Леонид Леонов.
БАРСУКИ.


Жи-или, бы-или
Два брата родны-ие
О-одна мать их вспои-ила...
Ра-авным щастьем надели-ила:
Одного-о то бога-атством,
А-а другого нишшато-о-ой!
(Слепцы поют).

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I. Егор Иваныч Брыкин женихаться едет.

Прикатил на Казанскую парень молодой из Москвы к себе на село, именем
- Егор Брыкин, званьем - торгаш. На Толкучем в Москве ларь у него, а в
ларе всякие капризы, всякому степенству в украшенье либо в обиход: и
кольца, и брошки, и чайные ложки, и ленты, и тесемки, и носовые плат-
ки... Купечествовал парень потихоньку, горланил из ларя в три медных
горла, строил планы, деньгу копил, себя не щадя, и полным шагом к своей
зенитной точке шел. Про него и знали на Толкучем: у Брыкина глаз косой,
но меткий, много видит; у Брыкина прием цепкий, а тонкие губы хватки, -
великими делами отметит себя Егорка на земле.
А за неделю до Казанской нашел Брыкин стертый пятак под водосточным
жолобом. С пятака и пристала к нему тоска. Осунулся и помертвел, вся
скупая пища, какую принимал, на разрощенье его тоски пошла. Тут как-то,
сидя на койке у себя со свечкой, сосчитал Брыкин сумму богатства своего
и задумался. Причудилось ему, что уже настало время удивить мир деянием
большого человека Егора Брыкина, а тоску за предвестье славы своей счел.
Парень он был коммерческого смысла, знал потехе меру, деньгам счет, выс-
шему чину лукавый почет, а себе истинную цену. Пораздумав вдоволь и дело
обсудя с городским своим приятелем, Карасьевым, порешил Егор к жнитву
домой женихаться ехать.
... Назаровскую, с лихими бубенцами, нанял он со станции тройку, -
четвертной билет Егору в женитьбенном деле не расчет. Ямщика щедро выпо-
ив чаем с баранками, чтобы в Сускии не ночевать, сел пошире да посклад-
ней на все сорок четыре скучных версты, сплюнул из-за папироски, покрес-
тился со смешком на иконку в подорожном столбе, сказал ямщику речисто и
степенно:
- Правь.
Дернул коренник, свистнула по пристяжке вожжа. Трескуче защебетали
железные шины по крупному щебню станционного шоссе. Потом свернули в
сторону, смягчилась дорога высокой, топкой пылью. Куриные дома станцион-
ной мелюзги сменились тяжкими ржаными полями. А вокруг двинулись, уплы-
вая назад, старо-знакомые виды Егоровой стороны.
Плыли мимо глухие овраги, сохраняющие к далекой осени влажный холо-
док, и рощичка крохотная о семнадцати березках, стоящих на отлете под
пылью и ветром, плыла. Проплывало ленивое и чинное, как ржаной ломоть,
все насквозь соломенное Бедрята-село, и полянка резвая убегала, на кото-
рой в гостях у бедрягинского дядьки игрывал в лапту с ребятами Егорка.
Заяц проскакивал на опушках, и воробьи взлетали со свистом крыл. Ста-
ренький попок в проплатанной ряске проползал мимо, кланяясь и сторонясь
ко ржи. Бабку обгоняли, бредущую к ровеснице за семь верст - навестить,
новости выведать, хлебца откушать, не погорчал ли у подружки хлеб. И над
ними, над всеми, буйным облаком взвивалась от Егорова поезда густая до-
рожная пыль.
Любо стало Егору Брыкину озирать с высокого тарантасного сиденья все
эти, когда-то пешком пройденные, полузабытые места. Вишь, - и небушко,
милое, не каплет! И ржица доцветает, а ветер бежит по ней, играя облаком
дурманной, ржаной пыльцы. И теленочек, рябенький голубок, у загороды
привязан стоит. И солнышко над дальним синим лесом, усталое за день,
медленно клонится к закатной черте. И впрямь, отдохни, родное: надоест
еще тебе мужицкую жатву полуденным жаром обвевать!
