широко улыбнулся Игорь, обнажив ряд зубов, ослепительно белых на фоне его смуглого лица. — Понадоблюсь, звони!
И, помолчав, спросил:
— У тебя телефон прежний? — Он не звонил ей тысячу лет!
— У меня все прежнее. — Елена с каким-то неуловимым достоинством откинула голову назад, отчего шалашик ее волос на мгновение распахнулся, приоткрывая большой чистый лоб.
Затем решительно встала и направилась к выходу. Этот адрес она попросит менеджера передать другому агенту. Встреча с Игорем отозвалась в ней тяжелым душевным переживанием. Больше она не придет сюда.
Игорь тоже встал:
— Минутку, я провожу тебя.
Опередив Елену, он открыл перед ней одну дверь, затем вторую, наружную. Елена остановилась у лестницы. И обернулась:
— Спасибо, дальше я сама.
Крутые ступени уводили ее прочь от этого места, от Игоря. Но Игорь следовал за ней по пятам. Он с волнением смотрел на стройные, обтянутые узкими джинсами ноги Елены. Неужели он так ее и отпустит? Однако повода задержать Елену не находилось.
Елена слышала за спиной шаги Игоря, но секунды подъема дали ей время окончательно уйти в себя.
Чтобы сгладить свою сухость (ни к чему было показывать Игорю, что он все еще что-то значит для нее), она задала «светский» вопрос.
— Что это за башня у вас? — и кивнула в сторону тумбы в центре маленького дворика.
— Думаю, это вентиляционное сооружение, от старых бомбоубежищ осталось, видишь окошко-воздухозаборник наверху? — пожал плечами Игорь. — Все недосуг заняться, выяснить, можно ли снести. Столько места занимает, машину парковать негде.
Во дворе не было и деревьев. Однако на сером асфальте кружились тополиные листья, занесенные ветром с улицы. Два листочка, подхваченные воздушным потоком, оторвались от асфальта и взлетели к вершине тумбы. Они кружились у маленького окошка, будто надеялись проникнуть внутрь и укрыться там от грядущей зимы. Но окошко находилось слишком высоко над землей, и листья, лишенные соков родного дерева, не могли одолеть эту высоту. Обессилев, воздушные путешественники упали на асфальт, к ногам Елены. Она наклонилась и зачем-то подняла их. Может, хотела что-то унести на память о последней встрече с Игорем.
Листья были большие и совсем зеленые.

6

В конце октября отмечали юбилей: Галине Ивановне Ясеневой, матери Елены, стукнуло семьдесят.
Накануне юбилея комната Елены превратилась в художественную мастерскую. Был раздвинут и накрыт яркой розовой клеенкой обычно сложенный обеденный стол. На широком розовом поле в творческом беспорядке громоздились баночки с водой, краски, кисточки, какие-то ватки и тряпочки, а также циркули, линейки и другой измерительный инструмент. Елена, склонив голову и чуть прикусив язык, тонкой кисточкой наносила очередной штрих на расписываемую ею самодельную вазу. Техника изготовления вазы была весьма трудоемка. Вначале двухлитровая стеклянная банка сплошь покрывалась черной эмалью. Затем, когда эмаль высыхала, на ней иголкой выцарапывался трафарет будущего узора, который предстояло расцветить масляными красками. Навыки этого мастерства Елена обрела еще в детстве, занимаясь в изостудии. Женя не унаследовала от матери художественных способностей.
Поэтому Елена сама выцарапала иголкой контуры маков на банке, но потом вручила дочери кисточку для раскраски цветов. Галина Ивановна, бывший педагог, любила получать подарки, сделанные руками детей, даже детей повзрослевших.
Пока Женя, вытянув губы трубочкой, наносила алые мазки на черное поле вазы, Елена пододвинула к себе кроссворд. Он наполовину был уже заполнен дочерью. Разгадывание кроссвордов являлось общим семейным увлечением.
Елена прочитала вслух очередное задание:
— Самое древнее из молодых государств мира.
Семь букв. Последняя — мягкий знак.
— Израиль, — мгновенно отреагировала Женя, опередив Елену.
— Верно! — Елена вписала буквы в пустые клеточки. — Река в Индии, четыре буквы.
Но Женя уже не слушала мать. Слово «Израиль» вновь взволновало ее.
— Мама, ну давай уедем к отцу, — завела она постоянно беспокоящий Елену разговор.

