- Это Таи-Хотаури, - вглядевшись, решил Гриф. - Теперь мы узнаем все
новости.
Канак, ухватившись за конец каната, вскарабкался на нос и пополз по
палубе. Ему дали кое-как укрыться от ветра за рубкой и передохнуть; и
потом, отрывочно, больше жестами, чем словами, он стал рассказывать:
- Нарий... разбойник, дьявол!.. хотел украсть жемчуг... убить
Парлея... один человек убьет... никто не знает кто... Три канака, Нарий,
я... пять бобов в шляпе... Нарий сказал, один боб черный... Нарий
проклятый обманщик - все бобы черные... пять черных... в сарае темно...
все вытащили черные... Подул большой ветер, надо спасаться... все влезли
на деревья... Этот жемчуг приносит несчастье, я вам говорил... он приносит
несчастье...
- Где Парлей? - крикнул Гриф.
- На дереве... с ним три канака... А Нарий с одним канаком на другом
дереве... Мое дерево сломалось и полетело к чертям, а я поплыл на шхуну...
- Где жемчуг?
- На дереве, у Нария. Может, он еще достанется Нарию...
Одному за другим Гриф прокричал на ухо спутникам то, что рассказал
ему Таи-Хотаури. Больше всех возмутился капитан Уорфилд, он даже зубами
заскрипел от ярости.
Герман спустился в трюм и вернулся с фонарем, но как только подняли
фонарь над рубкой, ветер задул его. Кое-как общими усилиями удалось
наконец зажечь нактоузный фонарик.
- Ну и ночка! - закричал Гриф в самое ухо Малхоллу. - И ветер все
крепчает!
- А какая скорость?
- Сто миль в час... а то и двести... не знаю... Никогда ничего
подобного не видел.
Волнение в лагуне тоже усиливалось, так как огромные валы все время
перекатывались через атолл. За многие сотни миль ветер гнал воды океана
обратно, навстречу отливу, преодолевая его и переполняя лагуну. А как
только начался прилив, наступающие на атолл валы стали еще выше. Луна и
ветер точно сговорились опрокинуть на Хикихохо весь Тихий океан.
В очередной раз заглянув в машинное отделение, капитан Уорфилд
вернулся растерянный и сообщил, что механик лежит в обмороке.
- Нам нельзя остановить мотор, - прибавил он беспомощно.
- Ладно, - сказал Гриф. - Тащите механика на палубу. Я его сменю.
Люк, ведущий в машинное отделение, был задраен наглухо, и попасть
туда можно было только из каюты, через тесный, узкий проход. В крохотном
машинном отделении стояла нестерпимая жара и духота, воняло перегаром
бензина. Гриф наскоро, опытным глазом, оглядел мотор и все снаряжение.
Потом задул керосиновую лампу и начал работать в полной темноте; ему
светил лишь кончик сигары, - он курил их одну за другой, всякий раз выходя
в каюту, чтобы зажечь новую. Каким он ни был спокойным и уравновешенным, а
вскоре и его нервы стали сдавать - так тяжело было оставаться здесь
взаперти, вдвоем с механическим чудовищем, которое надрывалось, пыхтело и
стонало в этой гулкой тьме. Гриф был обнажен до пояса, перепачкан смазкой
и машинным маслом, весь в ссадинах и синяках, потому что качкой его то и
дело швыряло и бросало во все стороны; от спертого, отравленного воздуха
кружилась голова, так он работал час за часом, без конца возился с
мотором, осыпая его и каждую его часть в отдельности то благословениями,
то проклятиями. Зажигание начало пошаливать. Горючее поступало с
перебоями. И что хуже всего, начали перегреваться цилиндры. В каюте
наскоро посовещались, причем метис-механик просил и умолял на полчаса
выключить мотор, чтобы дать ему хоть немного остыть и тем временем
наладить подачу воды. А капитан Уорфилд твердил, что выключать ни в коем
случае нельзя. Метис клялся, что тогда мотор выйдет из строя и все равно
остановится, но уже навсегда. Гриф, весь перепачканный, избитый,
исцарапанный, сверкая воспаленными глазами и крича во все горло, выругал
обоих и распорядился по-своему. Малхоллу, Герману и второму помощнику
велено было остаться в каюте и дважды и трижды профильтровать бензин. В
настиле машинного отделения прорубили отверстие, и один из канаков стал
раз за разом окатывать цилиндры водой из трюма, а Гриф поминутно смазывал
все подвижные части.
- Вот не знал, что вы такой специалист по бензину, - с восхищением
сказал капитан Уорфилд, когда Гриф вышел в каюту, чтобы глотнуть менее
отравленного воздуха.