... Взыграла Егорова душа.
- Как, не зажинали еще по волостям? не слышано?
- Куда ж еще зажинать! - смеется беззлобно ямщик. - Ведь рожь она
как? она две недели выметывается, да две - цветет, да две - наливает...
а тут она, глянь, еще и не побелела! вот Гусаки, сказывано, уж и серпы
зубрят, - не оборачиваясь, в бороду гудит ямщик.
- Зубря-ат! - степенным гневом вспыхивает Егор. - Ровно татаре аль
цыганы там твои Гусаки! И в самый светлый день - крути Махметка!..
Вожжи вскидываются на потные лошадиные спины. И опять одолевает неус-
танная Назаровская тройка тягучие, ленивые версты. День пременяется на
вечер. Холодеют дали. Заоднообразились виды кругом. В тонкой пыли посе-
рели лакированные жениховские сапожки.
Приятным дремотным ручейком текут мечтанья сквозь Егорову голову. -
Как приедет, так и пойдет он к Мите Барыкову в гости, с гармоньей, на
Выселки. И, как придет, так и сядут они, два, рядышком на крылечке, так
и заиграют дружно на двух гармонях, вместо пустых разговоров - как жил,
что пил, чем похваляться приехал. А потом, пооткинув гармонь за плечо,
вытянет Егорка сапожки свои Мите в зависть и раздражение, да и вытащит
из кармашка ненароком серебряный свой, полных восемьдесят четыре пробы,
с голой женщиной на крышке, портсигар: "Не угодно ли пипиросочку тонкого
формата, Дмитрий Дорофеич? Табачок самый турецкий, четвертак коробка, в
магазине куплено!..".
Замечтавшись, томно клонит голову на плечо Егорка. Сладко жениху
предчувствовать собственной свадьбы угарную пьянь. Ох, Егорка, житье
твое просторное! Вон сколько места предоставлено земной славе твоей.
- Только б папенька не помер. Всем делам подгадит, - вздыхает вслух
Егор Иваныч и опять поникает головой.
- Чего-о?.. - равнодушно тянет ямщик.
- Много ль осталось, спрашиваю, - грубо кричит Егор и косит злым
взглядом на морщинистую, грязно-красную ямщикову шею и ежится, разбужен-
ный от мечтаний, в своем люстриновом пиджачке.
- Да вот сам считай... От Бедряги до Рогозина пяток наберется, да две
проехали. Да от Рогозина до Сускии десять. Вот тебе и выходит...
А уж меркнет безветренное небо. В краю луга дотлевает за дальними ле-
сами ласковая полоска зари. Подорожные кусты стоят ровно и кругло. При-
ходит в тот край большой покой трудового сна.
Вдруг стала тройка. Скинулся с козел, вглядывается в сумерки кустов
ямщик. Потом, на ходу разминая затекшие ноги, идет неспешно к тем кус-
там. А мать Егора догадливым родила, кричит Егор Иваныч:
- Ой, никак ваше степенство капуски с сыренькой водичкой обхлебались?
Тот будто и не слышит. С возрастающей тревогой подается из тарантаса
Егор. - Склоняется ямщик к кустам, - даже и обрывки его речи не доходят
до настороженных Егоровых ушей. Ямщик идет обратно, несет на руках
мальца лет тринадцати, легко - точно липового. У мальца губы запеклись,
как в болезни, лицо - цвета праха и пыли, а руки висят, словно и нет их,
а рукава одни. Обессилевшее тело мальца покорно и гибко в коротких руках
ямщика.
- Неужли клад отыскал? Чур пополам! - трескуче хохочет Егор Иваныч.
- Пополам и придется, - слышит Егор в ответ. - Ну-ко, примости его
наперво да попридержи, как поедем... не выпал бы!
И не дожидаясь Егорова согласья, впихивает ямщик найденыша к Егору на
сиденье. Малец дрожит и бессильным стебельком клонится на возмущенного
Егора.
