В своей комнате я возжёг ладан и помолился за их души. Перед моим мысленным взором предстали два великих учителя, которые улыбаясь, говорили: «Удачи тебе, Фунакоси, удачи! Не впадай в благодушие и самодовольство, тебе ещё многое предстоит сделать. Сегодня, Фунакоси, только начало Пути!»
Начало? Мне было уже около семидесяти лет. Где же должен был я найти время и силы, чтобы сделать всё, что должно быть сделано? К счастью, я никогда не чувствовал, своих лет и решил как советовали мне учителя, не сдаваться. Дел у меня оставалось много. Так или иначе, но я должен был их завершить.
Одной из первых задач после постройки нового додзё была разработка методики и программы обучения. Я также сформулировал требования к претендентам на новые ученические и мастерские степени. Количество моих учеников росло день ото дня, так что наше новое додзё, которое казалось более, чем достаточным вначале, очень быстро снова стало тесным.
Я действительно не чувствовал груза своих лет, но понимал, что не смогу осуществить всё задуманное. Мне нужно было управлять уже не только своим додзё. Многие токийские университеты создавали группы обучения каратэ при своих кафедрах физического воспитания, и все эти группы нуждались в инструкторах. Одному человеку обслуживать всё додзё и разъезжать из университета в университет было просто невозможно, поэтому своих наиболее способных учеников я назначил инструкторами в их собственных университетах вместо меня. Я взял своего третьего сына помощником в своём додзё и поручил ему проведение ежедневных тренировок, а сам только контролировал ход обучения у него и в университетах.
Я должен заметить, что наша деятельность не ограничивалась пределами Токио. Многие выпускники моего додзё и каратэка из университетов получали работу в провинциальных городах, в результате чего каратэ стало известным по всей стране, и было построено множество новых додзё. Теперь у меня появилась ещё одна обязанность: распространение каратэ привело к тому, что меня постоянно осаждали представители местных групп с просьбами приехать, чтобы прочесть им лекцию и устроить показательные выступления. Уезжая на продолжительное время, я знал, что оставляю додзё в надёжных руках моих старших учеников.
Меня часто спрашивают, как я выбрал себе псевдоним «Сёто», ставший названием нового додзё. Слово «сёто» в японском языке означает буквально «сосновые волны» и не имеет какого-то скрытого тайного смысла. Тем не менее, мне хотелось бы рассказать, почему я его выбрал. Мой родной город Сюри окружён холмами, которые покрыты густыми лесами из криптомерии (японских сосен) и других субтропических растений. Среди холмов лежит гора Торао, принадлежащая барону Тёсукэ Иэ, который после моего приезда в Токио стал одним из моих первых покровителей. Слово «торао» в переводе означает «хвост тигра» и особенно подходит в данном случае, потому что гора была очень узкой и так густо заросла криптомериями, что действительно напоминала хвост тигра, если смотреть на неё издали. В свободное время я любил прогуливался вдоль горы Торао. Особенно хорошо было гулять ночью в полнолуние или при ясном небе, когда было светло от звёзд. В такое время, если подует лёгкий ветерок, можно было услышать шорох сосен и постичь всепоглощающую тайну Бытия. Для меня этот шорох был божественной музыкой.
Поэты всего мира воспевают в своих стихах таинство леса. Меня всегда влекло то завораживающее одиночество, которое символизирует лес. Моя любовь к природе была, вероятно, особенно сильной, потому что я был единственным сыном в семье и слабым ребёнком в детстве. Однако, после сказанного было бы преувеличением считать меня нелюдимым. Тем не менее, после тяжёлой тренировки я больше всего любил гулять в одиночестве.
Позже, когда мне было за двадцать, и я работал школьным учителем в Наха, я часто уходил на длинный узкий остров в заливе. Там был роскошный естественный парк Окунояма с великолепными соснами и большим прудом, в котором цвели лотосы. Единственным строением на острове был храм секты дзэн. Сюда я тоже приходил довольно часто, чтобы побродить в одиночестве среди деревьев.
К тому времени я занимался каратэ уже несколько лет и, чем глубже я познавал это искусство, тем больше проникался его духовной сущностью. Наслаждаться одиночеством, слушая шелест ветра в верхушках сосен, по-моему, есть лучший путь к достижению спокойствия разума, столь необходимого в каратэ. Это было частью моей жизни в раннем детстве, и я решил, что лучшего псевдонима, чем «Сёто», для моих стихов мне не найти. Прошли годы, и мой псевдоним стал известен больше, чем имя, данное мне родителями при рождении. Часто случалось, что люди меня не признавали, если я не добавлял к своему имени Фунакоси псевдоним Сёто.