- Я купаюсь в бензине, - ответил тот, яростно скрипнув зубами. - Я
пью его.
Какое еще употребление нашел Гриф для бензина, осталось неизвестным:
"Малахини" внезапно и круто зарылась носом в волну - и всех, кто находился
в каюте, и бензин, который они процеживали, с размаху отбросило на
переднюю переборку. Несколько минут никто не мог подняться на ноги, люди
катались по палубе то взад, то вперед, их било и колотило о переборки. На
шхуну обрушились один за другим три гигантских вала, она вся заскрипела,
застонала, затряслась под непосильным грузом переполнившей палубу воды.
Гриф пополз к мотору, а капитан Уорфилд, улучив минуту, выбрался по трапу
на палубу.
Прошло добрых полчаса, прежде чем он вернулся.
- Вельбот снесло, - сообщил он. - И ялик! Все смыло, остались только
палуба да люки! Если бы не мотор, тут бы нам и крышка. Действуйте дальше!
К полуночи голова и легкие механика настолько очистились от паров
бензина, что он сменил Грифа, и тот наконец мог выйти на палубу и
отдышаться. Он присоединился к остальным - они скорчились позади рубки,
держась за все, за что только можно было ухватиться, и вдобавок для
верности накрепко привязав себя веревками. Все смешалось в этой
человеческой каше, потому что и для канаков не было другого укрытия.
Некоторые из них по приглашению капитана сунулись было в каюту, но
бензиновый угар скоро выгнал их оттуда. "Малахини" то и дело ныряла или ее
окатывало волной, и люди вдыхали воздух, полный мельчайших брызг и водяной
пыли.
- Тяжеленько приходится, а, Малхолл? - крикнул гостю Гриф в перерыве
между двумя валами.
Малхолл, задыхаясь и кашляя, только кивнул в ответ. Вода, скопившаяся
на палубе, не успевала уходить за борт через шпигаты - она перекатывалась
по шхуне, выплескивалась через фальшборт, и тут же "Малахини" черпала
другим бортом или порою совсем оседала на корму, задрав нос в небо, и
тогда водяная лавина проносилась по всему судну из конца в конец. Потоки
воды хлестали по трапам, по палубе рубки, окатывали, били и сталкивали
друг с другом укрывшихся здесь людей и водопадом выливались за корму.
Малхолл первый заметил при тусклом свете фонарика темную фигуру и
показал на нее Грифу. Это был Нарий Эринг. Он каким-то чудом держался на
палубе, скорчившись в три погибели, совершенно голый; на нем был только
пояс, и за поясом - обнаженный нож.
Капитан Уорфилд развязал удерживавшие его веревки и перебрался через
чужие плечи и спины. Свет фонарика упал на его искаженное гневом лицо.
Губы его шевелились, но слова относило ветром. Он не пожелал нагнуться к
Эрингу и кричать ему в самое ухо. Он просто указал на борт. Нарий понял.
Зубы его блеснули в дерзкой, глумливой усмешке, и он поднялся - рослый,
мускулистый, великолепно сложенный.
- Это убийство! - крикнул Малхолл Грифу.
- Собирался же он убить старика Парлея! - закричал в ответ Гриф. На
мгновение вода схлынула с юта, и "Малахини" выпрямилась. Нарий храбро
шагнул к борту, но порыв ветра сбил его с ног. Тогда он пополз и скрылся в
темноте, но все были уверены, что он прыгнул за борт. "Малахини" снова
круто зарылась носом, а когда волна схлынула с кормы, Гриф дотянулся до
Малхолла и крикнул тому в ухо:
- Ему это нипочем! Его на Таити зовут Человек-рыба! Он переплывет
лагуну и вылезет на том краю атолла, если только от атолла хоть что-нибудь
уцелело.
Через пять минут, когда шхуну накрыло волной, на палубу рубки, а с
нее - на тех, кто укрывался за нею, свалился клубок человеческих тел. Их
схватили и держали, пока не схлынула вода, а потом стащили вниз и тогда
только разглядели, кто это. На полу, неподвижный, с закрытыми глазами,
лежал навзничь старик Парлей. С ним были его родичи канаки. Все трое -
голые и в крови. У одного канака рука была сломана и висела, как плеть. У
другого была содрана кожа на голове, и зияющая рана сильно кровоточила.
- Дело рук Нария? - спросил Малхолл.
Гриф покачал головой.
- Нет. Их расшибло о палубу и о рубку.
Вдруг все переглянулись, ошеломленные, недоумевающие. Что случилось?
