- Да, я поэт, вы правы, - прорычал в ответ новенький. - Мое имя -
Брюс Маршан, вы, проклятые зомби. Я поэт - в том мире, где даже строки
короля Джеймса и вашего драгоценного Уилла, над которым вы насмехаетесь,
не защищены от змеиной слизи и грязных паучьих лап. Вы меняете нашу
историю, крадете нашу уверенность в самих себе, проклятые всезнайки! Вы
утверждаете, что действуете с самыми лучшими намерениями, а к чему это нас
приведет? К этой дрянной форменной перчатке!
Он поднял свою левую руку - все еще в черной перчатке, а вторая
перчатка зажата в ней - и потряс ею.
- Что же случилось с твоей рукавицей, драгоценный мой? - вопросил
Сид. - Расскажи нам.
Эрих рассмеялся:
- Считай, тебе повезло, Kamerad. Нам с Марком вообще не досталось
никаких перчаток.
- Что с ней случилось? - возопил Брюс. - Да обе эти дряни на левую
руку! - он швырнул перчатку на пол.
Невозможно было удержаться, мы все взвыли от восторга. Он повернулся
к нам спиной и пошел, хотя, как я предположила, вряд ли он будет
прорываться в пустоту. Эрих вцепился в мою руку и выговорил между
приступами смеха:
- Mein Gott, Liebchen, что я тебе говорил о Солдатах? Чем больше
ворчат, тем ничтожнее оказывается причина! Это уж наверняка!
Но смеялись не все. Как только новая дева услышала имя Брюса Маршана,
взгляд ее стал таким, будто она только что приняла причастие. Я была рада,
что ее хоть кто-то заинтересовал, потому что она всегда была зазнайкой и
только отбивала охоту с собой общаться, хотя появилась она на Станции с
рекомендациями славно погулявшей в Лондоне и Нью-Йорке в двадцатые годы.
Она осуждающе посмотрела на нас, подбирая с пола поднос и лекарства, не
забыв при этом и перчатку, которую водрузила в центр подноса, как
священную реликвию.
Бур, удержав равновесие, попытался было заговорить с ней, но она
обошла его, как пустое место, и снова он ничего не мог сделать из-за
своего подноса с рюмками. Тогда он наконец стронулся с места и быстро
раздал выпивку. Я сразу же сделала солидный глоток, потому что увидела,
как новая дева зашла в Хирургию, а я терпеть не могу, когда мне
напоминают, что у нас есть это заведение, и очень хорошо, что Док слишком
пьян, чтобы этим заниматься. Некоторые из хирургических инструментов
паукообразных чересчур болезненны - мои воспоминания об этом относятся к
числу тех, которые я предпочла бы как можно скорее вычеркнуть из памяти.
К этому времени Брюс снова присоединился к нам и, изо всех сил
сдерживаясь, заявил:
- Слушайте, вы можете ржать сколько угодно, но дело вовсе не в этой
чертовой перчатке.
- А в чем же, достойнейший? - спросил Сид. Он был весь воплощенное
внимание, и это выражение невинности подчеркивала его тронутая сединой
золотистая бородка.
- Дело в принципе, - заявил Брюс, окидывая нас подозрительным
взглядом, хотя никто и не думал улыбаться. - Дело в этой жалкой
беспомощности, в гибели космоса - только не говорите мне, что по планам
этого не было! - которую маскируют под милосердную, все сознающую власть.
Пауки - а мы не знаем, кто они на самом деле; это просто название; мы
видим только таких же их агентов, как мы сами - Пауки выгребают нас из
наших спокойных могил...
- И что в этом плохого, парень? - проворчал Сид, с совершенно
невинным лицом.
- ...и воскрешают нас, если им это удается, а потом говорят нам, что
мы должны бороться с другой силой, странствующей во времени, которую
называют Змеями - и снова это только название - которые собираются
изуродовать и поработить весь космос, его прошлое, настоящее и будущее.
- А разве это не так, друг мой?
- И пока мы еще не вполне очухались, нас вербуют в Большое Время и
распихивают по туннелям и норам вне нашего пространства-времени, во всяких
дрянных чуланах, серых мешках, мышиных норах - не сравнить с этой Станцией
- которые сотворили Пауки, может быть, посредством мощных имплозий, но
никто точно не знает; а потом нас отправляют со всякого рода миссиями в
прошлое и будущее, чтобы изменить историю, как считается, таким образом,
чтобы воспрепятствовать Змеям в их происках.
- Верно, дружище!
- И тут у нас под ногами все начинает гореть, удары следуют один за
другим, наши ощущения настолько вывихнуты, наше общественное и личное
сознание так болезненно искажено, те нити, которыми все мы привязаны к
реальности, завязываются в такие тугие узлы, что мы совершенно не можем
воспринимать вещи, как они есть на самом деле.
- Мы все это ощущаем, приятель, - сухо сказал Сид, и Бур тоже кивнул
своим гладким черепом.
