— Слышал… и надеялся, что за этим вопросом последуют другие. Твой дядя был бы рад, чтоб его расспрашивали и далее.
— И мне очень хотелось его расспросить… но стояла такая мертвая тишина! А ведь кузины были тут же и не произнесли ни слова, и, похоже, им это было совсем неинтересно, и мне стало неприятно… я подумала, может показаться, будто я хочу перещеголять их, выказывая интерес к его рассказу и удовольствие, какие он бы, наверно, хотел найти в своих дочерях.
— Мисс Крофорд была совершенно права на днях, когда сказала, что ты почти так же боишься оказаться на виду и услышать похвалу, как другие женщины боятся невнимания. Мы говорили о тебе в пасторате, и так она сказала. Она на редкость проницательна. Я не знаю никого, кто бы так хорошо разбирался в людях. В столь молодые годы это поразительно!. Она, без сомнения, понимает тебя лучше, чем почти все, кто знает тебя давным-давно; а что до некоторых других, я могу представить, по иным ее живым намекам, по нечаянно сорвавшимся с языка словам, что если бы не свойственный ей такт, она могла бы с такою же точностью отозваться о многих. Хотел бы я знать, что она думает о папеньке? Он должен восхищать ее как видный мужчина с достоинством и манерами истинного джентльмена; но оттого, что она знакома с ним так мало, его сдержанность должна ее отталкивать. Если бы они могли долее побыть в обществе друг друга, они, без сомнения, прониклись бы взаимною симпатией. Ему бы доставила удовольствие ее живость, а у ней вдоволь прозорливости, чтобы оценить его одаренность. Хорошо бы им встречаться почаще! Надеюсь, ей не кажется, будто он испытывает к ней неприязнь.
— Она уж конечно так уверена в расположении всех остальных в вашем семействе, что вряд ли у ней возникнут такие опасения, — с легким вздохом сказала Фанни. — И желание сэра Томаса быть самое первое время наедине со своей семьей так естественно, что ничего не говорит об его отношении к мисс Крофорд. Я думаю, немного погодя мы опять будем встречаться, как и прежде, ну, разумеется, насколько позволяет время года.
— Это первый октябрь со времени ее младенчества, который она проводит в деревне. Танбридж и Челтнем деревней не назовешь; а ноябрь еще угрюмей, и я вижу, что миссис Грант весьма встревожена, как бы с приближением зимы Мэнсфилд не показался сестре слишком унылым.
Фанни многое могла бы сказать, но куда безопасней не говорить ничего и не касаться времяпрепровожденья мисс Крофорд, ее достоинств, ее настроения, ее ощущенья собственной значительности, ее друзей, не то можно случайно обронить замечание, которое покажется невеликодушным. Доброе мнение о ней мисс Крофорд заслуживает по меньшей мере благодарной снисходительности, и Фанни перевела разговор.
— Завтра, по-моему, дядюшка обедает в Созертоне, и ты и мистер Бертрам тоже. Дома окажется совсем небольшое общество. Надеюсь, дядюшка будет по-прежнему благоволить к мистеру Рашуоту.
— Это невозможно, Фанни. После завтрашнего визита он станет относиться к нему хуже, ведь мы проведем в его обществе добрых пять часов. Я был бы в ужасе от того, какой скучнейший день нам предстоит, если б не куда большая беда, которая за ним последует, — впечатленье, которое он произведет на сэра Томаса. Не сможет он долее себя обманывать. Мне жаль их всех, и я был бы рад, если б мистер Рашуот и Мария никогда не повстречались.
Что касается мистера Рашуота, сэра Томаса, безусловно, ждало разочарование. Как ни расположен он был к мистеру Рашуоту, как ни почтительно относился к нему мистер Рашуот, это не помешало ему вскорости разглядеть хотя бы часть правды — что тот весьма ничтожный молодой человек, не сведущий ни в делах, ни в книгах, не имеющий, как правило, собственного мнения и, похоже, сам того не сознающий.
Совсем иного зятя ожидал он; и, огорчаясь за Марию, он пытался представить, что же чувствует она сама. Ему не пришлось долго наблюдать, чтоб заметить, что в лучшем случае она к мистеру Рашуоту
равнодушна. Она обращалась с ним небрежно и холодно. Не мог он ей нравиться, и не нравился. Сэр Томас решил поговорить с ней серьезно. Каким бы выгодным ни был этот союз, как долго и гласно ни были бы они обручены, невозможно ради этого жертвовать ее счастьем. Она дала свое согласие после слишком недолгого знакомства, а узнав Рашуота лучше, раскаивается.