Не сразу они поняли, что ветра больше нет. Он прекратился внезапно, как
будто обрубленный взмахом меча. Шхуна раскачивалась, ныряла в волнах,
рвалась с якорей, и только теперь стало слышно, как гремят и лязгают цепи.
Впервые люди услышали и плеск воды на палубе. Механик отключил винт и
приглушил мотор.
- Мы в мертвой точке циклона, - сказал Гриф. - Сейчас ветер изменит
направление. Опять начнется, и еще покрепче. - И, поглядев на барометр,
прибавил: - Двадцать девять и тридцать два.
Ему не сразу удалось понизить голос - он столько часов кряду старался
перекричать бурю, что теперь, в наступившем затишье, чуть не оглушил
окружающих.
- У старика все ребра переломаны, - сказал второй помощник, ощупывая
бок Парлея. - Он еще дышит, но дело его плохо.
Парлей застонал, бессильно шевельнул рукой и открыл глаза. Взгляд у
него был ясный и осмысленный.
- Мои храбрые джентльмены, - услышали они прерывающийся шепот. - Не
забудьте... аукцион... ровно в десять... в аду.
Веки его опустились, нижняя челюсть стала отвисать, но он на
мгновение одолел предсмертную судорогу и в последний раз громко,
насмешливо хихикнул.
Снова все демоны неба и океана сорвались с цепи. Прежний, уже
знакомый рев урагана наполнил уши. "Малахини", подхваченная ветром, совсем
легла на борт, с маху описав крутую дугу. Якоря удержали ее; она стала
носом к ветру и рывком выпрямилась. Подключили винт, вновь заработал
мотор.
- Норд-вест! - крикнул капитан Уорфилд вышедшему на палубу Грифу. -
Сразу перескочил на восемь румбов!
- Теперь Эрингу не переплыть лагуну! - заметил Гриф.
- Тем хуже, черт опять принесет его к нам!

5
Как только центр циклона миновал их, барометр начал подниматься. В то
же время ветер быстро слабел. И когда он стал всего лишь обыкновенным
сильным штормом, мотор последним судорожным напряжением своих сорока
лошадиных сил сорвался с фундамента, подскочил в воздух и тут же рухнул
набок. Вода из трюма с шипением окатила его, и все окуталось облаком пара.
Механик горестно застонал, но Гриф с нежностью поглядел на эти железные
останки и вышел в рубку, комьями пакли обтирая руки и грудь, перепачканные
машинным маслом.
Солнце уже поднялось высоко, и дул легчайший ветерок, когда Гриф
вышел на палубу, зашив рану на голове одного родича Парлея и вправив руку
второму. "Малахини" стояла у самого берега. На баке Герман с командой
выбирали якоря и приводили в порядок перепутавшиеся цепи. "Папара" и
"Тахаа" исчезли, и капитан Уорфилд внимательно осматривал в бинокль
дальний берег атолла.
- Ни одной мачты не видать, - сказал он. - Вот что получается, когда
плаваешь без мотора. Должно быть, их унесло в открытое море еще до того,
как ветер переменился.
На берегу, в том месте, где стоял прежде дом Парлея, не видно было
никаких следов жилья. На протяжении трехсот ярдов, там, где океан ворвался
в кольцо атолла, не сохранилось не только дерева, но и ни единого пня.
Дальше кое-где одиноко стояли уцелевшие пальмы, но большинство было
сломлено у самого корня, торчали лишь короткие обрубки. Таи-Хотаури
заметил, что на одной из пальм среди листьев что-то шевелится. Шлюпки с
"Малахини" смыло ураганом, и Таи-Хотаури бросился в воду и поплыл к
берегу, а затем вскарабкался на дерево. Оставшиеся на шхуне не спускали с
него глаз.
Потом он вернулся, и ему помогли поднять на борт девушку туземку из
числа домочадцев Парлея. Но прежде чем подняться самой, она протянула
наверх измятую, поломанную корзинку. В корзинке оказался выводок слепых
котят - они были уже мертвы, кроме одного, который слабо попискивал и
шатался на неловких, расползающихся лапках.
- Вот те на! - сказал Малхолл. - А это кто?
И все увидели, что берегом идет человек. Его движения были так
беспечны и небрежны, словно он просто вышел поутру прогуляться. Капитан
Уорфилд скрипнул зубами: это был Нарий Эринг.
- Эй, шкипер! - крикнул Нарий, поравнявшись с "Малахини". - Может, вы
пригласите меня к себе и угостите завтраком?
Кровь бросилась в лицо капитану Уорфилду, и даже шея его побагровела.
Он хотел что-то сказать, но поперхнулся словами.
- Я вас... в два счета... - только и сумел он выговорить.

1 2 3 4