Смоландский тореадор

Этот рассказ - об огромное быке по прозвищу Адам Энгельбрект, который давным-давно, в один пасхальный день, вырвался вдруг на свободу. Он, вероятно, и по сей день бродил бы на свободе, если бы не… Впрочем, сейчас вы услышите обо всём по порядку.
Адам Энгельбрект был настоящим великаном среди быков, а жил он в Смоланде, на одном из скотных дворов, вместе с дородными коровами и множеством маленьких славных телят. Собственно говоря, Адам Энгельбрект был очень добрым и кротким быком, и таким же добрым и кротким был старый скотник, который обихаживал животных на этом скотном дворе. Свенссоном звали его, и был он до того добрым, что однажды, когда Адам Энгельбрект нечаянно наступил Свенссону на ногу, тот не решился отогнать быка прочь. Он спокойно стоял себе и ждал, пока Адаму Энгельбректу не придёт мысль самому сдвинуться с места.
Почему же бык вдруг рассердился? Почему настроение Адама Энгельбректа так ужасно испортилось, давным-давно, в тот пасхальный день? Это неизвестно. Может, кто-то из телят невежливо вякнул ему что-нибудь на своём телячьем языке, а может, коровы вызвали в нём раздражение. Во всяком случае, Свенссон не мог понять, почему Адам Энгельбрект в Пасху, среди бела дня, вдруг вырвался на свободу и, забарабанив копытами по земле, помчался по дорожке через весь скотный двор с таким свирепым видом, что Свенссон не отважился остановиться и спросить, был ли Адам Энгельбрект чем-то недоволен. Вместо этого Свенссон нёсся от быка как угорелый и единым духом вылетел за ворота скотного двора. А следом за ним в слепой ярости выскочил за ворота и сам Адам Энгельбрект.
За воротами скотного двора находилась крестьянская усадьба, со всех сторон обнесённая забором. Свенссону посчастливилось в последнюю минуту улизнуть из усадьбы через калитку и захлопнуть её прямо перед носом взбешённого Адама Энгельбректа, который, по-видимому, был бы рад всадить рога в своего старого друга.
Случилось это, как мы уже упоминали, в пасхальный день. Во дворе усадьбы сидели за завтраком хозяин и его семейство и преспокойно уплетали пасхальные яйца. Потом все собирались идти в церковь. Выдался такой благословенно прекрасный день, и хозяйские малыши так радовались, хотя, наверное, не столько тому, что пойдут в церковь, сколько тому, что наденут новые сандалии, и что светит солнце, и что они надумали после обеда строить маленькую мельницу у ручья на фиалковом лугу. Но только теперь ничего у них не получится. Ничего не получится из-за этого Адама Энгельбректа.
А тот, зычно мыча, метался туда и обратно по усадьбе. Свенссон стоял за забором и беспомощно смотрел на него, всё ещё дрожа от ужаса. Вскоре за забором собрались и остальные обитатели усадьбы: хозяева, их дети, служанки, батраки, нанимаемые на год сельхозработники. Они разглядывали взбесившееся животное. Вскоре по всей округе разлетелся слух: бык из Винэса вырвался на свободу и, как рычащий лев, разгуливает в усадьбе на холме за пределами скотного двора! Из окрестных изб и бедных крестьянских хат к скотному двору устремились толпы людей поглазеть на это диковинное зрелище. Все они, без сомнения, несколько оживились, когда спокойное течение длинного пасхального дня было прервано таким захватывающим образом.
Калле из Бэкторпа одним из первых примчался на место происшествия, со всей скоростью, на какую только были способны тоненькие ножки этого семилетнего мальчугана. Калле был маленьким смоландским мальчишкой, очень похожим на тысячи других крестьянских детей, таким же голубоглазым, сопливым, с такими же, как у них, льняными волосами.