- Поглядел бы ты на меня, Kamerad, мои первые пятьдесят снов, -
вставил Эрих, а я добавила:
- И у нас, девушек, то же самое.
- О, я знаю, что мне следовало бы стать более толстокожим, и не
думайте, что я этого не сумею. Не в этом дело, - резко сказал Брюс. - Я бы
махнул рукой на то, что запутался сам, на ту сумятицу, что устроили в моей
душе; я даже не стал бы восставать против переделок истории и разрушения
бесценных творений прошлого, которые когда-то считались вечными, если бы я
почувствовал, что это к лучшему. Как уверяют нас Пауки, чтобы остановить
Змей, крайне необходимо, чтобы Запад одержал победу над Востоком. Но что
они делают для достижения этой цели? Вот несколько прекрасных примеров.
Чтобы уравновесить силы в древнем Средиземноморье, они укрепили Крит в
ущерб Греции, превратив Афины в город-призрак. Платон оказался заурядным
сочинителем, и вся греческая культура зазвучала в минорном ключе.
- У тебя есть время на изучение культуры? - услышала я свой
собственный голос и тут же зажала ладонью рот.
- Но ведь ТЫ, парень, помнишь же платоновские диалоги, - заметил Сид.
- И не вороти нос от Крита - у меня там замечательные друзья.
- Но долго ли еще я буду помнить "Диалоги" Платона? И кто их будет
помнить после меня? - возразил Брюс. - А вот еще пример. Пауки пожелали
сделать Рим могущественным и так ему помогли, что он рухнул под натиском
германцев и парфян через несколько лет после смерти Юлия Цезаря.
На сей раз вмешался Бур. У нас на Станции почти все обожают такие
перепалки.
- Вы забыли упомянуть, сэр, что своим самым последним падением Рим
обязан Нечестивому Тройственному Союзу, который Змеи сколотили из
античного Востока, омусульманенного христианства и марксистского
коммунизма. Они пытались направить в будущее импульс энергии через
Византию и Восточную церковь и не допустить, чтобы инициатива была
перехвачена Паучьим Западом. Вот это, сэр, и есть Трехтысячелетний план, с
которым мы боремся, пытаясь вернуть Риму былую славу.
- Вот именно - пытаясь, - рявкнул Брюс. - А вот еще пример. Чтобы
разбить Россию, Пауки удержали Англию и Америку от вступления во Вторую
Мировую войну, тем самым обеспечили германское вторжение в Новый мир и
создали нацистскую империю, простирающуюся от соляных шахт Сибири до
плантаций Айовы, от Нижнего Новгорода до Канзас-сити!
Он замолчал; вдруг я ощутила, как моя короткая стрижка встает дыбом.
Сзади меня кто-то запел, монотонно и торжественно, но таким безжизненным
голосом, как будто наст скрипел под ногами:
- Saltz, Saltz, bringe Saltz. Kein' Peitsch', gnadige Herren. Saltz,
Saltz, Saltz.
Я обернулась. Это Док вальсировал к нам маленькими шажками,
скрючившись так, что концы его шали касались пола, свесив голову на бок и
глядя на нас, как на пустое место.
Я уже поняла смысл, но Эрих негромко перевел:
- "Соль, соль, несу соль. Не бейте меня, милосердные господа." Это он
разговаривает с моими соотечественниками на их языке.
Док провел последние месяцы своей жизни на соляных копях, где
заправляли нацисты.
Он увидел нас и выпрямился, тщательно поправив шляпу. Сердито
нахмурился, и сердце у меня с десяток раз болезненно стукнуло. Потом его
лицо смягчилось, он пожал плечами и пробормотал:
- Nichevo...
- Это значит, что все в порядке, - перевел Бур и обратился затем к
Брюсу. - Действительно, великие цивилизации были принижены или уничтожены
Войной Перемен. Но иные, некогда задушенные в зародыше, теперь расцвели. В
1870-х годах я путешествовал по Миссисипи, никогда не слыхавшей пушек
генерала Гранта. Я учился играть на фортепиано, изучал языки и теорию
вероятностей под руководством величайших европейских ученых в Виксбургском
университете.
- И вы полагаете, что ваша ничтожная пароходная цивилизация - это
достаточная компенсация за... - начал было Брюс, но Сид резко оборвал его.
- Прошу тебя, не надо об этом. Любые две нации столь же равны, как
две толпы дураков и пьяниц, и я обещаю напоить до смерти того, кто мне
докажет обратное. Послушай меня: нет нации, столь тщедушной, что она
одряхлеет и исчезнет при первом же вмешательстве в ее прошлое, нет, ни за
что. Нации - это чудовища со стальными кишками и медными нервами. Так что,
парень, не трать на них свою жалость.
