– М-да… – Акико язвительно рассмеялась. – Действительно, какие уж тут основания?
Кобаси насупился. По правде говоря, его самого грызло сомнение. Но что бы там ни было, а выслушивать такое от медсестры…
– Я врач и не могу допустить, чтобы погибал человек.
– «Погибал» – это уж чересчур.
– Ну ладно, хватит! А деньги… Не очень-то и расстроюсь, если даже и не вернет.
– Ну и ну… за здорово живешь отвалить прохвосту пятьдесят тысяч иен?..
– Я дал ему денег по собственной воле, – все более раздражаясь, сказал Кобаси.
– Не дело это – заниматься благотворительностью. Тем более врачу.
– Нет, дело. Именно врачу! Это его дело – «творить благо». Только и среди нашего брата немало людишек вроде главврача, которые думают больше о собственной выгоде. Ну а что касается Тоды, то запомни: я не желаю думать о нем дурно.
– Ага! Ты опять о нем!
– Это потому, что ты городишь ерунду.
– А что я такого сказала? – взъелась Акико, но тут появилась разрумянившаяся после ванны Каору с мыльницей и полотенцем под мышкой, мокрые волосы распущены. Увидев Кобаси и Акико, она смутилась.
– Ну, как помылась? – нарушила неловкое молчание Акико.
– Спасибо, хорошо. Одна, не спеша… – Опустив голову, Каору прошла мимо Кобаси и повесила сушиться на крючок форменные белые чулки.
– Как там в палатах? Все тихо?
– Да. Только…
– Что «только»?
Каору украдкой взглянула на Кобаси, не решаясь начать говорить.
– Ну, говори же. – Акико нетерпеливо взглянула на нее.
– Да нет, я…
– Да говори же ты толком, не мямли!
– Я поднялась на шестой этаж, хотела проверить, везде ли выключен свет…
– Ну и что?
– И мне показалось… Что в шестьсот первой…
– Палата Ханадзё. Так что там такое?
– …Там, кажется, кто-то есть.
– Может, сиделка?
– Нет… – Каору стыдливо опустила глаза.
– А кто же?
Щеки Каору стали совсем пунцовыми.
– Мужчина?! – догадалась Акико.
Каору виновато опустила голову.
Акико вздохнула и посмотрела на Кобаси, который сидел, скрестив на груди руки и демонстративно глядя в сторону.
– Ты что-нибудь ей сказала? Каору покачала головой.
– Кто же это? – Акико задумалась. – Может, импресарио?
– Нет. Его она к вечеру отпускает домой. И потом, он занят организацией концерта. Сегодня днем посидел немного и ушел.
– Значит, кто-то чужой? – заинтересовался Кобаси. – Каору, ты не заметила, никто вечером не проходил через вестибюль?
– Я не видела. Я ведь не слежу за входом…
– Да, конечно… – согласилась Акико.
– В котором часу сегодня закрыли главный вход?
– В половине десятого.
– Значит, посетитель пришел раньше.
Акико выглянула в сумрак коридора. Шел одиннадцатый час, в палатах все спали.
– Оперировали ее, кажется, всего дня три назад? – спросил Кобаси.
– В том-то и дело… – ответила Акико с досадой. – Ну, что будем делать?
– Может быть, сходить, еще раз проверить? – предложил Кобаси.
– Еще раз идти к ней в палату? – Теперь уже Акико залилась румянцем. – Сэнсэй, – попросила она, – пойдемте вместе. Я боюсь… А если там и в самом деле мужчина?
– Ну и что? Приведешь его сюда.
– Ну пожалуйста! – Акико потянула Кобаси за рукав. Тот нехотя поднялся.
– А ты тогда оставайся тут, – велела Акико Каору. Нажимая кнопку шестого этажа, Кобаси усмехнулся.
– Уно, кажется, порядочно смутилась. Наверное, увидала их в неподходящий момент.
– Фу, сэнсэй, как не стыдно! – Акико негодующе хлопнула Кобаси по спине.
