- Какой... непонятный, - подобрала она выражение и погладила его подушечками пальцев так, как гладят котенка по спине. - Ничего, что я...
- Ничего, -- прохрипел я, чувствуя, как во мне вновь закипают сперматозоиды. Кто знает, может, все-таки эта античная статуэтка из полупрозрачной матовой и трепетной плоти - подарок судьбы? И мне в ту минуту, когда мозг заполонят последние отравленные углекислотой видения, будет легче умереть, сцепившись в предсмертной судороге с ее гибким телом?
Вода прибывала медленнее, но все также неотвратимо. Мы пробирались вверх по наклонному полу, цепляясь за ручки дверей и за все, что попалось под руку. Шагов через пять я услышал за спиной пронзительный вскрик. Обернувшись, увидел наполненные ужасом глаза девушки: течение медленно вращало и несло труп мужчины с выпученными глазами, и шероховатая ткань его пижамы коснулась ее обнаженной ноги. Я оттолкнул пяткой мертвое тело, и мы двинулись дальше. Нам попалось еще пять или шесть подобных подарочков, плавающих в самых невероятных позах. Дышать становилось все труднее.
Не мы одни оказались такими умными: бар на нашей палубе был наполнен людьми, в разной степени одетыми и пребывающими в различных стадиях прострации. Все они занимались приблизительно одним и тем же делом: бродили по колено в воде по помещению и подбирали разбросанные по всем углам бутылки. Один из них, опорожнив пузырь, зажмурил глаза, задрал, как жеребец, подбородок и попытался перочинным ножом вскрыть себе сонную артерию, но пропорол только трахею и, отбросив ножик, принялся кружиться, жмуря глаза и зажав горло пятернями. По мохнатой груди потекла розовая пена и воздух со свистом вырывался между пальцами.
Не смущаясь своей абсолютной наготы, я подошел к тому месту, где громоздилась груда бутылок, и выбрал себе одну, с широким горлом, наполненную душистым гавайским ромом. Я откупорил ее и начал пить прямо из горлышка, запрокидывая голову и двигая кадыком, и тут почувствовал, что она - эта девушка в моей рубашке - стоит спиной, почти касаясь меня, и смотрит на меня как на ЕЕ МУЖЧИНУ или как на господа Бога, который сотворил ее женщиной.
Задохнувшись, я оторвал бутылку от рта.
- Теперь я, - девушка протянула руку и, точно так же запрокидывая голову со спутанной куделью мокрых волос, двигая хрупким точеным горлом и задыхаясь, начала пить из бутылки.
Господи, Господи, почему же ты так жесток, Господи?! Почему человек, твое самое чудесное творение, должен так мучительно и тупо умирать? Почему эта женщина с таким нежным и хрупким горлом, с такими упруго острыми сосками грудей, смотрящими из-под мокрой рубашки прямо мне в глаза, должна задохнуться, разодрать свое чудесное тело в невыносимой агонии, захлебнуться собственной рвотой и углекислотой? Господи, Господи, почему ей больше не суждено увидеть солнце, набрать в легкие головокружащего нектара лугового воздуха, почему ей не суждено родить и прижать к этой груди пухлое тело ребенка - моего ребенка? Господи, может, я смирился бы, может, мне было бы хоть чуточку легче, если бы после меня хоть что-нибудь осталось!
- Женщина! - вдруг услышал я чей-то крик и обернулся. - Смотрите, женщина, женщина! - Потешный толстячок с выпученными под очками с золотой оправой глазами показывал пальцем на мою спутницу.
Я быстро окинул взглядом зал и вдруг понял, что она - единственная особь женского пола здесь. Не знаю, куда вдруг делись все эти свои в доску разбитные тетки, что в течение плавания каждый день вытаптывали прогулочную палубу, толпились возле всех стоек всех корабельных баров и мотали отвислыми грудями на всех танцплощадках - может, они спаслись, успели попрыгать в шлюпки, или их затоптали и раздавили в коридорах и на трапах? Может, они позапирались в своих каютах и там ждут смерти, вознося посеревшими губами молитвы богородице деве Марии?
- Женщина, женщина! - подпрыгивая, полубезумно кричал толстячок, тыча пальцем куда-то вниз.
Я посмотрел туда - по внутренней поверхности бедра моей подружки все еще стекала тонкая струйка крови, и эти несколько багряных капелек мгновенно обратили это потерянное, подавленное общество в самое озверелое стадо. Все взоры были обращены к нам, мужики ломились с безмозглым упорством животных, давя и отталкивая друг друга. Я никогда не видел и не мог себе представить столько тупых лиц, охваченных скотской одержимостью.
Неужели и я был такой? Как она снесла меня?
