А в больнице ей говорят, что Анна Петровна два часа назад скончалась.
9
Дожди идут днем и ночью - тяжелые, обложные. Не было в этом году бабьего лета, не было печальных и светлых дней. Сразу дожди, холода... И в день похорон - дождь с самой ночи. Дождь по дороге на кладбище, и когда хоронили - дождь, и когда ехали обратно - дождь и дождь без конца.
Тетя Фрося держала девочек за руки, от себя не отпускала, словно боялась их потерять, и плакала, плакала, корила себя, что поздно хватилась, поздно поехала в инфекционку. Вера Павловна с Пелагеей Ильиничной остались дома: пекли блины на поминки - у кого сохранилось с последней выдачи, тот и отдал свою муку бедной Анечке. Вера Павловна мучилась тоже: эти несчастные два часа не давали покоя. Бегала по городу, ждала, как дура, трамваев, надо было ловить такси...
- Какое такси, - пыталась образумить ее Пелагея Ильинична, - где ты его найдешь?
- Люди ловят служебные, - не принимала утешений Вера Павловна, - а я не умею, мне и в голову не пришло. Не привыкли мы, тетя Паша, к роскоши.
Пелагея Ильинична хотела еще возражать - понимала, что надо, что Верочка возражений ждет, - но, посмотрев в окно, увидела Фросю и девочек, всех соседей.
- Приехали, - засуетилась она, - как раз мы с тобой поспели...
До самого вечера все тесно сидели за длинным столом, составленным из отдельных кухонных столиков, сидели и поминали Анну Петровну, давали друг другу слово как-никак, а сестер вырастить, если надо, так и удочерить.
- Ты, Борь, узнай, куда пойти, к кому обратиться, - наставляла тетя Фрося мужа, единственного кроме старика Евсеича в коридоре мужчину. Удочерим, чего там, пусть Анечка спит спокойно.
Борис Васильевич молча кивал, курил самокрутки, подливал в граненые стаканы водку.
- Ты ж, Ира, смотри скрипку-то не бросай, - волновалась раскрасневшаяся тетя Фрося. - Мама говорила, слух у тебя какой-то особенный, значит, играй!
В свое время женщины осуждали Аню - у самой ни плаща, ни пальто приличного нет, а она скрипки тут покупает, в свое время женщины сердились на Иру - пиликает целыми вечерами, как комар пищит, действует всем на нервы, - но теперь соседки дружно поддержали Фросю.
- А что, будет у нас своя музыкантша! Придем на концерт, а Ирочка в длинном платье... Как мать задумала, так пусть и будет! Выпьем, бабоньки, за ее светлую душу...
Все пили не чокаясь, а во главе стола стояла пустая тарелка, а на ней кусок хлеба и рюмка - для той, которой здесь уже не было, но которая вроде бы все видела и все знала - так сказала тетя Фрося Ире с Аленкой.
10
Аленка бредет по улице, опустив голову, гонит перед собой льдышку. Домой идти неохота: Ира еще в музыкалке, а со Светой они поссорились. Светка вообще теперь ими командует, хотя тетя Фрося их защищает, а дочку бранит. Но тетя Фрося приходит домой только вечером. Была бы мама жива...
Аленка перекладывает набитый учебниками портфель в другую руку. Небо темное, низкое, географичка сказала, что скоро опять пойдет снег, тогда потеплеет. А пока очень холодно, с Волги дует ледяной колкий ветер. Повернуть, что ли, домой? Нет, не хочется. Тетя Фрося сегодня придет совсем поздно, Светка вредничает. Была бы мама жива...
Может, попроситься в детдом? Вчера вечером на кухне спорили, шумели так, что даже в комнате было слышно. Тетя Паша детдом хвалила - одевают, воспитывают, кормят за день четыре раза! - Фрося на нее почему-то сердилась... Поговорить, что ли, с детдомовскими девчонками? Их в классе четверо, друг за дружку всегда горой и дерутся здорово. Интересно, как там у них? Ничего, наверное, жить можно. А то Фрося все шепчется с Борисом Васильевичем, а о чем, кто их знает? Оформят Аленку с Ирой к себе, тогда и в детдом их не примут.