Лифт остановился. В коридоре царила глубокая тишина, тускло светила маленькая лампочка.
Кобаси и Акико шли пригнувшись, точно заговорщики, стараясь ступать неслышно. Кроме 601-й, все палаты на этаже пустовали. Акико стало даже жаль, что в таких прекрасных палатах – с душем, туалетом и холодильником – никого нет. Крадучись, они подошли к двери и остановились. За дверью находилось помещение для сиделки, дальше – холл, за ним – комната Дзюнко.
Дверь была плотно закрыта, но в занавешенное оконце, выходившее в коридор, пробивался свет. Дзюнко любила комфорт и, устраиваясь в больнице, велела привезти сюда торшер с красным абажуром, который поставила у изголовья.
Кобаси с Акико прильнули к двери. Прислушались. Никаких голосов из палаты не доносилось, только приглушенно играла музыка: стереопроигрыватель, стоящий рядом с кроватью Дзюнко. Может, вспугнули «пташек»? Вряд ли. Ведь они шли очень тихо. Кобаси представил себе их нелепое положение и невольно фыркнул: попадись они кому-нибудь на глаза – засмеют.
– Уйдем, – шепнул он Акико.
И в этот момент послышался чуть хрипловатый женский голос, без сомнения Дзюнко:
– Вот недоте-опа! – Она по своему обыкновению кокетливо тянула слова.
Кобаси и Акико переглянулись.
Хихиканье. Опять Дзюнко. Другого голоса пока не слышно. Потом послышались тихие шаги. Открывается дверь в холл.
«Лазутчики» многозначительно переглянулись.
Кобаси тронул Акико за локоть. Пригибаясь, они отошли от двери и только в конце коридора выпрямились во весь рост.
В лифте Акико вздохнула с облегчением.
– Значит, кто-то у нее все-таки есть…
– Приятель, кто ж еще.
– А где сиделка?
– Откуда я знаю. Может, спит в своей комнате.
– Нет, уж тут не уснешь… – Акико вздохнула. – Да… И это после операции. А еще во время осмотра вопит от боли.
– Ну как же, – процедил Кобаси. – Чтобы ее пожалели.
– Интересно, что ей будет за сегодняшнее?
– А что ей может быть?
Они умолкли: что, делать? Ворваться в палату и выгнать непрошеного гостя? Но тогда сразу станет ясно, что шпионили ночью под дверью, подслушивали. И потом – а вдруг там все-таки не мужчина? Верхний свет выключен, горит лишь торшер, и проигрыватель играет совсем тихо. Да и включи она громче, все равно никому бы не помешала. Дзюнко одна на всем этаже. Нет, это не повод, чтобы врываться в палату. А если это сиделка?
– Ничего, скоро узнаем, – проворчал Кобаси.
Его расчет был прост: гораздо разумнее будет поймать «преступника» в тот момент, когда он попытается улизнуть.
– Все равно он пойдет через главный вход. В крайнем случае, если останется на ночь, накроем голубчика утром, когда будете мерить больным температуру.
Кобаси с Акико вернулись в комнату медсестер. Каору сидела на диване, поджидая их.
– Ты была права, Каору, – сказала Акико.
– Вы его выгнали?
– Нет.
– Почему?
– Завтра утром поймаем с поличным. А ей предложим покинуть больницу, – ответил Кобаси.
– Кому? Дзюнко Ханадзё?! – Акико в замешательстве посмотрела на него. – Из-за такой ерунды?..
– Ерунды?! Приводить в палату мужчин – ерунда? Плевать мне, что она звезда эстрады, – я не стану потворствовать этому безобразию.
– Но у нас же нет доказательств.
– Будут. Достаточно того, что посторонний провел у нее ночь.
– Но доктор Наоэ…
– Он ее лечащий врач, а за то, что случается ночью, отвечает дежурный. И как дежурный врач я считаю ее поведение недопустимым.
– Не знаю, согласится ли с этим Наоэ.