* * *

Ситуация обговаривалась неоднократно. Ефим, Женькин папа и муж Елены, уже два года вместе с родителями проживал в Израиле. Он уехал туда на волне перестройки, в 1991-м, после августовского путча, напуганный возможным возвращением коммунистов, которые осложнят всякие выезды. Годом ранее его отцу исполнилось шестьдесят пять.
По тамошним законам он получал право на пенсию (мать приобрела право на пенсию еще раньше). Как многие репатрианты, Ефим, не имевший твердой профессии (в России он был сотрудником заводской многотиражки), очень рассчитывал на поддержку старика отца в первое время. Но до сих пор, кажется, не обрел работы.
Елена категорически отказалась ехать с ним.
Главная причина этой категоричности заключалась в том, что ее старая мать Галина Ивановна не могла и не хотела ехать на чужбину. Оставить ее одну также было невозможно. Галина Ивановна была тяжело больна: неизлечимый артрит, сковавший суставы, затруднял ее передвижение даже по дому.
На улицу же она не выходила уже пять лет. Дочь и внучка часто навещали ее, помогая справляться с бытом.
Вопрос, который бесконечно обсуждался с дочерью, — ее отъезд к отцу. Скоро ей исполнялось шестнадцать, и она собиралась продолжить образование в Израиле. Женя уже посещала какую-то еврейскую общину и изучала иврит в ульпане, специальной школе для желающих выехать на историческую родину.
С нескрываемой гордостью она приносила домой и гуманитарную помощь, получаемую в общине: крупы, сахар, консервы. Это было тем более кстати, что Ефим никакой помощи семье оказать не мог. Хотя он не терял надежды устроиться и забрать свое семейство. Все это пронеслось сейчас в голове Елены; она в очередной раз старалась придумать довод, который отвратил бы дочь от отъезда.
— А ты знаешь, что там девушки служат в армии?
— Знаю, конечно. И необязательно в армии, можно в больнице санитаркой, например, отработать.
Елена привела еще какие-то, на взгляд Жени, неудачные доводы. Девочка отмела их. Ефим, хорошо владеющий пером, красочно описывал в своих письмах дочери преимущества жизни в жаркой, овеянной экзотикой стране. На бумаге эта жизнь выглядела очень заманчиво. Разговор, испортивший настроение и матери и дочери, незаметно прекратился. Елена снова уткнулась в кроссворд, но теперь заполняла клеточки молча.
— Все, закончила! — радостно объявила Женька, нанеся последний мазок.
Роспись красно-черной вазы отдаленно напоминала контрастные картинки Палеха и, несомненно, излучала энергию жизни. Энергию, так необходимую старой матери.