Эх, мама, бросила нас одних... У Иры хоть скрипка...
Аленка совсем замерзла, но идет все дальше и дальше, спускаясь к мертвой, во льду и снегу, реке. После маминой смерти ей как-то все время скучно, короткие зимние дни тянутся долго, даже читать не хочется. Таня Смирнова из пятого "Б" подошла недавно на большой перемене, молча протянула книгу. "Три мушкетера"... Сколько Аленка их когда-то выпрашивала! Но даже "Три мушкетера" теперь не читаются: откроет Аленка книгу и сидит над страницей, сидит и о чем-то думает, а спроси о чем, она и сама не знает...
- Девочка, девочка, подожди!
Она не сразу понимает, что это к ней. Смотрит - через дорогу бежит человек, бежит, задыхается, машет рукой. Как назло, потоком идут машины, приходится человеку остановиться.
- Подожди, девочка! - кричит он, прижимая руку к сердцу.
Где она его видела? Нет, не помнит. А человек уже рядом.
- Ты разве не узнаешь меня? - Чему он так радуется? - Я, представь, тебя сразу узнал, вот только забыл, как зовут. Лена? Ну конечно, Аленка! А я Дмитрий Михайлович, ты еще к нам в кружок приходила, помнишь? Потом взяла и пропала куда-то, мы даже старосту за тобой посылали: думали, вдруг ты на что-то обиделась? Леша сказал, что у вас карантин - мать заболела. А теперь ты почему не приходишь? Карантин же, наверное, кончился?
Аленка смотрит в сторону и молчит. Не хочется разговаривать, ничего не хочется. Дмитрий Михайлович заглядывает ей в лицо - какие усталые, какие больные глаза, какая недетская в них тоска... Он берет странную девочку за руку.
- Слушай, да ты совсем замерзла! Где твои варежки? Ты их что, потеряла? Куда ты идешь?
- Никуда.
- Как - никуда? Ты ведь почти у Волги! А я иду с репетиции, вижу знакомая девочка...
Он совсем растерялся от этой непонятной ему замкнутости. Но оставить Аленку одну он никак не может.
- Почему мы стоим, когда такой холод? - осторожно говорит Дмитрий Михайлович. - Пошли ко мне, к нам. Дома волноваться не будут?
Да что он к ней пристает, когда она так устала! Собравшись с силами, Аленка стряхивает с себя привычное оцепенение, выдергивает руку и поворачивается, чтоб уйти. Но Дмитрий Михайлович ее не пускает.
- Деточка, что с тобой? - спрашивает он совсем тихо и снова берет ее руку, греет в своих ладонях.
Так называла ее только мать... Сколько, оказывается, накопилось в Аленке слез! Они мгновенно заполняют глаза, вырываются из берегов, текут по щекам, скатываются к подбородку.
- Мама... Она умерла...
Аленка дрожит и плачет и не может остановиться.
- Пойдем к нам, деточка, - обнимает ее Дмитрий Михайлович, - мы же совсем рядом с домом. Там нас накормят, напоят чаем - у Татьяны Федоровны как раз выходной...
Надо что-то сказать, что-то немедленно сделать, чтобы она перестала так плакать! Нет, он совсем не умеет обращаться с детьми...
- Ты знаешь, - торопится он, - мы вовсю сейчас репетируем "Снежную королеву", и, представь себе, наша принцесса вдруг нахватала двоек. Пришлось Валю от репетиций отстранить.
Обнимая Аленку за плечи, защищая от ветра, Дмитрий Михайлович ведет ее к себе домой, где тепло и сытно и есть Таня. Что-нибудь она придумает, как-то поможет этой худенькой несчастной девочке.
- Хочешь играть принцессу? - осеняет его счастливая мысль. - Хорошая роль, со словами! Вернется Валя - будут у нас две принцессы! У нас и Герды две и два Кая.
