Танит Ли: «Дерево Джанфия»

Танит Ли
Дерево Джанфия


Рассказы –



Танит ЛиДерево Джанфия
Восемь лет — достаточный срок, чтобы невезение превратилось в образ жизни, И нельзя сказать, что эта жизнь заслуживает драматического эпитета “несчастная”. Все-таки несчастье и невезение — вещи разные. В том смысле, что отсутствие счастья еще не есть несчастье. Однако рано или поздно наступает момент, когда ты уже ничего не ждешь от судьбы. Ни хорошего, ни плохого. И потому немножко успокаиваешься. Обретаешь душевное равновесие. Конечно, оно далеко от совершенства, то и дело ты поддаешься ярости и чувству собственной никчемности. Все-таки трудно отказаться от надежды — этой последней из пакостей, выскочивших на волю из шкатулки Пандоры. И всякий раз после всплеска надежды, ничем не обоснованного, кроме отсутствия какой бы то ни было пищи для нее, в душе некоторое время царит полный упадок. Хочется даже не смерти.., а просто чтобы твой мучитель вышел наконец из теней и представился и поделился своими планами в отношении твоей скромной персоны. И ты даже призываешь его — как правило, очень наивно. Например, переходишь улицу на красный свет. Так сказать, искушаешь судьбу.— Э, да ты неважно выглядишь, — сказала Изабелла, когда я сел к ней в машину. Мы ехали по городку в закутавшей все и вся белой пыли.Я не стал спорить. Я и сам знал, что выгляжу не ахти.— Бедняжка. Ну, хоть отдохнешь наконец.— Отдохну, как же…Безусловно, мои страдания казались ей сущей ерундой. Да и любой из миллионов поднял бы меня на смех, вздумай я поплакаться ему в жилетку. Вдобавок я начисто исчерпал квоту людского сочувствия. Ну, да и Бог с ним. Изабелла предложила пожить в ее вилле, и это походило не на избавление, о котором я мог только мечтать, а на временную передышку. Спасибо и на том. Однако не мешало бы сменить малоприятную тему. Словно прочитав мои мысли, она сказала:— Глянь на оливы, разве не красота? Я, полуослепший от солнца и пыли, посмотрел на проносящиеся мимо деревья.— А вон, гляди! Вон там, прямо в небе! Действительно, вилла поднималась в ярко-синее небо, венчая собою позолоченную солнцем, поросшую кипарисами и соснами скалу. Под лучами здание выглядело алебастровым, и, перемешиваясь с его тенями, свет розовел. Внизу дорогу омывало море олив, листва переливчато серебрилась, когда ее шевелил ветер. Действительно, это было очень красиво, но почему-то очарование жизни ты замечаешь лишь на ее закате.Машина свернула с шоссе на подъездную дорожку, утонула в пламенных джунглях бугенвилий и рододендронов. Изабелла провела меня через веранду в дом, не имевший ни малейших оснований корить своих хозяев за скупость и небрежение. Во время этой экскурсии я узнал все его достоинства и полюбовался великолепными видами, которые открывались из каждого окна и со всех без исключения балконов.— Марта ушла вниз, но она скоро вернется. Якобы должна проведать тетушку, но я подозреваю, дело не в тетушке, а в дружке. Впрочем, она милая девочка, превосходно тут управляется, сам увидишь. Еще будет кухарка, а садовники придут только через неделю. Так что тебя никто не побеспокоит.— Дай-то Бог.— Никто, кроме меня, — поправилась она. — Я буду тебя навещать. И помни, завтра ждем тебя к ужину. Мы вон там, за теми соснами, на живописной гряде. Отсюда — меньше полумили. Если знаешь азбуку Морзе, можешь сигналить нам вечерами из окна спальни на втором этаже. Правда, здорово? Ну, пока.— Изабелла, ты так добра…— Ерунда. Кто еще позаботится о старом нытике и зануде?