Благожелательно и серьезно заговорил с дочерью сэр Томас: высказал ей свои опасения, спросил, чего она желает, убеждал быть с ним откровенной и искренней и заверил ее, что он бесстрашно встретит все затруднения, и ежели она несчастлива из-за предстоящих уз, надобно от них немедля отказаться. Он все возьмет на себя и освободит ее. Слушая его, Мария на миг заколебалась, но только на миг; едва отец умолк, она тотчас же ему ответила, ответила решительно и не выказывая волнения. Она поблагодарила его за великую заботу, за отеческую доброту, но он явно ошибается, полагая, что у ней есть хотя бы малейшее желание расстроить помолвку или что у ней изменилось суждение или намерение. Она самого высокого мнения о мистере Рашуоте и его нраве и нисколько не сомневается, что будет с ним счастлива.
Сэр Томас был удовлетворен; пожалуй, даже чересчур обрадовался тому, что услышал от дочери, и оттого не стал углубляться далее, что при своем здравомыслии, должно быть, посоветовал бы всякому другому. Это был союз, отказ от которого сильно бы его огорчил, и он рассудил таким образом: Рашуот еще достаточно молод и может измениться к лучшему; в хорошем окружении он должен измениться к лучшему и изменится; и ежели Мария могла сейчас сказать с такой уверенностью, что будет с ним счастлива, причем говорила не пристрастно, не в ослеплении любви, ей следует верить. Она, вероятно, не очень пылкая по натуре, он и всегда так полагал, но от этого ей вовсе не должно быть хуже, и, ежели она не стремится видеть в муже человека выдающегося и блистательного, все прочее будет в ее пользу. Благожелательная девушка, которая выходит замуж не по любви, обыкновенно тем сильнее привязана к родительскому дому, и близость Созертона к Мэнсфилду послужит великим соблазном и, по всей вероятности, станет постоянным источником наиприятнейших и невинных удовольствий. Вот так и в таком роде рассуждал сэр Томас — счастливый тем, что избавлен от всех пагубных неловкостей разрыва — от неизбежных в подобном случае удивления, осуждения, позора, счастливый тем, что состоится брак, который прибавит ему чести и влиятельности; и особливо счастливый тем, что обнаружил в дочери свойства наиболее благоприятные для сей цели.
Мария была удовлетворена беседою не менее сэра Томаса. В ее теперешнем настроении она радовалась, что заново связала себя с Созертоном и может не опасаться дать Крофорду повод торжествовать, позволив ему определять ее настроение и погубить ее виды на будущее; и удалилась в гордой решимости, с твердым намерением впредь вести себя по отношению к Рашуоту осмотрительней.
Обратись сэр Томас к дочери в первые три-четыре дня после того, как Генри Крофорд уехал из Мэнсфилда, пока чувства ее не успели хоть сколько-нибудь успокоиться и она еще не вовсе отказалась от своих надежд на него и не порешила терпеть его соперника, ее ответ отцу мог бы быть иным; но когда прошло еще три-четыре дня и Крофорд не воротился, не прислал письма, не передал привета, — ничем не показал, что сердце его смягчилось, не оставил надежды, что расставанье послужило к ее выгоде, — она образумилась настолько, что стала искать утешения, какое только способна дать гордость и возможность вознаградить себя за поражение.
Генри Крофорд погубил ее счастье, но не узнать ему о том; не погубить ее доброе имя, ее внешность и ее успех тоже. Не придется ему воображать, будто из-за него она обрекла себя на затворничество в Мэнсфилде, отказалась от Созертона и Лондона, от независимости и роскоши. Независимость была ей сейчас надобна, как никогда; в Мэнсфилде ее особенно недоставало. Все менее и менее склонна она была терпеть ограничения, которые предписывал отец. Свобода, которую она вкусила во время его отъезда, была сейчас совершенно необходима. Ей не терпелось вырваться из отцовских и мэнсфилдских пут и найти утешенье для раненой души в богатстве и высоком положении, в суете, в свете. Она была исполнена решимости и не знала сомнений.
При таких чувствах медлить было бы мучительно, даже медлить из-за необходимых приготовлений, и сам Рашуот едва ли ждал свадьбы с таким нетерпеньем, как Мария. В душе ее все важнейшие приготовления уже завершились; к супружеству ее понуждала ненависть к дому, ограничения, однообразие; и еще мука от разочарования в любви и презренье к человеку, который должен был стать ее мужем. Все остальное может обождать. Обзаведение новыми каретами и мебелью может обождать до Лондона, до весны, когда она даст волю своему вкусу.
Поскольку все заинтересованные лица выразили свое согласие, вскорости стало ясно, что для всех хлопот, какие должны предшествовать свадьбе, довольно нескольких недель.
Миссис Рашуот была совершенно готова удалиться на покой и уступить бразды правления молодой женщине, коей посчастливилось стать избранницею ее дорогого сына; и в самом начале ноября она снялась с места и со своей горничной, ливрейным лакеем, фаэтоном и законным вдовьим имуществом отправилась в Бат, дабы по вечерам похваляться созертонскими чудесами пред своими гостями и в воодушевлении карточной игры радоваться им куда более, нежели когда-либо у себя дома; и еще до средины того же месяца состоялось торжество, которое подарило Созертону новую хозяйку.
