Но еще хуже было осознание собственного одиночества в огромном мире, где все было ей чужим. Она привыкла к деревьям, горам, к яркой зелени. Здесь же все было другим: песок – грубее, вода – холоднее, а ветер – резче.
Джорджина стояла и смотрела на океан, ощущая себя единственным живым существом на земле, и старалась справиться с поднимавшейся в ней паникой. В конечном итоге битву она проиграла. Как в небоскребе, в котором вырубился свет, у нее в голове прозвучало знакомое «щелк», и мозг отключился. Сколько она себя помнила, у нее в голове всегда образовывалась пустота, когда в ее жизни происходили какие-нибудь потрясения. Она ненавидела эти явления, но не могла предотвратить их. События дня наконец-то настигли ее, и случилась перегрузка. Почему-то на то, чтобы мозг снова включился, потребовалось чуть больше времени, чем это бывало обычно. Когда ее сознание прояснилось, она прикрыла глаза, вдохнула чистый воздух полной грудью, а затем выпихнула из головы все мысли о сегодняшних проблемах.
Джорджина хорошо овладела мастерством очищения сознания и концентрации на одном определенном вопросе. На это у нее ушли годы практики. Много лет она училась ладить с миром, который танцевал в совершенно другом ритме – в ритме, который она либо не знала, либо не понимала. Джорджина научилась делать вид, будто этот ритм ей тоже не чужд. С девяти лет она изо всех сил трудилась над тем, чтобы создать видимость идеального попадания в такт вместе с остальными танцорами.
С того дня – двенадцать лет назад, – когда Джорджина узнала о своей мозговой дисфункции, они с бабушкой старались скрыть ее неполноценность от всего мира. Джорджина посещала школы обаяния и кулинарии, однако курс общеобразовательной школы ей окончить так и не удалось. Она прекрасно понимала принципы дизайна и могла с закрытыми глазами создать красивую цветочную композицию, но в своем умении читать не поднялась выше уровня четвертого класса. Она прятала свои проблемы за шармом и кокетством, за красивыми лицом и телом. И хотя сейчас Джорджина понимала, что страдает скорее дислексией, чем задержкой в развитии, она все равно скрывала это. Она испытала громадное облегчение, сделав это открытие, и все же никак не могла решиться обратиться за помощью.
Неожиданно набежавшая большая волна намочила Джорджине шорты. Девушка пошире расставила ноги и поглубже зарыла ступни в песок. Где-то в верхней части ее списка жизненных правил, примерно под необходимостью нравиться людям и над умением быть хорошей хозяйкой, шло требование казаться такой же, как все. Для этого она старалась заучивать и запоминать по два новых слова в неделю. Она брала напрокат видеокассеты с экранизацией классических произведений литературы. Лучшим фильмом она считала «Унесенные ветром». У Джорджины была и книга, по которой был снят фильм, но она так и не прочитала ее. При виде огромного количества страниц, испещренных множеством слов, у нее опускались руки.
Джорджина провела пальцем по зеленому, как лайм, морскому анемону. Клейкие щупальца тут же сомкнулись. Девушка испуганно отдернула руку и отскочила. Еще одна сильная волна ударила ее по ногам, и Джорджина шлепнулась в воду. Волна тут же потащила ее прочь от берега, а затем отбросила обратно. От неожиданного погружения в холодную океанскую воду у Джорджины перехватило дыхание. И тут ее накрыло следующей волной. Она отчаянно пыталась удержать голову над поверхностью, но ей это плохо удавалось, в рот заливалась соленая вода, смешанная с песком. Наконец, когда очередная волна откатилась, Джорджине удалось встать на ноги, и она заковыляла прочь от линии прибоя. Удалившись на безопасное расстояние, она опустилась на четвереньки и сделала несколько судорожных вдохов, выплевывая изо рта песок. От холода ее зубы выбивали дробь. Все тело зудело от набившегося под одежду песка. Джорджина оглянулась на дом, надеясь, что ее злоключение осталось незамеченным. Не тут-то было.
Глаза Джона были скрыты за солнечными очками. При каждом шаге из-под его сланцев вылетали комочки мокрого песка. Он шел не спеша и выглядел таким уверенным в себе и красивым, что Джорджине захотелось тихонько отползти обратно в океан и там утонуть.
Сквозь шум волн и крики чаек она расслышала его громкий смех. И тут же забыла и о холоде, и о песке. Забыла о том, как выглядит, и о желании утонуть. Безмерная ярость разлилась по всему ее телу и как факел паяльной лампы сожгла дотла ее самообладание. Джорджина всю жизнь старалась избегать ситуаций, в которых она могла бы стать посмешищем, и больше всего на свете ненавидела, когда над ней смеялись.
– Давно я не видел ничего забавнее! – заявил Джон, обнажая в улыбке ровные белые зубы.
От бешенства у Джорджины так грохотало в ушах, что она перестала слышать шум океана. Ее пальцы, зарывшись в мокрый песок, непроизвольно сжались в кулаки.