- Именно так, сэр, - подключился Бур, ставший еще более холодным и
язвительным после нападок на его любимый Великий Юг. - Большинство из нас
приходят в меняющийся мир с ложными убеждениями, что малейшее изменение в
прошлом - пылинку, скажем, сдунули - изменит все будущее. Проходит немало
времени, прежде чем мы начинаем осознавать разумом и душой закон
Сохранения Реальности: когда прошлое изменяется, будущее меняется лишь
настолько, чтобы приспособиться к переменам, только чтобы воспринять новые
данные. Ветры Перемен всегда встречают мощное сопротивление. В противном
случае первая же операция в Вавилонии уничтожила бы Нью-Орлеан, Шеффилд,
Штутгарт и Мод Дэвис не родилась бы на Ганимеде! Обратите внимание, как
быстро брешь, возникшая после коллапса Рима, была заполнена
христианизованными германцами, мыслящими в имперских категориях. Только
опытный Демон-историк найдет разницу между прежней латинской и нынешней
готской католической церковью. Как вы сами, сэр, прежде говорили о Греции,
прежняя мелодия зазвучала в ином ключе. Сразу вслед за Большим Изменением
меняются и культура и личности, это верно, но в основном они сохраняются
такими, как и прежде, не считая обычного рассеяния неприятных, но
статистически незначимых явлений.
- Ну ладно, всезнайки чертовы - может быть, я зашел слишком далеко в
своих выводах, - проворчал Брюс. - Но задумайтесь хоть немного о тех
грязных методах, которые мы используем в вашей замечательной Войне
Перемен. Отравили Черчилля и Клеопатру. Похитили Эйнштейна, когда он был
еще ребенком.
- Первыми это сделали Змеи, - напомнила я.
- Да, а мы собезьянничали. Насколько же мы изобретательны! - он
продолжал базарную перебранку. - Если нам так уж нужен Эйнштейн, почему бы
не воскресить его и не обращаться с ним по-человечески?
В дискуссию вступил Бур, и стало заметно, что выдержка начинает
изменять ему:
- Pardonnez-mois, но если бы вы наслаждались своим статусом Двойника
хоть чуточку больше, вы поняли бы, что великих людей крайне редко удается
воскресить. Их сущности слишком выкристаллизованы, сэр, их жизненные линии
слишком туго натянуты.
- Простите, но мне кажется, что это вздор. Я полагаю, что большинство
великих людей отказываются иметь дело и со Змеями, и с нами, Пауками. Они
отвергают Воскрешение на предлагаемых им условиях.
- Ну, братец мой, уж это они не из-за своего величия, - прошептала я,
а Бур продолжил:
- Как бы то ни было, сэр, вы не отвергли Воскрешения, и возложили на
себя обязательства, которые вы, как джентльмен, обязаны уважать.
- Да, я согласился на Воскрешение, - сказал Брюс, и глаза его вновь
заблестели, - когда они вытащили меня из моей жизни в Паскендале в
семнадцатом году за десять минут до смерти, и я ухватился за предложенную
мне жизнь, как запойный пьяница хватается утром за стакан. Но даже и тогда
я думал, что у меня появляется шанс исправить исторические ошибки,
поработать на благо мира, - он все больше взвинчивался. Я заметила, что
новая дева, стоящая в сторонке, уставилась на него с немым обожанием. - Но
что же я обнаружил? Оказалось, что Пауки жаждут все новых и новых войн,
ведут их все более жестокими и омерзительными способами, коса смерти
размахивается все шире с каждым Большим Изменением, всякий раз приближая
нас к смерти космоса.
Сид тронул меня за руку и, пока Брюс продолжал свои бредни,
прошептал:
- Скажи мне, какой игрушкой можно умилостивить этого полоумного?
Подумай, пожалуйста.
Не отрывая взгляда от Брюса, я ответила ему, тоже шепотом:
- Я знаю кое-кого, кто будет счастлив дать ему любую игрушку, если
только Брюс обратит на нее внимание.
- Ты имеешь в виду новую деву, миленькая? Верно. Этот полоумный
вещает, как разгневанный ангел. Он бередит мое сердце и это мне не по
душе.
Брюс охрип, но продолжал вещать:
- И вот нас отправляют на операции в прошлое и после каждой такой
операции Ветры Перемен дуют в будущее, то сильнее, то слабее, в
зависимости от того, какое сопротивление они встречают; иногда они
сталкиваются друг с другом, и любой из этих ветров может сдвинуть дату
нашей собственной смерти так, что она окажется раньше даты Воскрешения,
так что в любое мгновение - и даже здесь, вне космоса - мы можем
рассыпаться в прах и исчезнуть. Предназначенный вам Ветер может
просочиться сквозь Дверь.
Лица слушателей напряглись, потому что считается дурным тоном
говорить о Смерти Перемен, и Эрих вспылил:
- Halt's Maul, Kamerad! Заткнись! Всегда есть возможность второго
Воскрешения.
Но Брюс не пожелал заткнуться. Он сказал:
- Действительно есть? Я знаю, что Пауки это обещают, но даже если они
вернутся назад и вырежут из моей жизненной линии еще одного двойника,
разве это буду я?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18