А ведь Адам Энгельбрект гулял на свободе уже целых два часа, и никто по-прежнему не знал, как его успокоить и привести в чувство. Хозяин предпринял было попытку приблизиться к нему. Он вошёл в калитку и сделал по направлению к быку несколько решительных шагов. Но, ой, лучше бы он этого не делал! Потому что Адам Энгельбрект вознамерился в этот пасхальный день сердиться, чем собирался заниматься и впредь. Опустив голову и выставив рога, он бросился на хозяина, и если бы хозяин не умел так хорошо бегать, неизвестно, чем бы всё это кончилось. Сейчас же он отделался всего лишь здоровенной дырой, которую Адам Энгельбрект пропорол в его красивых воскресных брюках, прежде чем хозяин успел торопливо отскочить в сторону и выскользнуть за калитку.
Нет, это было слишком глупо! А на скотном дворе вдруг замычали коровы. Они возвещали, что настало время полуденной дойки. Но кто бы отважился пройти через всю усадьбу на скотный двор? Никто!
- А что если Адам Энгельбрект так всё время и будет сердито бродить по усадьбе, всё время, пока мы живы? - затосковали малыши.
Да, это была печальная мысль. Кто же тогда станет играть в прятки на скотном дворе, зимой, по вечерам?
А пасхальный день шёл своим чередом: солнце светило, Адам Энгельбрект злился. За забором озабоченные крестьяне держали совет. Может, подойти к быку с длинным шестом и зацепить им за кольцо, продетое в нос животного? Или всё-таки придется пристрелить его, этого взбесившегося быка? Не может же дальше так продолжаться! На скотном дворе мычат коровы, чьё вымя распирает от молока.
Солнце светило, небо синело, на берёзах трепетали первые курчавые листочки, всё вокруг было так чудесно, как может быть только в Смоланде, в пасхальный день. Но Адам Энгельбрект злился.
На забор влез малыш Калле, сопливый крестьянский мальчишка из Смоланда, всего лишь семи лет от роду.
- Адам Энгельбрект, - сказал он, усевшись на заборе, - иди сюда, я почешу тебя между рогов!
Собственно говоря, сказал-то он это вот как:
- Адам Энгельбрект, подь сюда, я потешу тебя меж рог!
И произнёс он свои слова по-смоландски, ведь это был единственный язык, который Калле знал, но был это также и единственный язык, который Адам Энгельбрект понимал. Но хотя Адам Энгельбрект и понял Калле, он вовсе не собирался слушаться его. Во всяком случае, не сразу. Пока что он собирался злиться. Однако с забора непрерывно доносился тоненький, нежный детский голосок:
- Подь сюда, я потешу тебя меж рог!
Наверное, долго злиться не так уж весело, как представлял себе вначале Адам Энгельбрект. Он стал сомневаться. А пока Адам Энгельбрект сомневался, он приблизился к забору, где сидел Калле. И Калле почесал его между рогов своими маленькими грязными пальчиками, дружески приговаривая при этом всякие ласковые словечки.
Адам Энгельбрект был несколько смущён тем, что стоит так тихо и позволяет себя чесать. Но тихо он всё-таки стоял. Тогда Калле крепко ухватился за кольцо у быка в носу и перелез через забор в усадьбу.
- Ты с ума сошёл, малыш! - крикнул ему кто-то из взрослых.
А Калле уже медленно и с достоинством вёл Адама Энгельбректа за кольцо прямо к воротам скотного двора. Адам Энгельбрект был большим-пребольшим быком, а Калле был маленьким-премаленьким крестьянским мальчишкой, и выглядела эта пара довольно трогательно, когда она чинно шествовала по усадьбе. Те, кто видел её, всю жизнь потом не могли забыть.
Матадор на испанской корриде не мог бы заслужить более громких криков одобрения, чем те, что получил Калле, когда он возвращался обратно со скотного двора, поставив Адама Энгельбректа в его стойло. Да, громкие крики одобрения и две кроны наличными, да ещё два десятка яиц в кульке - такова была награда юному тореадору.
- Я ж привычен к быкам-то, - объяснил Калле. - Всего лишь чуток доброты - и их запросто можно взять.
Он круто повернулся и отправился домой, в Бэкторп, с двумя кронами в кармане и кульком яиц в руках. Очень довольный этим пасхальным днём.
Так и шагал он, смоландский тореадор, среди светло-пресветло зеленеющих берёз.

1