– Он вообще ей слишком многое позволяет. Подумаешь, артистка. А может, у него самого на нее виды? Хотя вряд ли. Он же теперь ее знает как облупленную.
– Пошляк, – скривилась Акико.
– Эти мне служители муз… Терпеть не могу их племя, – негодующе заключил Кобаси, и тут в дверях возник человек. Незнакомец был высокого роста – головой почти доставал до притолоки – и по моде длинноволосый.
Первой его увидела Акико. От неожиданности она даже вскочила.
– Вы кто? – удивленно спросила она, невольно отметив, что незнакомец очень хорош собой.
– Я хотел бы выйти отсюда, но парадная дверь закрыта. – У мужчины оказался бархатный бас и четкая дикция.
– Выйти?.. – Акико беспомощно оглянулась на Кобаси; тот вместе с Каору стоял молча и оторопело смотрел на гостя.
– Вы кто? – наконец выговорил он.
– Кэндзи Танимото.
Девушки переглянулись: фамилия была им хорошо знакома.
– Кто-кто? – недоуменно переспросил Кобаси, и Акико тихонько шепнула:
– Самый популярный эстрадный певец. Кобаси оглядел незнакомца.
– А где вы были до сих пор?
– В палате.
– В какой?
– В шестьсот первой, у Дзюнко Ханадзё, – невозмутимо, без тени смущения пояснил тот.
Кобаси непроизвольно моргнул.
– А что вы там делали? – зло спросил он.
– Ничего особенного. Слушали музыку, разговаривали.
– Да? И все?
Танимото только ухмыльнулся. Лицо его приняло добродушное выражение.
– К сожалению, ничего больше добавить не могу.
– Вот как?
– В общем-то я не обязан отчитываться. – Танимото опять рассмеялся.
Акико с Каору смотрели на него как завороженные.
– Вам известно, что Ханадзё совсем недавно сделали операцию? Как вы полагаете, это хорошо – беспокоить больного человека?
– Она сама просила меня прийти.
– Вечером?
– Нет, просто сейчас я свободен.
– По-моему, совсем не трудно сообразить, что это просто неприлично – до поздней ночи торчать в палате у женщины.
– Прошу прощения. Я не знал, до которого часа можно находиться у больной. – Танимото смиренно склонил голову.
– Здесь больница, а не ночной бар. – Добродушие и смазливая внешность гостя все больше злили Кобаси. – Да кто вы такой! Не муж, не жених… Удивительное нахальство!
– Извините.
– Я обязан отметить это в журнале. Вы допоздна находились в палате больной. Не знаю, кто виновник – Ханадзё или вы, – но я непременно сообщу обо всем главврачу.
– А дальше?
– Возможно, придется попросить Ханадзё покинуть клинику.
– Простите, но я не о ней… Меня-то вы выпустите отсюда?
Не скрывая неприязни, Кобаси еще раз оглядел Танимото:
– Адрес? Цель визита? Танимото отвечал с готовностью.
Кобаси записал ответы в журнал, в графе «Происшествия».
– Да… Вас, я вижу, ничем не проймешь.
– Еще раз прошу меня извинить. – Танимото держался так, будто и не чувствовал язвительности Кобаси.
– Выпусти его. – Кобаси повернулся к Танимото спиной. – Даже разговаривать с ним противно. Ну и прощелыга! – буркнул он, когда за Танимото закрылась дверь.
– Настоящий мужчина! – все еще глядя на дверь, за которой исчезла фигура певца, мечтательно вздохнула Акико.
– Тебе нравятся такие идиоты?
– Идиот или нет – не знаю. Но до чего же хорош…
– Завтра все выскажу Наоэ.
Стараясь подавить раздражение, Кобаси запыхтел сигаретой.
На следующий день Наоэ снова пришел на работу в одиннадцатом часу. Последнее время он постоянно опаздывал, только раз или два явился до десяти.
Медсестер такое положение дел вовсе не радовало: обход задерживался, множество дел откладывалось на вторую половину дня. Да и Кобаси в отсутствие Наоэ приходилось туго: все заботы ложились на его плечи.