Она меня обняла, и я, к ужасу своему, прослезился. Изабелла тоже. Она вытерла глаза и сказала, что у меня все будет хорошо. Разумеется, она ошибалась.Мартой звали зефирное создание лет четырнадцати на вид. Наверное, ей были все восемнадцать. Лучась оптимизмом, она вежливо поздоровалась. Я ничего особенного не почувствовал. Я часто завидую молодым, но больше не желаю себе ни юности, ни жизненных сил, ни здоровья. Сказать по правде, я их никогда не желал.— И правда, дружок, — сказала Изабелла, когда девушка ушла. — Господи! Ты помнишь, как это свежо бывает в таком возрасте? Все эти тисканья и поцелуи в укромных уголках…В отличие от нее, меня не грели подобные воспоминания, но я улыбнулся.— А тем более — тут, — продолжала она. — Под нежным солнышком, среди цветочков и медовых ароматов. Это же Аркадия, рай на земле. Все-таки хорошо, что я не одна, рядом — старина Алек. Он совсем как мальчишка — то и дело преподносит сюрпризы.— Можно спросить? — сказал я. — Как называется вон то цветущее дерево?Ни о чем я не хотел ее спрашивать, и дерево заметил лишь секунду назад. Просто испугался, что она вздумала со мною флиртовать. Слишком долго я воздерживался от секса, подавлял в себе желания, чтобы чувствовать себя в такой ситуации уютно.Изабелла, обожавшая свои пожитки, легко поддалась на трюк и повела меня рассматривать дерево. Оно стояло в белой керамической кадке, штамб и крона четко прорисовывались на золотистом фоне. От растения шел мягкий аромат, и я, подойдя ближе, понял: это им заполнена вся веранда.— Ах да, запах, — сказала Изабелла. — К вечеру он окрепнет, а ночью заглушит почти все. А ну-ка, что тут у нас? — Она раздвинула темные глянцевитые листья и взяла изящный ярко-белый бутон. — После заката раскроется, — пообещала. — Господи, как же оно называется?Она напряженно посмотрела на меня и вдруг просияла, словно нашла возможность сделать мне новый подарок.— Джанфия. Сейчас я тебе о ней расскажу. Джанфия — это, кажется, от французского «жанвье”.Она просто светилась. Не подыграть ей было нельзя.— Январь? Почему? Оно что, цветет зимой?— Возможно. Хотя у меня ни разу зимой не цвело. Нет, наверное, дело в другом. Но январь имеет какое-то отношение, точно…— Может, не январь, а Янус? — спросил я. — Двуликий бог входов и выходов? Ты всегда это дерево держишь у входа в дом?Я едва не сказал, что Янус якобы приносит удачу.— Может быть, ты и прав. Но не думаю, что оно действительно охраняет дом. Нет, с ним связана какая-то история… Черт, подзабыла. Что-то вроде легенды о мирте.., или о базилике? Ну, ты, наверное, слышал. Дух, живущий в дереве…— Это про мирт. По ночам Венера выходит развлекаться.., или нимфа. А днем прячется в ветвях. Базилик символизирует отсеченную голову. Он пророс через отверстия черепа и сказал юной девушке, что ее возлюбленного убил ее родной брат, а голову спрятал в цветочном горшке.— Угу, — сказала Изабелла. — Ладно, спрошу Алека, наверняка он знает точно, что такое “джанфия”. Завтра за ужином расскажет.Я снова улыбнулся. Ради Изабеллы мы с Алеком изо всех сил старались найти общий язык. Ничего путного из этого не вышло. Он меня недолюбливал, и со временем я стал ему платить той же монетой. Кроме Изабеллы нас объединяло только снисхождение к недостаткам друг друга. Хотя эти недостатки здорово раздражали.Прощаясь с Изабеллой, я раздумывал, как бы отвертеться от совместного ужина.