- Эй, борода! - хорохорится тот и с негодованьем отстраняет лакиро-
ванный сапожок от грязного мальцова лаптя. - Ты меня, кажись, одного на-
нимался везти. Парень и так добежит. На парня у нас с тобой уговору не
было!
Ямщик рывком трогает с места. Смолкает и Егор Иваныч, тронутый вне-
запным соображением. - Ой, медведя, Егорка, не серди. Места глухие, во-
ровские, болотные. И сгниешь ты, Егорка, со всеми сундучками и турецким
табачком в болотной дырке бесславно и безвестно.
Тут предночной ветерок подул и колыхнул верхушку проползавшей ветлы.
Золотое полотенчико померкающей зари порвалось в лиловые клочья. Пыль
прилегла, и задымились росы. Неутомимые на стежках застрекотали ночную
песню кузнечиные хоры. Опять бегут под колеса непрестанные сажени и
версты, еле успевает переступать по ним разгоряченными ногами коренник.
Село Суския! Маячит в сумерках белый толстый храм торгового сего се-
ла. Горят костры по низкому берегу Мочиловки, - светляки полусонному
взгляду Егора Брыкина. Картуз нахлобучивает поглубже Егор Иваныч и
мальца прихватывает к себе, чтоб не слишком бился на ухабах. Опять в
неглубокий омут жениховских мечтаний уходит Брыкин с головой.
Как приедет - спать. А с утра оделит Егор Иваныч сродников гостинца-
ми, знакомцев поклонами, степенным щелчком зазевавшегося мальца. Потом,
гармонь потуже подтянув к плечу, айдакнет Егор Иваныч к Митьке в гости.
А уж к вечеру и повытомит он и статных девок, и крепких вдовух, и засох-
ших вековух и сапогами, и гармоньей, и тонкими, немужицкими разговорами,
в которых что ни слово - ровно томпаковое кольцо: и блестит, и сердце
голубит, и скинуть его с перста не жаль. А что ряб Егор Иваныч, как ро-
гожка, так ведь лицо что? Лицо что пол, было бы вымыто.
Зато, как отгуляет он холостые денечки, зашлет свахой Катерину Тимо-
февну, попадью и ябеду, к Бабинцовым на двор. И наказа своего повелит не
преступать: чтоб не сразу выкладывала Егоров помысел, а почванилась бы
вволю, будто невеста с глуховатинкой, будто уж и перины в чулане подоп-
рели и шубы повылезли, ожидая зятя Григорью Бабинцову, Аннушке - мужа и
хранителя. Катерина Тимофевна в жизни знает толк: толста, и слова у ней
круглые... Закуралесит всю волостную округу Брыкин. Все гармони на де-
сять верст округ похрипнут от Егорова веселья. Ой, великое куриное
пьянствие, - ой, мирская смехота!
- Паренек-то родственничек тебе, аль как? - ластится к ямщику раздоб-
ревший от довольства своего Егорка.
- Своих не признаешь. Знать дома давно не бывал? - кряхтит ямщик. - С
коровами-то, слышал, беда вышла.
- Ан и не слыхивал... а какая? - У нас, говоришь, в Ворах, беда?
- Все бы нам подешевше, - раздумчиво укоряет ямщик, - а за дешевку-то
впятеро платить. Максимку Лызлова памятуешь?
- В пастухах который? ну! - торопит Егор.
- Заспал на солнышке, по старости... а пастушата - ведь вон экие, их
самих пасти впору - дудки резали. Коровы - восемь ли, девять ли голов -
спустились на поемку...
- Ой, - пугается Егор, сдвигаясь с сиденья.
- Вот те и ой. Спустились да веху и обожрались. Подохло пятеро. Ос-
тальным фершал чекмасовский, Шебякин что ль? - пузя прокалывать наезжал.
- Выходили? - волнуется Егор, ерзая по сиденью.
- Да не известны мы...
Переезжали мосток. Бревна хлопали, колеса стучали, мешали слушать.
- ... парнишку, евойного братеня, крепко побили, в кулаки. Шестнадца-
тый всего парнишке. Да што, коров-то не подымешь! А этот вот убег да че-
тыре, вишь, дня в лесах бродил. Сенькой-то тебя, что ли? - спросил он
вдруг у мальца, пугливо вскинувшего большие, в кругах, глаза. - Задичал.