Бойкий толстячок уже избавился от своих доспехов и отплясывал в полуметре от нас какой-то уморительный танец сатира, высоко задирая глобусовидные ляжки, и его гениталии трепыхались под подушечным животиком, словно севшая в пах сиреневая бабочка. Меня вдруг охватила дикая ярость. Тупые самцы! Чего захотели! Словно меня уже нет! Я схватил табуретку и заорал:
- Не подходи! Убью! Кто посмеет тронуть ее... Скоты! - Я изо всей силы швырнул скачущему по-козлиному толстячку табуретку под живот. - Не сметь! - вопил я, хватаясь за новую табуретку, но в этот момент меня стукнули сзади чем-то тяжелым по затылку и в глазах стало стремительно темнеть.
Я успел увидеть, что какой-то громила с перекореженной физиономией боксера схватил девушку и бросил на ближайший стол с такой силой, что ее голова запрокинулась назад почти под прямым углом, и подумал: "А не сломал ли он ей шею?" Потом стало совсем темно, и я с облегчением решил: "Слава Богу, меня убили. Как хорошо, почти совсем без боли", и потерял сознание.
Очнулся я от нечеловеческого вопля. Я разлепил веки. В полуметре от меня, как две бронзовые стопы Колосса Родосского, из воды выходили две загорелые, облепленные мокрыми черными волосами ноги. Белый облачный зад над ними с двумя отчетливыми ямками от напряжения мышц позади бедренных сочленений равномерно раскачивался, сладострастно замирая в крайних точках. Коричневый, влажный пенис, похожий на чудовищно распухшего дождевого червя, с плотоядным хлюпаньем входил и выходил между двух белых гибких бедер, загнутых вниз, к воде - ягодицы приносимой в жертву лежали на самом краю стола, а с его противоположной стороны, свешиваясь почти до воды, влево и вправо, издавая одичалые вопли, прерываемые неописуемым рычанием, моталась на откинутой назад шее ее голова с безумными глазами и искаженным ртом. Полдюжины "жрецов", ожидая своей очереди, топтались тут же, терзая своими руками ее груди, плечи, живот, тыкались напряженными, с проступившими каплями спермы членами в ее бока. Другие, бродя по залу, подбирали бутылки, пили, мастурбировали, будоража измочаленную плоть для нового захода.
Прогнувшись и замерев с открытым ртом, бронзовоногий гигант кончил и, вытащив дряблеющий, влажный, задыхающийся в последних конвульсиях член и держа его в руке, словно некий вынесенный из горящего храма общенациональный трофей, поплелся прочь, выхватил на ходу из воды бутылку и, отбив горлышко, начал жадно пить.
Следующий из них, парень лет тридцати, с которым я во время круиза не раз играл на верхней палубе в теннис и который все время изображал из себя местную ипостась Клода Ван-Дамма, внезапно упал перед разверстым лоном девушки на колени и принялся с чмоканьем вылизывать промежность, вздрагивая и задыхаясь. Потом, почти в прыжке, вогнал в нее свой инструмент и начал безумный танец, задирая почти ей на грудь правое колено и толкая так, словно хотел распороть пенисом живот. Она выла и хрипела, и я недоумевал, как в этой грудной клетке, казавшейся совсем субтильной, умещалась такая сила, и неожиданно понял, что эти скоты всем стадом довели ее, женщину с получасовым всего стажем, до самого озверелого оргазма.
Господи, ведь это я привел ее сюда, я, которого она называла "СВОИМ МУЖЧИНОЙ"! Господи, Господи, может, это и к лучшему? Она больше не человек, она сейчас всего лишь секс-машина, воющее, заливающееся чередой оргазмов чудовище, без мыслей, без страха, без осознания неотвратимо надвигающегося конца. Она уйдет из жизни, не осознавая того, затопленная каскадами сладострастных спазм, погрузившись в блаженное беспамятство, которое Бог почему-то даровал только женщинам.
Господи, Господи, зачем ты дал нам, мужчинам, наш безжалостный рациональный мозг, трезво и безотказно переваривающий этот мерзкий мир до самого последнего момента, вплоть до самой невыносимой муки? Почему ты не ниспослал нам милосердия забытья? Я нашел глазами бронзовоногого гиганта и увидел, как он тоскливо, явно мучимый нарастающим отчаянием, по колено в воде бродит у дальней стенки бара, все еще держа в левой руке свой съежившийся член, а в правой - бутылку с отбитым горлышком. В этот момент девушка под напором атлета взвыла особенно дико и неестественно прогнулась, рельефно обозначившиеся мышцы застыли в невероятном напряжении, из запрокинутой глотки вырывался клекот. Ждущий своей очереди позади теннисиста полнолицый мужчина, известный нам в том, докатастрофном мире, как пастор, не выдержал и совершил вокруг своего странно белого толстого пениса несколько мастурбирующих движений и окатил спину замершего над жертвенным столом атлета белесой струей. Секунду спустя пружина где-то внутри взведенной секс-машины лопнула, она моментально обмякла и безвольно распростерлась по столу, откинув голову, словно сломанная кукла.
- Она умерла? - растерянно пробормотало локальное олицетворение Ван-Дамма. - Что с ней?
- Давай, давай, братец, если она и отдала концы, то все равно еще теплая. - И эти скоты глухо захохотали в сгущенном, тяжелом, насыщенном винными парами воздухе.