* * *

С утра в воскресенье Елена с Женькой были уже у бабушки в спальном районе — Купчино. Общими усилиями накрошили салаты, нарезали колбасы.
Женщины, принадлежащие к трем поколениям одной семьи, сошлись в однокомнатной квартирке, внезапно ощутив тесноту пространства. Обычно стоящий в углу стол-книжка, сейчас выдвинутый на середину комнаты, перед диваном, почти закрыл проход в остальную часть комнаты, где громоздилась деревянная полуторная кровать хозяйки.
Старый полированный шкаф напротив нее крепко держал оборону своего пятачка: сдвинуть его с места ни у кого не было сил. Принесли табуретки из кухни и временно, чтобы не закрывать полностью проход, поставили их под стол. Женька совершала челночные рейсы на кухню, подхватывала подготовленные блюда из рук матери и осторожно переносила их на стол в комнату.
Оформление стола было в самом разгаре, когда раздался звонок, возвестивший о приходе первого гостя, вернее, гостьи. Ею оказалась соседка по лестничной площадке, Зоя Платоновна. Миловидная, «молодая» пенсионерка часто забегала к Галине Ивановне помочь по хозяйству, да и просто поболтать. Она вручила Галине Ивановне подарок — томик с письмами Антона Павловича Чехова. Галина Ивановна, в прошлом преподаватель русского языка и литературы, любила Чехова. Елена тоже разделяла увлеченность матери и творчеством писателя, и его непростой биографией. Чехов, интеллигентный, самоотверженный, страдающий неизлечимой болезнью, прочно захватил воображение Ленышкольницы. А впоследствии даже повлиял на ее судьбу. Галина Ивановна поблагодарила за книгу, но тут же лицо ее озабоченно вытянулось: почему Зоя Платоновна пришла одна? Дело в том, что на этом празднике намечалось свести холостого брата Елены, Шурика, с дочерью Зои Платоновны. Молодая женщина недавно развелась с мужем, и мать ее была обеспокоена судьбой дочери. Елена знала невесту лишь понаслышке: та уехала от матери еще до своего замужества. Однако разведенная дочь соседки, видимо, не тяготилась своим одиночеством и отказалась являться на смотрины.
.Едва соседка прошла в комнату, как раздался новый звонок. Елена открыла дверь. На пороге стоял Шурик с букетом белых хризантем. Он поздравил Галину Ивановну, а Елене и Женьке сунул по шоколадке.
— Она еще не пришла? — шепотом спросил у Елены Шурик, заметив, что, кроме пожилой соседки, никого в комнате нет.
Услышав ответ сестры, Шурик разочарованно свесил голову набок: и зачем он только пришел сюда?
Брат, а вслед за ним и отец появились в жизни Елены, когда она уже окончила институт. В НИИ «Магнит», куда она пришла по распределению, и состоялась эта встреча. Однажды лаборатория отмечала какой-то праздник в квартире холостого Александра Святенко, жившего со старым отцом. В суете празднества взгляд Елены неожиданно наткнулся на групповую фотографию, стоящую на комоде: несколько мужчин и женщин, застывших в строгой, официальной позе. Елена вспомнила, что где-то уже видела этот снимок. Да, точно, в альбоме у своей матери. Вот и сама мама, почти в центре группы.
— Это я в институте усовершенствования учителей, — заметил интерес гостьи отец Шурика, высокий костлявый старик с лысой головой. Он ткнул пальцем в фигуру мужчины, застывшего рядом с Галиной Ивановной. — Видите, какой молодой да удалой.
Когда через несколько дней Елена навестила мать, она вспомнила о дубликате старой фотографии и мимоходом поинтересовалась ее историей.
Невинное, казалось бы, сообщение потрясло старую женщину.
Галина Ивановна в смятении отвернулась к окну.
Руки ее припали к глазам. Пальцы бессмысленными круговыми движениями гладили чуть прикрытые веки. Так порой владелец очков протирает запотевшие стекла, чтобы лучше видеть сквозь них. Что хотела разглядеть Галина Ивановна в своем тайном прошлом? Лена с удивлением наблюдала замешательство матери, вызванное таким вроде бы простым вопросом. Наконец небольшую паузу прервал ровный, почти без интонаций голос матери:
— Леночка, на этой фотографии — твой отец, Святенко Павел Афанасьевич.
Лена замерла, не в силах воспринять услышанное. Мать всегда ей говорила, что отец был летчиком и погиб во время тренировочных полетов. Видно, эту красивую легенду она придумала, когда, после полета Юрия Гагарина, главными героями страны стали летчики и космонавты.
— Когда мы познакомились, — продолжала Галина Ивановна, — мне было уже тридцать пять лет.
В то послевоенное время женихов было мало. Учителя, конечно, тоже сплошь женщины. Так что на нормальную семью я уже перестала надеяться.
С Пашей мы познакомились случайно, на курсах повышения квалификации. Он был математик, закончил университет до войны, хотел заниматься наукой. Ты, верно, в него пошла, склад ума у тебя рациональный. Ну вот, а после трех лет солдатской жизни какая наука, да еще ранение у него было тяжелое в конце войны. Так что о науке пришлось забыть. Пошел преподавать в школу. В сороковые много фронтовиков пришло в школу, это сейчас парни эту работу стороной обходят. Да и то сказать, платят учителям смех один. Мы с твоим отцом, разумеется, в разных группах занимались, я же словесник, а он, как я сказала, математик.
Но политзанятия, они для всех были обязательны, шли в общем потоке. В тот год Хрущев осудил культ личности Сталина. У всех в головах страшно что творилось. Ты не представляешь, кем был для нас Сталин. Каждый не задумываясь отдал бы свою жизнь за него. И вдруг такое! А нам, учителям, было важно понять, что говорить своим ученикам.
Вот на одной такой лекции мы с Пашей и познакомились. Он, когда узнал, что я русист, сразу обратился за помощью. Паша разработал особый метод подачи материала. Хотел по своему предмету вместо обычных учебников внедрить сказки по математике. И попросил меня помочь с литературной обработкой этих сказок. Он их потом на уроках использовал.
В тот вечер Галина Ивановна долго и охотно предавалась воспоминаниям. Устав от многолетнего молчания, она обрушила на дочь все горести и радости, которые сопутствовали появлению Лены на свет. Уже звонил Ефим, обеспокоенный пропажей жены. Лена ответила, что останется ночевать у мамы. Возвращаться к обыденным заботам после такой ошеломляющей новости у нее не было сил.
О том, что у Паши уже была семья, ребенок, Галина Ивановна упомянула вскользь. И, вновь, оправдываясь, повторила:
— Ну, мне было уже тридцать пять, и я решилась родить, понимая, что поднимать ребенка мне придется одной.

* * *

Тогда Елену поразило, что мать родила ее, будучи такой старой! Теперь она сама Достигла этого рубежа и лучше понимала мать. В период женской зрелости трудно пребывать в одиночестве.
Все это: и само открытие того факта, что отец жив, и встреча с ним, и обретение брата — случилось почти десять лет назад, накануне маминого шестидесятилетия. Тогда же отец, которому было уже под семьдесят, впервые пришел с сыном в дом любимой им когда-то женщины. К этому времени он был уже вдовцом и присматривался к моложавым старушкам, под категорию которых как раз подходила тогда Галина Ивановна. Втайне он предполагал, что Галя согласится соединить с ним жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8