А мать в реке багром шарила. Темные мы, ровно под землей живем...
Ахает Егорова душа: неужто и твоя, Егор, корова в счет попала? А ко-
рова - месяц целый крику на Толкучем, земляка в трактир не сводить, с
Карасьевым в праздничек пивком не побаловаться. Еще новый дом в Ворах в
голубой оттенок красить сбирался...
И тут же в память идет: и их, Егорку, да покойного Алешу Босоногова,
да Андрюшу Подпрятова, да Митю Барыкова, в детстве влекло на Глебовскую
пойму, где высокого веха полые палки ненасытно сосут черный жир из забо-
лоченной земли. Из веха цыкалки делали и дудки. Под вечер шли домой и
трубили все четверо дружным хором и наперебой, распугивая куликов и кур,
брюхатых баб и молодых телят. Егорке и прозванье было дадено: Егорка Та-
рары.
Небо стало глубже и темнее, увеличиваются в нем стайки звезд. Придви-
гался последний перелесок, за ним - Воры, Егорова родина. Лихо козырек
пооткинув, носовым платочком обмахивает Егор Иваныч пыль с сапог.
- Да уж и то сказать! - рассудительно внушает Брыкин. - Уж больно на-
род у нас дик. Били нас, надо сказать, мало. Ноне, к примеру, жалобитесь
да слезой текете, а завтра как хлобыснете по священному-то месту... Се-
рость в вас...
- Да сам-то, аль в графья пошел, как в городе пожил? - в первый раз
оборачивается ямщик. Из его деревянной рожи, распустившейся в острую
насмешку, узятся презрительные старичьи глаза.
- Ну-ну, уж не щерься... правь, правь! - рычит на него Брыкин, скаля
зубы и кося глаз на близкое село. - Ты знай свое дело, чеши бороду!..
Ямщик злобно и тупо смотрит на Брыкина и вдруг рывком поворачивается
к лошадям.
- Ээк, вы... собачки зеленые! - с надрывом и дико кричит он, и кнут
его свистит на всех трех разом.
Тарантас, хрипя рессорами, вспрыгивает и ныряет в последнем ухабе, на
взъезде в село. Охватило знакомым духом жилых изб. Полаяла на троечное
колесо собака. Лихие, безудержные, из последних сил раззвенелись по селу
бубенцы.
Ночь.

II. Савелий пристроил ребяток.

Превеликим загулом проводил Егор Брыкин холостые свои деньки. Еще и
до свадьбы стал Егорка Егор-Иванычем зваться, а как оженился, так и сов-
сем возвеличился на всем миру Егор. Играли свадебку в новом доме в сос-
луженьи родственников и свойственников, песенников и попов. Воистину ку-
риная смехота: напитков и наедков не перечислить, пахло свежей краской,
ломился от пляски пол.
А один из наезжих сродников, дикой невиданный дядя, так балаболил в
соседней волости об Егоровом величестве:
- Ой, дедуньки... Гармони пеяли, девки пеяли, попы пеяли. Хошь кушай,
хошь - слушай. А дом! Вот это дом, одна печь вдвое больше избы... Вот уж
дом, так дом! - и пьяными ногами расписывался в справедливости рассказа
своего. - Да и не одни дядья только...
Погуляв же месяцок - другой, собрался Брыкин в город. Правда, горяча
и неустанна в любви, как и в пахоте, Аннушка Бабинцова, теперь законная
Брыкина жена, - и руки у ней мягкие и жадные, и губы сладки, как большая
лесная ягода, - скуки с такой женой не ведать, какая длинная ни случись
ночь. Но и ларь не ждал: каждый день - заметная убыль, каждый час -
рубль. С молодой супругой своей совсем обносился и лицом, и карманом
Егор Иваныч. И, покуда собирался вернуться к своим крикливым будням,
зазвал его к себе Савелий Рахлеев, поротый.
1 2 3 4 5 6 7 8