимает, а знать ему достаточно только одно: что он актер, и больше ничего. Возрождение увлекалось антропоцентризмом и стало проповедовать титанизм, который далеко ушел за пределы первоначальной прогрессивной идеи свободной человеческой личности. Титан ? то же самое мещанство, но если мещанин действует в пределах дома, то титан ? в мировых масштабах. Возведя субъект в абсолют, Возрождение открыло путь дальнейшему торжеству субъективизма, отразившемуся в последующие века. Весь Запад для меня в этом смысле представляет собой тупик мысли. Я люблю Шекспира как саморазоблачение Ренессанса, потому что у него действуют титаны ? Макбет и подобные ему,? которые, кроме себя и своего мировоззрения, ничего не признают. Вот почему между ними возникает борьба, и вот почему она заканчивается горой трупов в финале шекспировских трагедий, достойный венец абсолютизированного антропоцентризма! Не хватает жизни. У меня было много музыкальных и математических идей, от которых пришлось отказаться. Потом в области философии и филологии у меня было много интересного. Я подробно читал в свое время и Канта, и Гегеля, и Шеллинга. Гегеля очень люблю и сейчас даже его ?Логику? могу по главам рассказать. Вот если заниматься специальной наукой, то приходится ограничиваться. Я погрузился в классическую филологию и более специально ? в историю античной философии и эстетики, и вот над шестью, над семью томами сижу пятьдесят лет. И чем дальше, тем больше. Так что все остальное пришлось забросить. Например, о Вагнере у меня интересные были наблюдения, интересные мысли были. Но? Одна же голова, а не три. Так, вагнеровские идеи пропали? Каким-то чудом успел напечатать о Возрождении, а о романтизме не успел, о средних веках тоже не успел. А ведь в средние века создалось великое учение о личности. Я думаю, что личность ? это такая категория, которая не может отсутствовать в мировоззрении. Как понимать ее ? другое дело. Но я думаю, что античный материальный космос ? это маловато. Все-таки это еще предварительная эпоха, а вот личность ? очень важная вещь. Со своей стороны, все эти эпохи, они мне, конечно, близки в разной степени. Средние века ? абсолютная личность. Возрождение ? абсолютизированная человеческая личность, но все равно ? личность. Это хочется развить более подробно. Но сейчас уже не удастся. Не удастся.
Я думаю, что античность у нас существовала в меру тех направлений, которые в русской литературе были. Например, н ХVIII веке, если взять трагедии Ломоносова и Тредиаковского. Была трагедия у молодого Крылова. Это была типичная трагедия классического стиля, или, как потом стали говорить, ложноклассического, типа Расина или Корнеля. Когда этот старый, довольно рассудочный рационализм, или классицизм, уже стал уходить в прошлое, то появились люди, которые дали более живое представление об античности. Таким, например, я считаю Катенина, который написал трагедию ?Андромаха?. Это уже не французский классицизм, а что-то более живое. А потом античность расцвела в трагедиях символистов. Во-первых, у Анненского было четыре трагедии на античные темы, у Сологуба была трагедия на античную тему, у Брюсова тоже одна трагедия. Вячеслав Иванов две трагедии написал на античные темы? Здесь античность представлена уже в глубоко проникновенном духе, с переводом ее мировоззрения на язык ХХ века, то есть на язык интимных ощущений. Поэтому у Иннокентия Анненского эти его образы: Фамира-кифарэд, Меланиппа-философ ? они даны проникновенно и уже не поантичному интимно, внутренне. Античность гораздо холоднее и скульптурнее, а тут чувствуется такое интимно-духовное обострение, которое характерно именно для ХХ века. Так что античность в русской литературе существовала во все времена. Я не говорю о более раннем периоде, когда латынь процветала в юго-западной России, там настоящее воздействие было, но те старые латинисты были слишком, по-моему, большими формалистами, не пытались вскрыть сущности античного мира, а вот Ломоносов и Тредиаковский уже касались его сущности, но, правда, в пределах французских классических канонов. Тут была целая своя история. Вплоть до Цветаевой. Одна трагедия ее напечатана, а другая еще нет. В этих трагедиях чувствуется биение сердца ХХ века. Это не античность, а слишком интимно-духовное и такое нервознобеспокойное понимание античных образов? Так что античность еще не умерла! Но, конечно, она проявляется на почве новых исканий и нового понимания жизни и мира.
Я думаю, что требуют изучения последние века античности. Поскольку, что касается досократиков,? об этом тысячи работ написаны. Платон, Аристотель ? об этом пишут пятьсот лет со времени гуманистов, с ХVI века. А вот что касается неоплатонизма и последних веков, с III века нашей эры до VI, самый конец,? об этом тоже пописывают, это тоже в эпоху Возрождения начали изучать, но недостаточно, даже не все издано. Надо все издать, не все еще переведено. В своем ?Античном космосе? я перевел довольно много из Плотина (Плотин ? основатель неоплатонизма), я там перевел довольно много отдельных глав. Потом у меня из Прокла (Прокл ? это важнейший представитель неоплатонизма) переведен тоже целый трактат, который называется ?Первоначала теологии?, если перевести по-русски. Это было напечатано в Тбилиси, потому что грузины интересуются своим неоплатоником ХI?ХII веков Иоанэ Петрици. Они его высоко ценят, и он переводил этот трактат Прокла, но переводил как? Со своими комментариями, со своими изменениями. Меня просили дать буквальный перевод, чтобы можно было сравнить, что нового внес Иоанэ Петрици, что своего, и я вот сделал этот перевод, который и напечатали в начале 70-х годов в Тбилиси. А потом и здесь его перепечатали. Так вот, я думаю, что античность последних веков очень оригинальная, богатая, интересная, ею надо заниматься, и ученые этого времени отличаются огромным универсализмом, используя весь тысячелетний опыт прошлого. Кроме того, здесь назревал враг, это христианство ? надо было ему противостоять. Я думаю, что вот это нужно бы изучить подробнее. Правда, у меня очень дотошно и подробно изучаются все эти философы-неоплатоники, но все равно мало? Конечно, тут новая работа предстоит, я бы так считал.
Куда дальше движется человечество? А дальше идет то, что противоположно индивидуализму. А именно: общественность и коллективизм. То есть социализм. Он стоит на очереди после индивидуализма. Что противоположно индивидуализму? Коллективизм. Конечно, такой коллективизм, который не подавляет личность, а помогает ей развиться, предоставляет ей возможности и стимулы для самораскрытия. Важно и то, как он может проявляться, в каких видах. Но то, что коллективизм ? требование времени, это для меня ясно. Ясно также, что индивидуализм, эта великая культура последних пятисот лет, прошла или проходит. Теперь наступает новая эпоха.



1 2 3 4 5 6