Остаток дня я распаковывал чемоданы и обустраивался, купаясь в янтарном свете, то и дело бросая взгляд на сосны, на море олив. Вдали маячила оранжевая церквушка, раскинулась ферма с римскими крышами. Город уже терялся в пурпурном сумраке. Поддавшись коварным чарам пейзажа, я испытал миг блаженства. Это пугало, но я не противился. Все нормально. В растительном покое нет ничего плохого. Он никак не влияет на все остальное. На тоску. На дамоклов меч, висящий на ниточке. Рок сильнее меня. Я смирился. Стоит ли тревожиться по пустякам?Однако мне полегчало, забрезжила мысль, что еще не все потеряно. Я отважился хлебнуть красного вина и с аппетитом поужинал. И приятно было вспоминать, что меня ждут.Ночью я крепко спал, позабыв, что лежу в незнакомой постели. Один раз проснулся от странного ощущения, будто в спальне я не один. И правда, не один — со мною был запах дерева джанфия, он затекал с веранды через отворенное окно. Помнится, дерево растет прямо под окном. Какой резкий, непривычный запах! Я уснул, а утром обнаружил, что запах исчез, зато желудок наполнился комьями боли. Меня тошнило. Долгий путь, жара, сытная пища, вино. Но нет худа без добра — я теперь имею право с чистой совестью отказаться от ужина у Изабеллы и Алека. Часов в одиннадцать позвоню…Она меня простила. А что ей оставалось? Мне надо отдохнуть и прийти в себя, а встретиться и поточить лясы мы еще успеем.Во второй половине дня мне слегка полегчало, и я задремал. Разбудила Изабелла. Она привезла два пластиковых стакана йогурта местного производства — не иначе, волшебной панацеи.— Я только на минутку. Господи, да ты бледный как смерть. Что-нибудь для желудка принял?— Да.— Хорошо. Попробуй йогурт.— Обязательно, как только смогу шевелиться.— Между прочим, я теперь все знаю про джанфию. — Она подошла к окну и глянула вниз. — Очень мрачная история. Уверен, что хочешь послушать?— Расскажи. — Я ее не звал, но, раз уж приехала, пускай остается. Странно, но отпускать ее не хотелось. Хотелось, чтобы она поужинала со мной. Без Алека. Изабелла всегда была снисходительна ко мне.Но, увы, я для людей бесполезен. Не умею привязываться, не плачу добром за добро. И что бы им не оставить меня в покое?— Так вот, жил на свете молодой и красивый поэт, и за его стихи принцы платили золотом.— Бывали времена, — лениво подтвердил я.— Да. Шел четырнадцатый век. Ни канализации, ни антибиотиков, только предрассудки и золото как всеобщий эквивалент.— Изабелла, что я слышу? Ностальгические нотки?— А ну цыц! У молодого поэта была привычка бродить по окрестностям, он вожделел вдохновения и, несомненно, находил его в обществе красивых пастушек. Как-то раз на закате он уловил роскошный запах и в поисках его источника набрел на куст со светлыми цветами. Пахло так восхитительно, что юноша выкопал кустик, принес домой и посадил в кадку на балконе своей спальни. Там кустик вырос в целое дерево, и там поэт просиживал день-деньской, а вечером выносил на балкон матрас и засыпал в лунном сиянии, под кроной дерева.Изабелла посмотрела на меня.— Мило, правда? Кто из нас это запишет?— Я слишком устал, писать больше не тянет. Да и не продать ничего. Давай ты.— Там будет видно. Меня эта корова, редакторша, так допекла! Вспомню ее — руки опускаются…— Ничего, это проведет. А пока расскажи до конца.Изабелла кивнула.— Вскоре все заметили, что поэт очень исхудал, осунулся, ослаб. Он не сочинил больше ни строчки. Дни и ночи проводил у дерева. Напрасно друзья дожидались его в тавернах, напрасно меценаты надеялись услышать его новые стихи. Наконец очень влиятельный принц, властелин города, сам пришел к поэту. И там, к великому своему разочарованию, увидел лежащего под деревом живого мертвеца. Близилась ночь, в небе висела первая звезда, а сквозь листву джанфии на бледное лицо стихотворца светила молодая луна. Казалось, его дни сочтены, и это подтвердили срочно вызванные принцем врачи.