Свадьба была весьма достойная. Невеста предстала в элегантном туалете, подружки невесты, как тому и быть должно, ей уступали, сэр Томас был посаженным отцом, мать, готовясь взволноваться, держала в руках флакончик с нюхательной солью, тетушка Норрис тщилась заплакать, а доктор Грант с чувством совершил обряд венчания. Толкуя о брачной церемонии, соседи всё одобрили, кроме одного, что экипаж, который доставил новобрачных и Джулию от дверей церкви в Созертон, оказался тою же каретою, в какой мистер Рашуот ездил еще за год до того. Во всем прочем этикет сего дня мог выдержать самую суровую критику.
Все свершилось, и они уехали. Сэр Томас беспокоился, как и положено заботливому отцу, и охвачен был чуть ли не таким же сильным волнением, какого опасалась для себя, но, по счастью, не испытала, его жена. Тетушка Норрис, вполне готовая разделить с домочадцами Бертрамов заботы сего дня, провела его в усадьбе, поддерживая настроение сестры и выпивая за здоровье мистера и миссис Рашуот лишний стаканчик-другой, и была рада и счастлива, ведь именно благодаря ей состоялась эта свадьба, все это дело ее рук, и, глядя, как она торжествует, никто бы не подумал, что ей доводилось слышать, будто на свете существуют несчастливые браки или что она имеет хотя бы малейшее представление о том, как настроена ее племянница, выросшая и воспитанная у ней на глазах.
Молодая чета намеревалась в ближайшие дни проследовать в Брайтон и на несколько недель снять там дом. Всякий курорт был Марии внове, а в Брайтоне зимою почти так же оживленно, как летом. Когда здешние развлечения им прискучат, будет самое время отправиться за новыми развлечениями в Лондон.
Джулия ехала с ними в Брайтон. С тех пор как соперничество меж сестрами кончилось, они постепенно обретали прежнее взаимопониманье; и, во всяком случае, уже настолько опять сблизились, что обе чрезвычайно довольны были оказаться в такое время вместе. Отнюдь не общество Рашуота было всего заманчивей для его супруги, и Джулия жаждала новизны и удовольствий ничуть не менее Марии, хотя достались они ей куда легче, и зависимое положение она переносила куда лучше.
Их отъезд произвел еще одну заметную перемену в Мэнсфилде — образовалась некая пустота, которую далеко не сразу можно было заполнить. Семейный кружок значительно сузился, и хотя от обеих мисс Бертрам в последнее время особого веселья не было, по ним, конечно же, скучали. Даже их мать скучала, и несравненно более их мягкосердечная кузина, которая бродила по дому и думала о них и сочувствовала им с такою нежной жалостью, какую они мало чем заслужили.
Глава 4
С отъездом кузин Фанни стала больше значить в семье Бертрамов. Она оказалась единственной молодой девушкой в гостиной, единственной из той всегда интересной части любого семейства, в которой до сего времени занимала всего лишь скромное третье место и теперь ее больше, чем когда-либо, замечали, больше думали о ней, больше заботились; и чаще слышалось «А где Фанни?», даже когда никому не требовались ее услуги.
Ее теперь больше ценили не только в усадьбе, но и в пасторате. В доме, где после смерти мистера Норриса она бывала разве что дважды в год, она стала званой дорогой гостьей, самой желанной для Мэри Крофорд в хмурые, непогожие дни ноября. Вначале она оказалась там случайно, а после стала приходить по настойчивой просьбе миссис Грант, которая, искренне желая хоть немного разнообразить жизнь сестры, с помощью простейшего самообмана убедила себя, что уговаривает Фанни почаще их навещать для ее же, Фанниного, блага, предоставляет ей счастливую возможность для всяческого совершенствования.
Однажды тетушка Норрис послала Фанни с каким-то поручением в деревню, и неподалеку от пастората ее застиг ливень, а когда она пыталась укрыться среди ветвей и листьев дуба, растущего у самого двора, ее заметили из окна и, хотя она застенчиво сопротивлялась, настояли, чтоб она вошла. Почтительному слуге она противилась, но когда, раскрыв зонт, вышел сам доктор Грант, ей ничего не оставалось как, отчаянно устыдившись, поскорее войти в дом; а бедняжка мисс Крофорд, которая только что жаловалась на гнетущий дождь и в полном унынии вздыхала по своим несбывшимся мечтам об утренней прогулке и хоть малой надежде увидеть в ближайшие двадцать четыре часа кого-нибудь, кроме собственных домочадцев, услыхав суету у парадной двери и увидев в прихожей изрядно промокшую мисс Прайс, просто возликовала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64