- О, черт! - вдруг взорвался бронзовый колосс. - Когда же все это кончится? Я не вынесу! Зачем я? Зачем все это? Когда же я сдохну? - орал он, потрясая сжатыми кулаками. - Какая мразь, - он уставился себе в низ живота. - О, гадость, - и неожиданно бутылкой с разбитым, торчащим острыми зубьями горлышком он яростно нанес удар себе в пах.
От боли гигант запрокинулся назад, ревя, как пароходная сирена; все ошалело смотрели на него.
- Мерзость, мерзость! - корчась и захлебываясь криком, он нанес еще несколько жестоких, оскопляющих тычков, и его изувеченные гениталии повисли под животом на лохмотьях кожи в потоке крови. - Почему я не умер по-человечески?! Это все она, она! Пустите, я убью ее! Это все она! - В глазах его мелькнул маниакальный проблеск, занося руку со своим страшным орудием, колосс шатнулся к столу, но его оттолкнули, и он упал и забился в воде, поднимая целое цунами быстро краснеющих волн.
Все замерли, атлет полупарализованно сполз с жертвы и начал блевать, перегнувшись пополам, вздрагивая в потугах, он пошел к двери умирать в одиночестве.
- Псих! - услышал я короткое и презрительное. - Все равно все сдохнем, так хоть позабавимся напоследок, - и я увидел, как новый герой вразвалку подходит к алтарю и начинает очередную безумную пляску.
И в то время как бронзовоногий испускал дух, истекая кровью и захлебываясь розовеющей водой, конвейер любви заработал вновь, сотрясая и заливая спермой бесчувственное тело, чередуя раз за разом в припадающих к этому трону забытья мужчинах приливы наслаждения с приступами отчаяния, заполняющего их души по мере того, как их чресла покидало семя... Господи! Зачем ты так жесток? Как я завидую ей, для которой уже все кончилось! Почему я не женщина? И я бы лежал сейчас рядом с ней, принимая в себя их багровую, готовую взорваться плоть, растворяясь в потоке оргазмов и конвульсиях сладострастия!
- Боже, боже, о чем я думаю! Я сошел с ума! Но почему бы и нет? Ведь мужчины и женщины так похожи друг на друга и устроены почти одинаково! Вдруг мне удастся, у меня получится? Ведь все равно умирать! И главное, никто ничего не узнает - ведь смерть смывает все следы...
Отчаянным рывком я вскочил и метнулся к лобному месту, расталкивая млеющих от эротической маеты самцов, колотя их направо и налево.
- Пустите меня! Пустите!
- Козел, здесь очередь! - Они хватали меня и били, но мой порыв был слишком стремителен, чтобы меня мог кто-то удержать.
Отпихнув очередного хрюкающего от удовольствия борова, я взлетел на стол, встал на четвереньки так, что руки мои уперлись в столешницу возле плеч девушки, а таз ее оказался между моими коленями, и заорал:
- Ну что же вы? Давайте! Я тоже хочу!
- Псих! - буркнул кто-то. - Спятивший гомик.
А я вилял задницей и выкликал:
- Ну что, слабо мужика? Вы можете только полумертвую девчонку!
Крутя головой и оглядываясь через плечо, я видел вздыбившиеся кадуцеи, окружающие меня частоколом орудий некоей немыслимой мистерии, и предвкушение непостижимого испытания чувств охватило меня, томительно сжало что-то в животе. Вспомнив о смазке, я зачерпнул пригоршню той каши, что они наделали между бедер девчонки, и мазанул себя в промежности:
- Ну, давайте! Я не хуже ее!
Видимо, этот мой жест некоторым образом утвердил преемственность, и я доконал их. Горячий и упругий жезл уперся мне в нежную мякоть под копчиком и попер вперед. Я посмотрел под себя, вдоль живота, и увидел позади и ниже моих яиц два кругляша волосатых, розовых чужих яиц. Я ожидал ярко выраженной муки, но было лишь ощущение распирания и тепла, потом вдруг накатился сильный, резкий толчок, вспышка острой боли, и меня затрясло от частых напоров чужого тела. "Господи, Господи, пошло!" - почти простонал я, и мне почему-то пришла в голову прочитанная в какой-то книжке давным-давно история о старом самурае, который, по обычаю своей страны сделав себе харакири и не вынеся ожидания все не идущей смерти, принялся кромсать себе горло. Но где мой кинжал?
Я огляделся по сторонам. Мне бросился в глаза один пенис, громадный и узловатый, словно корень могучего дуба, торчащий из-под впалого, коричневатого, как у йога, живота костлявого верзилы с ребрами, распирающими кожу. Ни слова не говоря, раскачиваясь от толчков сзади, я схватил это чудище за основание. Это было настоящее чудо - живой, дышащий, напрягающийся корень дуба, и несколько секунд я загипнотизированно заглядывал в отверстие его головки, потом, почти скребя по нему зубами, отправил себе в рот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20