Анатолий Пельсин
Моя мартышка


Пельсин Анатолий
Моя мартышка

Анатолий Пельсин
Моя мартышка
Она сидит напротив меня, и покачивает пустым бокалом, который держит в веснушчатой руке. У нее полно этих рыжих дерзких пятнышек, которые живут в самых неожиданных местах. Она странно вздыхает. Ей тяжело. Вот уже два часа, как я пичкаю ее водкой с грейпфрутом, и желудок у нее, наверное, отяжелел до невозможности.
Больше мне кормить ее нечем - в моем холодильнике пусто. Есть еще йогурт и половинка черствой булки, но мне стыдно ей предлагать эту унылую снедь. Впрочем, она не просит.
Она не очень красивая - во всяком случае, я бы не назвал ее красавицей. Так, симпатичная, конечно. У нее костлявый с горбинкой носик, выделяющиеся скулы с красноватым отливом - наверняка в предках побывал какой-нибудь навахо. Глаза спокойного серого оттенка, с большими ресницами. Длинные светлые волосы. Нежная бульдожья челюсть. Нетолстые крепкие бедра, обтянутые зеленой джинсовой тканью, и совсем худенькие икры. На ней короткий свитер с узором на полноватой груди. Мерно покачиваясь у нее в руке, бокал отзеркаливает свет моего ночничка на стене, она смотрит в пол, на кончики своих туфель, и что-то рассказывает на свом языке. Мне нравится ее голос. Но я не совсем улавливаю то, что она рассказывает, потому что мой американский - дерьмо. Она рассказывает что-то о своем факультете, и еще о чем-то смертельно скучном, но мне хорошо. Я поглощен какой-то захватывающей усталостью - хоть я и не делал ни черта весь день - мне хорошо просто от того, что она сидит напротив, и пускает в меня зайчики.
Я не думаю, что это любовь. Вряд-ли. Я просто очень хочу ее отыметь сейчас, здесь, и не вставая с моего скрипучего гостиничного кресла. Мне доставляет тонкое удовольствие смотреть на нее, полулежа, прищурясь, испытывая слабый зов похоти в пояснице. Она не смотрит на меня, бормочет что-то, начинающееся словами "I should...". Я молчу, и улыбаюсь снисходительной улыбкой американского безработного. У меня не получается улыбаться широко, как они умеют, да я и не хочу учиться этому дерьму. У меня кривые зубы от рождения - так я это объясняю. Когда-то я пытался с ней разговаривать, а сейчас я просто молчу. Раньше я вгрызался в язык, рассказывал ей всякие страсти. Я объяснял ей, что американцев легко отучить играть в бейсбол. Немного вложений, и все all american будут блевать при виде бейсбольной рукавицы. Тут требуется хороший PR agent - только пустить толстый слух, что от бейсбола развивается гермафродитизм. Она не смеялась,и я учел все ошибки. Теперь же я помалкиваю, только иногда подливаю ей водки. Но водка сегодня закончилась.
Мы знакомы три дня - нас свели на какой-то дурацкой вечеринке. Она из какого-то университета, но не студентка. Она - профессор. Звучит ужасно, но у янки это ничего не значит. Ей лет 25, или тридцать, я не знаю. Наверное, я моложе ее. Мне все равно, я просто хочу ее тело.
Она говорит что-то шепотом. Я не понимаю - мне чудится какое-то шипение. Она повторяет погромче: "Shall I?..." Что ей нужно? Бокал в ее руке совершает кульбит - она нервно вертит его в руке. Я протягиваю руку - она отставляет стекляшку в сторону и дает мне свою ледяную кисть, с худыми костлявыми пальцами. Я грею ее в своих ладонях. Она встает, и садится рядом со мной, чтобы мне было удобнее. Теперь мы оба молчим. Она кладет свободную руку мне на затылок, и мягко гладит меня по волосам, словно я ее ребенок. Мы никогда еще не сидели так близко. Я почти не шевелюсь. Ее пальцы в моих руках живут своей жизнью, пошевеливаясь, словно устраиваясь поудобнее. Они пахнут канцелярским клеем и бумагой - так пахнет мое детство. Я лениво целую ее указательный палец, касаюсь ее ногтя языком. Она протестующе бормочет. "They're dirty". Какая разница. Я сам грязен. Я даже работал мусорщиком, когда были силы.
У нее странное имя - Martha. Отдает немеччиной. Оригинальное звучание напоминает Машу. Я зову ее - мартышка. А иногда - чертова мартышка. Она не обижается, потому что почти не знает русского, кроме "ladno" и "den' rozhdenia" - это плоды моего труда. Всего за три дня я сделал ее полиглоткой.
- Мартышка чертова, - шепчу я.