– Черт, ты бы видела сейчас себя! – качая головой, сказал он и снова расхохотался.
Выпрямившись на коленках, Джорджина швырнула в него горсть песка и удовлетворенно хмыкнула, когда увесистый комок попал в грудь. Пусть она никогда не отличалась завидной координацией движений и легкостью походки, зато она всегда была отличным стрелком.
Смех Джона тут же оборвался.
– Какого черта! – возмутился он и, опустив голову, стал оглядывать свою майку.
А когда поднял голову, то поймал лбом еще один плотный шарик мокрого песка, запущенный Джорджиной. В голубых глазах, мелькнувших над черной оправой, появились угроза и обещание мести.
Джорджина улыбнулась и потянулась за новой горстью песка. Она пребывала сейчас в том состоянии, когда никакие угрозы Джона ее не страшили.
– Эй ты, недоумок, что ж ты перестал смеяться?
Джон снял очки и указал ими на песок в руке девушки.
– Я бы не стал это бросать.
Джорджина поднялась на ноги и, дернув головой, откинула за спину намокшие волосы.
– Боишься испачкаться?
Одна бровь Джона приподнялась, однако этим все его движения и ограничились.
– И что же ты сделаешь? – продолжала Джорджина издеваться над тем, кто неожиданно стал для нее олицетворением всех когда-либо нанесенных ей обид и всех когда-либо случившихся с ней неприятностей. – Что-нибудь в духе истинного мачо?
Джон улыбнулся и, одним прыжком преодолев разделявшее их расстояние, подсек ее и повалил на песок. Джорджина даже вскрикнуть не успела. Ее пальцы сами разжались, и песчаный шарик откатился прочь. Потрясенно хлопая глазами, она устремила взгляд на лицо Джона, которое вдруг оказалось всего в нескольких дюймах от ее лица.
– Да что, черт побери, с тобой такое? – спросил он, и в его голосе звучала отнюдь не злость, а непонимание.
Темная прядь, упавшая ему на лоб, слегка сдвинулась и приоткрыла светлый шрам, пересекавший бровь.
– Слезь с меня, – потребовала Джорджина и ударила его по плечу.
За это короткое мгновение она ощутила под кулаком тепло его кожи и упругость мышц. Это ощущение ей понравилось, и она снова ударила его, давая выход ярости. Она нанесла этот удар за то, что он смеялся над ней, намекал, будто она собралась за Вирджила только ради денег, за то, что он в общем-то был прав. А еще один удар она нанесла за бабушку, которая умерла и оставила ее в одиночестве делать выбор – неправильный выбор.
– Господи, Джорджи! – Джон схватил ее за запястья и прижал руки к песку над головой. – Прекрати!
Джорджина смотрела в его красивое лицо и ненавидела его. Она ненавидела себя, ненавидела влагу, которая вдруг затуманила глаза. Она глубоко вздохнула, чтобы не заплакать, но все же не смогла сдержать всхлип.
– Я ненавижу тебя, – прошептала она и провела языком по солоноватым губам. Грудь давило от рвавшихся наружу рыданий.
– Между прочим, – заявил Джон, чье лицо было так близко, что Джорджина щекой чувствовала теплое дыхание, – я тоже не могу утверждать, что люблю тебя всем сердцем.
Тепло его тела проникло сквозь ее гнев, и Джорджина осознала сразу несколько вещей. Она осознала, что правая нога Джона лежит у нее между ног и что пахом он прижимается к ее бедру, что широкая грудь закрывает ее почти полностью и что, однако, ощущение на себе его тяжелого тела ей не неприятно.
– Проклятие, ты наводишь меня на всякие мысли, – сказал Джон, улыбаясь уголком рта. – На плохие мысли. – Он кивнул, как будто хотел в чем-то убедить самого себя. – Очень плохие. – Он провел большим пальцем по ее запястью и посмотрел ей в лицо. – Хотя выглядишь ты неважно. У тебя грязь на лбу, волосы превратились в черт-те что, и ты мокрая, как выловленная из воды кошка.
Впервые за последние дни Джорджина почувствовала себя в своей тарелке. Ее губы дрогнули в едва заметной удовлетворенной усмешке. Как бы Джон себя ни вел, она явно нравилась ему. В этом не было никаких сомнений. Если приложить чуть-чуть усилий и применить правильную тактику, он, вероятно, сам загорится желанием оставить ее у себя до тех пор, пока она не решит, как дальше строить свою жизнь.
– Пожалуйста, отпусти мои руки.
– Ты опять будешь пихаться?
Джорджина помотала головой, мысленно прикидывая, какую долю из своего немалого обаяния ей стоит направить на Джона.
Он приподнял одну бровь:
– А песком кидаться?
– Не буду.
Он выпустил ее руки, но с нее не слез.
– Я сделал тебе больно?
– Нет.