- У меня тоже двойки, - всхлипывает Аленка.
- Ну и что? Подумаешь, двойки! - фрондерски фыркает Дмитрий Михайлович, совершенно не заботясь о логике собственных слов. - Разве бывает жизнь без ошибок и двоек? Скучная жизнь! И между прочим, как раз из двоечников получаются артисты, певцы и художники.
- Почему? - удивляется Аленка.
- Потому что они непоседливы, любознательны и с фантазией. - Только бы она не расплакалась снова! - Они, понимаешь, не могут учить и учить, как заведенные, каждый день... Нет, учиться, конечно, надо... - Как раз вчера из-за истории с Валей руководство втолковывало ему, что он прежде всего педагог. - Но у нормального человека должны же быть срывы... У тебя по какому двойки, наверно, по математике?
- Да... А откуда вы знаете?
- Догадался! - Он радуется, как маленький. - Сам был двоечником, закоренелым, матерым двоечником!
- Правда? - Аленка прерывисто вздыхает, неуверенно улыбаясь.
- Честное слово... Ну вот мы и пришли! Сейчас нас с тобой покормят, а потом мы посмотрим роль - ты уж нас выручай, хорошо?
Оранжевый абажур над круглым столом, фаянсовая белая супница, фотографии и афиши, таинственно всплывающие из полутьмы, - все видится смутно, неясно, сквозь надвигающийся, наваливающийся на Аленку сон. Она сидит на диване, и глаза ее закрываются сами собой. Даже в собственной комнате не чувствует она себя так спокойно: дома страшно без мамы. Усыпляюще тикают ходики, за окном бесшумно хлопьями валит снег, женский голос доносится как сквозь вату:
- Смотри, Митя, какой снегопад.
Чьи-то руки кладут ей подушку под голову, поднимают на диван ее ноги, укутывают пуши-стым пледом. Руки ласковые и теплые, почти как у мамы.
- Поищи, Митя, в тетрадке, у тебя же есть адрес. Надо предупредить, а то там, наверное, беспокоятся, - последнее, что слышит, засыпая, Аленка.
- Нет, - бормочет она через силу, - никто там не беспокоится.
- Ну уж никто, - ворчит в ответ Дмитрий Михайлович, - так не бывает.
Но Аленка уже спит.
Дмитрий Михайлович едет в трамвае на другой конец заносимого снегом города. Кондуктор, закутанная в клетчатый платок, с большой старой сумкой, с катушками билетов на толстом ремне, простуженно выкрикивает остановки, дергает за старую, с бахромой, веревку, с легким звоном отправляя промерзший трамвай, они подолгу ждут, пока расчистят пути, - давно не было такого сильного снегопада! Пассажиры беззлобно бранят снег, а заодно и трамвайные власти с их всегдашней растерянностью перед стихией, и только Дмитрий Михайлович стоит молчаливо и безучастно.
Он думает о спящей в его доме девочке, думает с давно забытой нежностью, он вспоминает сына - того, маленького, увезенного от него навеки, потом опять видит Аленку, свернувшуюся на диване клубочком. Думы странным образом переплетаются, чем-то нерасторжимо связаны, и заслоняет их взволнованное лицо Тани.
- С Богом, Митенька, с Богом, - шепчет она, оглядываясь на Аленку. Верхний свет погашен, у дивана горит ночник, чтобы девочка, если проснется, не испугалась. - Ты же смотри, Митенька, ты скажи, что, мол, устала, переночует у нас, пусть не волнуются. Ничего, если и школу пропустит.
И вот он едет, не зная толком куда и к кому, с кем она там живет - с тетей, с бабушкой? Вдруг они на него рассердятся? Дмитрий Михайлович сам знает, что робок, от грубостей - обычных, другие и не заметят - совершенно теряется. В длинном коридоре он не сразу находит Аленкину комнату. Робко стучит, но его не слышат, потому что в комнате кто-то играет на скрипке. Тогда, поколебавшись, Дмитрий Михайлович открывает дверь и входит.