Она ухмыляется. Я не знаю, как она ко мне относится. Возможно, я мог-бы трахнуть ее в первый день, на той вечеринке, в дворике с высохшим бассейном. Там было пусто, темно, мы стояли на кафельном краю и я все боялся, что подскользнусь. Был довольно пьян. А она меня поддерживала, бурча что-то. В тот первый день я выдал ей все сокровища моего английского. "I want you to be with me," - объяснял я ей. "Forever. Understand? I mean, this evening." Она щурилась. "What about tomorrow? Or it's too long to be forever?" Кажется, смеялась надо мной.
Ее рука теплеет в моей руке. Я чувствую тяжесть своего члена, словно что-то чужеродное. Оно живет у меня в брюках, и хочет наружу. Я отпускаю ее руку, которая безвольно ложится мне на колено. Я расстегиваю ширинку, и сопливая головка, как голова удава, вываливается наружу. "What's going on?" спокойно спрашивает она, и я ее понимаю, как ни странно. Ее рука дрожит на моем колене. Она смотрит на мой член, не отрываясь. Он толстый, морщинистый, покрыт узловатыми венами. Я люблю его за его дерзость. Я жалею его - у него давно не было женщины. Вдруг Марта резко встает и отворачивается.
Проходит несколько секунд, и я тоже встаю. Я прижимаюсь к ней сзади. "Leave - me - alone," - раздельно выговаривает она, как для папуаса. Я делаю попытку вздернуть ее свитер. Мои движения слишком ленивы, чтобы быть воспринятыми благосклонно. Она уворачивается, и мне приходится ловить ее. Я валю Марту на кровать, которая истерически скрипит, и прижимаю ее сверху своим телом. Она извивается подо мной. Мой нос уткнулся в ее мягкую шею. Я целую ее ключицы, всасывая губами кусочки плоти. Она что-то быстро говорит, часто произнося мое имя. Чертова Мартышка.
Она вяло сопротивляется моим поцелуям, бормоча что-то. Она сдается. Даже слишком быстро, но ведь верно, что я не готов к долгой осаде. Она это чувствует своим мартышечьим мозгом. Я разбираю: "... wish to undress..." хочет раздеться. Я задираю ее свитер, расстегиваю молнию, и стягиваю с нее джинсы. Под ними еще чулки на поясе - одно из самых глупых изобретений в мире. Я глажу ее обтянутые шелком колени, нежно и бережно, иду вверх, нащупываю застежки. Тонкая кожица сползает с ее бедер и колен. Я стягиваю их до щиколоток, целую голени. Она лежит недвижно. Голые ступни прижаты к моему лицу, ее прохладные большие пальцы давят мне на веки. Я не могу утерпеть, чтобы не укусить ее за нежную пятку. Мои зубы встречают упругую плоть, подобную ветчине, с загустевшими краями, ее нога, как попавший в капкан зверек, дергается - ей, наверное, щекотно.
Она молчит. Я рад этому. Моя голова у нее в трусиках, ноздри вдыхают взрослый запах промежности. Ее трусики очень узкие, я беру их за краешек зубами, и тяну вниз. Они поддаются только чуть-чуть, показав клочок кудрявого волоса. Я оставляю их, и тянусь вверх, сдирая свитер через голову. Лифчик она расстегивает сама. Ее груди тяжело разваливаются в разные стороны. Я сажусь на ее живот, и беру груди в руки, каждую в отдельности. Она вскрикивает. Гляжу на нее сверху вниз. По ее лицу пляшут мрачные тени. Ее голова раскачивается на подушке. Я тяну груди на себя - они мягки и нежны, как тесто. Уплотненные соски я зажимаю между пальцами и давлю. Ей это нравится, наверно, потому что все тело ее сжимается, и я чувствую, как подо мной волнуются мышцы живота. Я с жадностью вдыхаю ее запах - химический, деодорантовый запах половозрелой американки.
- Мартышка, - говорю я, задыхаясь.
- What is it?.. - как эхо, отзывается она, подрагивая подо мной, пока я брожу руками по ее телу, залезая во все складочки, ощупывая все холмики. Мой член набух и встал во весь рост. Мне кажется, она следит за ним.
- Сейчас я тебе вдую, - говорю я.
Она качает головой. Неужели она понимает? Я скатываюсь с нее, и принимаюсь за трусы. Тонкая ткань чуть не рвется под моими нетерпеливыми руками. Очень хочется скорее вдуть. Терпкий селедочный запах разносится по комнате. Она дышит тяжело, с присвистом, пока я устраиваюсь между ее ног. Тычусь членом в нее. Она взвизгивает, и произносит несколько слов.
Чертова мартышка. У меня нет презервативов, да и не люблю я их. Я пытаюсь объяснить ей что-то, но она меня не слушает. Тогда я говорю "OK", и делаю вид, что приподнимаюсь. Она продолжает бурчать что-то на своем марсианском наречии, и вдруг начинает визжать. У нее есть причина, это всегда немного неприятно, когда в тебя неожиданно начинают заталкивать член, но ей следует меня понять, меня, маленького человечка, который вконец добрался до женского тела. Странно даже думать, что отсутствие дерьмовых резинок может меня остановить. Она протяжно воет, а я страрательно пропихиваю фаллос в глубину. Мне очень хорошо. Моя головка разбухает и деревенеет у нее внутри. Она бьет меня пятками в поясницу, но мне не больно.