Джорджина положила руки ему на плечи и почувствовала, как под кожей у него перекатываются мышцы. Это напомнило ей о том, что он очень силен. Она не причисляла Джона к тому типу мужчин, которые могут силой овладеть женщиной. Однако она находилась у него в доме, а это могло любого мужчину навести на определенные мысли. Раньше, когда она считала, что вызывает у него отвращение, ей в голову не приходило, что Джон может ожидать от нее чего-то большего, чем простой благодарности. А сейчас лришло.
Тут она вспомнила об Эрни, и у нее непроизвольно вырвался смешок.
Не думает же Джон, что она будет спать с ним, когда в соседней комнате находится его дед. Джорджину окатила волна облегчения.
Встав на колени, Джон внимательно посмотрел на нее.
Джорджине сразу стало холодно, и она поспешила сесть.
Джон протянул ей руку и помог подняться.
Джорджина принялась отряхивать песок. Джон разглядывал ее. Волосы Джорджины спутались, на коленках налип песок. Накрашенные красным лаком ногти на ногах резко контрастировали с грязными ступнями. Мокрые шорты прилипли к бедрам, а старая черная футболка плотно обтянула грудь. От холода соски Джорджины набухли и торчали под мокрым трикотажем, как крохотные ягодки. Джону было хорошо, когда она лежала под ним. Слишком хорошо. Он дольше, чем следовало бы, подминал под себя ее мягкое тело и вглядывался в красивые зеленые глаза.
– Ты связалась с теткой? – спросил Джон, наклоняясь, чтобы поднять с песка свои солнечные очки.
– Э-э… пока нет.
– Позвони еще раз, когда придем. – Он выпрямился и пошел по берегу к дому.
– Я попробую, – сказала Джорджина, догоняя его и подстраиваясь под его широкий шаг. – Но сегодня у тети Лолли вечер «Бинго», и я сомневаюсь, что в ближайшие часы застану ее дома.
– И сколько же длятсй ее розыгрыши?
– Ну, это зависит от количества купленных билетов. Если она решает играть в зале на старой ферме, то долго там не задерживается, потому что игроки курят, а тетя Лолли люто ненавидит сигаретный дым, и еще, естественно, потому что на ферме играет Дорали Хофферман. Между Лолли и Дорали с 1979 года идет кровавая война. Дело в том, что Дорали украла у Лолли рецепт арахисовых пирожных и выдала его за свой. Они, как ты понимаешь, когда-то были близкими подругами, пока…
– Опять двадцать пять, – вздохнул Джон, перебивая ее. – Послушай, Джорджи. – Он остановился и повернулся к ней. – Мы не переживем сегодняшний вечер, если ты не прекратишь.
– Чего не прекращу?
– Трещать.
У Джорджины от изумления отвисла челюсть.
– Я трещу? – прижав руку к груди, спросила она.
– Да, и действуешь мне на нервы. Черт побери, мне плевать с высокой колокольни на то, что твоя тетка любит готовить, на баптистов с их омовением ног, на арахисовые пирожные. Неужели ты не можешь разговаривать, как все нормальные люди?
Джорджина потупилась, но Джон успел заметить в ее взгляде боль.
– А ты считаешь, что я говорю не как нормальный человек?
Джон почувствовал угрызения совести. Он не собирался причинять ей боль, но в то же время у него не было ни малейшего желания часами выслушивать ее бесконечную болтовню.
– Ну не совсем. Просто когда я задаю тебе вопрос, который предполагает короткий ответ на три секунды, я получаю три минуты полнейшего дерьма, не имеющего никакого отношения к заданному вопросу.
Джорджина прикусила нижнюю губу и на мгновение задумалась, а потом сказала:
– Я не тупая, Джон.
– А я и не говорил, что ты тупая, – возразил тот, хотя у него и возникли сомнения по поводу того, что она действительно окончила тот университет, о котором упоминала. – Послушай, Джорджи, – добавил он, не выдержав ее обиженного взгляда, – я тебе обещаю: если ты не будешь трещать, я не буду вести себя как последняя задница.
На лице девушки отразилось сомнение.
– Ты не веришь мне?
Джорджина помотала головой и грустно усмехнулась.
– Я же сказала тебе, что я не тупая.
Джон рассмеялся. Черт, а она начинает ему нравиться.
– Пошли. – Он мотнул головой в сторону дома. – Ты, наверное, замерзла.
– Ужасно, – призналась Джорджина и пошла за ним. Они молча шли по мокрому пляжу, слыша шум океана и крики чаек. Когда они добрались до потемневшей от дождей и ветров лестницы, ведущей к задней двери дома, Джорджина, поднявшись на первую ступеньку, вдруг повернулась к Джону.
– Я вовсе не трещу, – сказала она, скосив глаза на заходящее солнце.
Джон тоже остановился. Их лица оказались на одном уровне. Ветер уже успел подсушить ее волосы и теперь весело подбрасывал отдельные пряди.
– Нет, Джорджи, ты трещишь. – Он спустил очки на середину носа. – Но если ты сможешь контролировать себя, мы отлично поладим. Думаю, на один вечер мы даже сможем стать, – он замолчал и надел очки ей на нос, – друзьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40