Стол, стулья, диван, две кровати в алькове, над диваном размытая фотография со штампом в углу - отклеили с паспорта, увеличили. Молодая женщина смотрит вошедшему прямо в глаза, брови страдальчески сведены, будто знает заранее о своей судьбе. А у кровати играет на скрипке девочка, косы чуть не до пояса, нога отбивает такт. Она чувствует чужой взгляд и, опустив смычок, поворачивается. Старше Аленки, выше и крепче, но очень похожа: та же пустота, та же усталость, взрослая усталость в глазах. "Какая печаль... Никакой грим такую не сделает..." - механически отмечает Дмитрий Михайлович.
- Я и не знал, что у Аленушки есть сестра, - мягко говорит он. - Ты ведь сестра, правда? Тебя как зовут?
- Ира.
- Ты в каком классе?
- В шестом... А где Аленка? Тетя Фрося волнуется...
При упоминании о какой-то тете Дмитрий Михайлович пугается.
- Понимаешь, какое дело... Иду с репетиции, вижу - знакомая девочка, приходила к нам, во Дворец... Бредет куда-то совсем одна...
Но тут распахивается настежь дверь и врывается невысокая плотная женщина, за ней - встревоженный чем-то мужчина.
- Вы кто такой? - сразу подступает она к Дмитрию Михайловичу. - Что вам здесь нужно?
- Я Леночкин преподаватель, - старается казаться уверенным Дмитрий Михайлович, - то есть не совсем, конечно... Вообще я актер...
- Акте-е-р... - тянет женщина подозрительно, и Дмитрий Михайлович обижается.
- Да, актер, а что? Что здесь такого? А вы, наверное, их тетя?
"Эх, надо было Таню послать..."
- Вот что, давайте знакомиться, - решительно вмешивается мужчина и протягивает Дмитрию Михайловичу руку. - Борис Васильевич, а это моя жена Ефросинья Ивановна.
Снова открывается дверь, входят еще три женщины и с ними девочка. Она проскальзывает между взрослыми к Ире, становится с нею рядом, берет за руку. Дмитрий Михайлович понимает, что рассказывать надо всем, потому что все здесь каким-то образом к сестрам причастны. И он рассказывает, зачем-то достает документы - хорошо, что оказались с собой, есть даже партийный билет, потому что в театре сегодня собирали взносы.
Как ни странно, сам вид документов действует успокаивающе. Впрочем, Борис Васильевич паспорт берет и внимательно изучает, остальные стоят молча и ждут.
- Ну ладно. - Он возвращает паспорт Дмитрию Михайловичу. - Значит, хотите, чтобы она ходила во Дворец пионеров?
- Да погоди ты, Боря, - не выдерживает Ефросинья Ивановна, - при чем тут Дворец? Как мы ее ночевать-то отпустим? Все-таки чужой человек, мы вас не знаем...
- Так ведь жена... Она присмотрит...
Дмитрий Михайлович снова начинает рассказывать о себе, о Татьяне Федоровне, зачем-то хвалит свой дом - какой он просторный и светлый. Он говорит, говорит, а из угла не отрываясь смотрят на него детские большие глаза.
- Я боюсь одна, - дождавшись паузы, шепчет Ира.
- Мам, пусть она поспит у нас, - испуганно вступается за подружку Света и крепче сжимает Ирину руку.
- А то как же! - восклицает Ефросинья Ивановна. - Неужто здесь бросим?
Она подходит к Ире, проводит рукой по ее опущенной голове.
- Поспишь сегодня у нас? Со Светой, вальтом. Во сне не брыкаешься?
- Зачем со Светой? - Это уже Пелагея Ильинична. - У меня место есть, на диване...
- Вы не возражаете, если кто-нибудь съездит к вам, прямо сейчас, посмотрит, как там Аленка? - вежливо предлагает Вера Павловна и краснеет. Могу, например, я.
- Верно, верно, - подхватывает Ефросинья Ивановна, - надо взглянуть, уж вы не сердитесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30