И вот я в ней полностью. Она нанизана на меня, как жареный помидор на шампур.. ох, и давно-же я не ел шашлык... я отвлекаюсь, сидя в ней, раздумываю о шашлыках - я должен это делать, иначе я спущу. Мне тяжело, но я умею это делать. Я перебираю все случаи, когда я ел шашлык, пока сперма не успокоилась, и я почувствовал в себе силы продолжать. Марта подо мной молчит и вздыхает. Я провожу ногтями по ее ребрам, спускаюсь ниже, и царапаю живот, тот самый, в котором сейчас плещется моя водка с грейпфрутами. Одной рукой забираюсь еще ниже в поисках клитора - где же он, этот сопливый масленок, который я хочу раздавить между пальцами, как вишенку. Она совсем внезапно совсем высохла, и я смазываю устье влагалища слюной. Крохотный перчик шевелится под моим большим пальцем, она стонет. Я двигаюсь в ней, не сильно, но размеренно. Ее бедра сжимают меня. Наши животы целуют друг друга. Чмок. Что-то внутри ее захлюпало. Она начинает выговаривать ласковые слова, и тянется к моим губам, хочет целоваться, мартышка моя - странно, но мы с ней так и не целовались в губы. Ее язык горяч и терпок, она бешено орудует в моем рту, словно собралась остаться там надолго - я прерываю ее, отстраняю от себя. Моя рука ползет к клитору. Я нащупываю его, и зажимаю между ногтями - она верещит от необычных ощущений. Я раздираю упругую пуговку, и она перестает кричать. Она приподнимает голову от подушки, и ловит ртом воздух. Я отпускаю клитор, и она медленно опускается назад.
Она измождена. Я уловил момент ее кончины, но постарался не кончить самому. Я хотел взять ее еще куда-нибудь. Я хотел, чтобы она кончила еще. Я вытаскиваю свой измученный фаллос, залезаю на нее, и вожу распухшей головкой по ее грудям. Мы немного вспотели, совсем чуть-чуть. Над верхней губой у нее застыла пленка влаги, волосы растрепаны. "Мартышка. Give me the way", говорю я. Она закрывает глаза, и облизывает губы. В свете ночника они кажутся черного цвета. Туда я хочу запустить член, чтобы он там попасся, в ее теплом рту. Я продвигаюсь ближе, продвигая свою задницу по ее влажной коже. Наверное, ей тяжело, но она не жалуется. Только зубы ее сомкнуты, и мне пришлось силой раздвигать ей челюсти...
Blowjob - так это называется по-ихнему. Это для девушек, которые устают от работы на кухне, во вшивых забегаловках для быстрой жратвы, в ресторанах, а вечером им тяжело бороться с сильным парнем, у которого до боли стоит. Тогда уставшая девчонка делает эту взрывную работу, стоя на коленках перед креслом, в котором развалился ее парень, быстро, и не слишком утомительно освобождает его от накопившейся за день работы в грязном гараже спермы.
Моя Мартышка сосет медленно, сосредоточенно, словно в задумчивости. С закрытыми глазами. Может быть, ей стыдно, что она отсасывает у безработного, я не знаю. Мне ни хорошо, ни плохо, мне никак - наверное, мой членик тоже чувствует ее вялость, и смягчается. Я вынимаю его, и уверенными движениями вздрачиваю перед ее лицом. Она понимает. Когда ствол напрягается, она забирает его у меня, и пытается засунуть его себе в рот, но я не позволяю ей. Я слезаю, переворачиваю ее, и тычусь ей в заднее отверстие, в темный коричневый цветок. Сначала голова, потом остальное - я пролезаю полпути и чувствую острое удовольствие. В прямой кишке нет мышц, там пусто, ничто не сжимает мой член, но мне хорошо. Она мычит, стонет, я двигаюсь быстрей, держа ее за влажные ягодицы. Передо мной ее спина, и я целую ее выпуклые лопатки, и позвонки, и крепко сжимаю в руках мягкие невесомые грудки. Меня охватывает нежность, нежная сладкая боль пронзает яйца, и я спускаю в нее.
Она чувствует кишкой пульсацию моего члена, и содрогается, и кричит от счастья. Она кончает по своему, по бабьи. Поворачивает ко мне лицо, залитое слезами. "Was there a pain?" - устало, из вежливости спрашиваю я. Она молчит, глядя на меня влажными глазами, и отвечает, немного погодя: "
Some pain". "
Сhampagne?" - переспрашиваю я. "Да у меня и водки-то не осталось". Я говорю по-английски, но она меня не понимает, и от этого я сам хочу плакать.



1