«Как же так? — вскричал принц. — Друг мой, что же с тобою случилось?»Он смирился с мыслью, что юноша обречен, но все же предложил перенести его в более удобное место. Поэт отказался. “Жизнь мне больше ни к чему», — сказал он. И попросил, чтобы принц оставил его, так как приближается ночь и он хочет побыть в одиночестве.В душе принца сразу зародились подозрения. Он отослал свиту, а сам тайком спрятался в спальне поэта — посмотреть, что будет дальше.И в полночь, когда высоко в черном небе горела луна, листва джанфии едва слышно зашуршала. Вдруг из кроны в сноп лунных лучей шагнул юноша с темными волосами и бледной кожей, в одеянии, сшитом, казалось, из листвы. Он склонился над поэтом и поцеловал его, и поэт протянул руки навстречу. И это зрелище наполнило принца невыразимым ужасом и омерзением, ибо он лицезрел не только демона, но и злодеяние, проклятое христианской церковью. Под спудом этих чувств принц лишился сознания, а когда пришел в себя, загорался рассвет, дерево не пахло, а лежащий под ним поэт был мертв.И естественно, — бодро добавила Изабелла, — принц заявил, что стал свидетелем гнусного колдовства, в дом покойника пришли попы и сожгли дерево. Осталась лишь крошечная веточка — ее, к своему изумлению, отломал и спрятал принц. Несчастного стихотворца похоронили в неосвященной земле, затем, спустя немалый срок, принц счел веточку засохшей и выбросил из окна своего дворца в сад.Она посмотрела на меня.— И там, — подхватил я, — он напился дождевой влаги, и пустил корни, и питался лишь сиянием луны по ночам.— А однажды вечером, — сказала Изабелла, — принц, исполненный странных чувств, сидел в кресле, и вдруг в воздухе разлился поразительный аромат, такой таинственный, такой чарующий, что принц не осмелился даже голову повернуть в поисках его источника. Он сидел и ждал, сам не зная чего, и внезапно на его плечо и на пол легла тень. А затем он ощутил прикосновение к своей шее холодной, как росный лист, руки. Тут мы расхохотались.— Шикарно, — сказал я. — Эротика, готика, голубизна, уайльдизм и фрейдизм. Ну и компот!— И теперь только попробуй заикнуться, что не собираешься это записать.Я отрицательно покачал головой.— Нет. Может, когда-нибудь… Если ты не напишешь. Однако твоя легенда не говорит, откуда взялось название.— Алек считает, оно связано с Ианом, мужской версией Дианы — олицетворения луны и ночи. Впрочем, это всего лишь догадка. О! — Она посмотрела на меня. — А ведь ты выглядишь гораздо лучше.Я вспомнил, что недужу и по-прежнему на волоске висит дамоклов меч, и отвлек меня от всего этого лишь пошловатый фольклорный рассказик ужасов.— Все-таки, как насчет ужина? Уверен, что не справишься?— Если и справлюсь, обязательно об этом пожалею. Нет, спасибо. Пока достаточно йогурта, поглядим, кто кого.— Ну, ладно, мне пора, завтра позвоню. Я поселился на вилле ради смены климата и уединения. Но, конечно, знал: климат — это всего лишь климат, да и уединение ничего не даст свыше того, что сулит своим названием.Солнце было чудесным, пейзаж — прелестным, но я очень скоро понял, что не знаю, какой мне прок от светила и красот. Возможно, следовало перевести зрелища на язык слов и чувств, но чувства, вопреки моим ожиданиям, не реагировали.
1 2 3