ПРОСТО ЖИЗНЬ
Тяжёлые утраты
Над далёкими полями Маньчжурии и Монголии уже собирались тучи войны, но над моей Японией небо было голубым и мирным. Жизнь шла своим чередом. Император, как и прежде, выполнял свои многочисленные обязанности.
Я готовился к показательным выступлениям по каратэ перед императором. Они должны были проходить в императорском дворце, и я был допущен на них в качестве одного из участников.
До сих пор я прекрасно помню все события того дня, когда я и несколько моих учеников исполняли каратэ ката в присутствии своего императора. Бедный окинавский юноша, который каждую ночь тайком ходил брать уроки в дом своего учителя, не смел даже во сне мечтать о столь высоком взлёте в своей карьере мастера каратэ. Но это произошло. Я был удостоен высочайшей чести исполнять каратэ ката перед императором. Мне было уже далеко за пятьдесят.
Я уже выступал перед императором ранее, когда он был ещё наследным принцем и посетил Окинаву во время своей поездки в Европу, но ситуация тогда была совсем другой. В то время каратэ было одним из наименее известных боевых искусств. Фактически, оно было совершенно неизвестным за пределами островов Рюкю. Теперь каратэ занимало своё почётное место среди других традиционных боевых искусств. Я отлично понимал огромную разницу между моим выступлением на Окинаве и этим выступлением в Токио, поэтому мне с трудом удавалось сохранять спокойствие.
После выступления меня пригласили на встречу с Тинда Сутэки, распорядителем императорского двора. Он сказал мне, что император хорошо запомнил выступление в замке Сюри и спросил, не тот ли самый человек выступает сейчас здесь, в Токио. Читатель может представить себе мои чувства, когда я услышал эти слова!
Тем временем наши мирные дни закончились. Когда разгорелся маньчжурский конфликт, Япония быстро стала готовиться к большой войне. Теперь количество учеников, приходящих в моё додзё, увеличилось ещё больше. После начала войны в Китае и начала Второй Мировой войны моё додзё уже не могло вместить всех молодых людей, желающих тренироваться. Так как занятия проходили во дворе и даже на улице, то я беспокоился, что стук кулаков по «макивара» будет мешать соседям.
Всё чаще ко мне приходили юноши и говорили, становясь передо мной на колени: «Сэнсэй, меня призывают в армию. Иду служить моей Родине и моему Императору!» Ежедневно, иногда по нескольку раз, приходилось мне слышать это от своих учеников. День за днём они старательно изучали каратэ, готовясь к рукопашной схватке" с ненавистным врагом, и верили, что способны на это. Действительно, мне рассказывали, что некоторые офицеры приказывали своим солдатам в случае невозможности применения винтовки или меча атаковать противника безоружными. Такая отчаянная атака в армии называлась «атакой каратэ».
Много моих учеников погибло в сражениях. Так много, что я потерял им счёт. Моё сердце было готово разорваться, когда я получал известие за известием о гибели таких многообещающих юношей. После каждого такого сообщения я оставался в опустевшем додзё один, устремляя свою молитву к душе погибшего ученика и вспоминал дни, когда он старательно занимался каратэ в моём додзё.
Как и многие другие, я и моя семья испытали личное горе, которое усиливалось тем, что становилось очевидным: Вторая Мировая война закончится поражением Японии. Когда весной сорок пятого года мой третий сын Гиго заболел и попал в госпиталь, я переехал вместе со старшим сыном в Койсикава. Пока я там жил, моё додзё было полностью разрушено во время воздушного налёта.
Я вспоминал о том, с какими любовью и щедростью оно было построено энтузиастами каратэ. Это додзё было воплощением их преданности боевому искусству, и его постройка казалась мне самым важным делом в моей жизни. Теперь за один миг его не стало.
Вскоре, как и ожидалось, произошла подлинная катастрофа: император подписал акт о безоговорочной капитуляции Японии. После этого в жизни столицы начался хаос, который был гораздо больше, чем я мог предполагать, поэтому я уехал из Токио в город Оита на острове Кюсю, куда ещё раньше бежала моя жена после начала битвы за Окинаву. Я надеялся, что вдвоём мы легче переживём эти трудные дни, а мне будет проще найти себе пропитание в провинции, чем в разрушенной, разорённой и голодной столице.