Не раз сестры пытались поговорить с Наоэ, но тот только согласно кивал в ответ – и все оставалось по-прежнему. А со временем он стал приходить еще позже. Жаловаться главврачу? Но и это не помогло бы. Главный врач регулярно просматривал журнал и не мог не знать, во сколько Наоэ приходит в клинику, но, похоже, смотрел на его опоздания сквозь пальцы, и Наоэ продолжал опаздывать.
Придя в клинику, он торопливо надел халат и побежал в амбулаторию принимать заждавшихся больных, даже не справившись у сестер о том, что делается в палатах: на это у него уже не было времени.
Узнав от Кобаси и Акико о ночном происшествии, старшая сестра с самого утра порывалась поговорить с Наоэ. Но больных было много, и он освободился только после обеда. Не начинать же такой разговор при пациентах… Сэкигути пришлось запастись терпением.
После обеденного перерыва, дождавшись, когда Наоэ, по своему обыкновению не спеша, пошел в комнату медсестер, Сэкигути наконец излила душу, закончив свой монолог патетической фразой:
– Что будем делать?
– Действительно, что будем делать? – повторил ее вопрос Наоэ.
– Разве можно оставить безнаказанным подобное безобразие?
– А разве нельзя? – Наоэ демонстративно зевнул и потянулся за температурными листами.
– Сэнсэй!
– В чем дело?
– Выслушайте меня внимательно.
– Уже выслушал.
– Она же привела в свою палату мужчину. Ночью! Чем они там занимались?! Вы представляете, что бы произошло, если б об этом узнали больные?!
– Так не узнали же, – усмехнулся Наоэ.
– Но… – Старшая сестра с немым возмущением взглянула на него. – В конце концов, дело даже не в том. Неизвестно, что она еще вытворит, если мы не накажем ее на этот раз.
– Предоставляю вам право сделать ей внушение.
– Ну уж нет. Сказать ей должны вы, именно вы, сэнсэй. И потом, я хочу знать ваше мнение, мнение лечащего врача: достаточно отругать ее или нужны более строгие меры?
– На этот счет у меня нет мнения.
– Как это «нет мнения»? – опешила Сэкигути.
– Нет – значит, нет. – И Наоэ уткнулся в бумаги.
– Иначе говоря, вы считаете, что вовсе ничего не следует делать?
– Да.
Сверкнули глазки, окруженные сеточкой мелких морщин. Старшая сестра выпустила коготки:
– Что ж, если вы занимаете такую… своеобразную позицию, я вынуждена обратиться к главному врачу.
Наоэ промолчал.
– Доктор Кобаси, дежуривший вчера, крайне возмущен… Вы позволите мне самой поговорить с главным врачом?
– Ради бога.
Старшая сестра была сражена безразличием Наоэ. Она даже утратила дар речи.
– Что ж, – наконец выдавила она. – Вообще-то… Принципы нашей больницы не позволяют…
– Вам что, делать нечего? – оборвал ее Наоэ.
– Что?! Мне… мне нечего делать?!
На пронзительный крик Сэкигути, бросив дела, сбежались медсестры. Тонкая шея старшей сестры побагровела.
– За поведение этой бесстыдницы ответственность будете нести вы! – Сэкигути ткнула в Наоэ пальцем.
Наоэ молчал.
– Как вы восхваляли ее: «отличная актриса», «милая девочка»… Вот вам и «милая», вот вам и «чистая»!
– Это лишь подтверждает то, что она хорошая актриса. Играть – ее профессия. Она должна владеть этим искусством виртуозно. Иначе бы не выступала на сцене.
Старшая сестра глядела на Наоэ, не понимая, куда он клонит.
– Она испорчена – но именно поэтому ей отлично удается играть наивность. А вообще, ничего страшного не случилось. Ну, кого она потревожила?
– Вы что говорите, сэнсэй? Только четыре дня назад вы сами оперировали ее. Неужели вас как врача не волнует ее поведение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37