Но моя жизнь на Кюсю была совсем не такой, как я себе её представлял. В Оита было множество эвакуированных с Окинавы, но мы не имели родственников среди толпы беженцев. Не так уж хорошо было и с питанием: немного овощей, которые мы сами выращивали и морские водоросли, которые мы собирали на берегу моря. Моя жена была уже довольно старой женщиной и недолго сохраняла свой неукротимый дух.
Однажды она вдруг почувствовала, что ей стало плохо. Её уже давно изводила астма, которая теперь приобрела столь тяжелую форму, что она дышала с большим трудом. Я помню, что я сидел рядом с ней и вдруг увидел, как она приподняла своё измученное тело и повернулась лицом в сторону Токио. Её губы шевельнулись в беззвучной молитве. Потом она повернулась в сторону Окинавы, сжала свои дрожащие руки и прошептала другую молитву. Конечно же я догадался, о чём она думала: глядя в сторону Токио, она думала об императоре и императорском дворце, она думала о своих детях и внуках. Когда она смотрела в сторону Окинавы, то возносила свою последнюю молитву к духам предков прежде, чем присоединиться к ним.
Моя жена умерла. На протяжении многих лет, она делала всё возможное, помогая мне и поддерживая меня в моём служении каратэ. Ей в жизни всегда было очень трудно. Так было, когда я оставил её одну и уехал в Токио на рубеже своего пятидесятилетия. Так было, когда мы вместе жили на Окинаве. Мы были так бедны, что не могли пользоваться простыми жизненными благами, обычными для многих супружеских пар. Свою жизнь она отдала мужу, думающему только о каратэ, и детям.
Её исключительные достоинства произвели такое большое впечатление на жителей Оита, что для неё они пошли на весьма серьёзное нарушение своих старинных погребальных традиций. В местный похоронный дом разрешалось вносить только тела людей, родившихся в Оита. Тела всех других умерших передавались в морг города Юсуки. Деревенские священники решили изменить давним традициям и кремировать тело моей жены в местном похоронном доме. Такое исключение, было сделано ими впервые за всю историю деревни. Оно явилось трогательной данью её памяти, её исключительным человеческим качествам.
Поздней осенью 1947 года, захватив урну с прахом жены, я поехал в Токио, где собирался временно поселиться в доме у старшего сына. Разбитый поезд военного времени медленно тащился в Токио, останавливаясь на многочисленных станциях. К моему удивлению, на каждой станции меня встречали мои прежние ученики, которые приходили, чтобы выразить мне свои соболезнования. До сих пор я не могу понять, как они узнали, что я еду именно в этом поезде, как узнали о смерти моей жены? Помню, что я был очень тронут их вниманием. Слёзы неудержимо струились по моим щекам. Я только тогда до конца осознал свою потерю и понял, что моя жена умерла так же достойно, как и прожила свою жизнь.
Постижение сути
В последние годы я всё чаще и чаще слышу от людей выражения «каратэ саннэн гороси» или «каратэ гонэн гороси», означающие, что человек, получивший удар каратэка, неминуемо умрёт через три или пять лет после удара. Это кажется невероятным преувеличением, но доля истины в этом есть, и я хочу очень коротко пояснить, в чём тут дело.
Безусловно, совершенно неправильно было бы говорить, что, если вы ударите противника определённым образом, то он обречён на смерть в течение последующих трёх-пяти дет. Истина в том, что человек, получивший такой удар, если он не умер в момент удара, может умереть через несколько лет в результате последствий этого удара. Кроме того, некоторые удары каратэ могут способствовать сокращению жизни жертвы. В этом и заключается та маленькая доля истины вышеуказанных выражений.
Как родилось такое представление об ударах каратэ? Без сомнения, все мои читатели видели фотографии каратэка, разбивающего доски и черепицу голыми руками. Обычно первая доска или черепица остаются неповреждёнными, в то время, как следующая за ней разбивается. Доска, по которой действительно наносится удар, не имеет видимых признаков воздействия разрушительной силы. То же самое справедливо относительно ударов по телу человека: на поверхности тела вроде бы нет никаких следов, но внутренности могут быть серьёзно повреждены. Мы все слышали о случаях, когда человек, получив удар, не чувствовал боли или не придавал ей значения. Потом, через некоторое время, возможно через несколько лет, у него возникает боль, которая может увеличиваться. Вам следует всегда помнить, что нанесение таких ударов, как и разбивание досок и черепицы, далеки от подлинной сути каратэ-до.
Искусный каратэка легко может разбить пять досок одним ударом. Обычный человек, абсолютно ничего не знающий о каратэ, и прошедший специальную подготовку, сможет разбить три-четыре доски. Очевидно, мы не можем сказать, что в результате этого он пришёл к пониманию сути каратэ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15