Вечером этого же дня с кое-какими личными вещами и продуктами нас погрузили в эшелон и отправили на запад, на строительство оборонительного рубежа. Мы начали работать под городом Кировом Брянской области. Работали по 12 часов в день и, непривычные к физическому труду, здорово изматывались. Засыпали моментально, как только касались «ложа» из сена или соломы, приготовленного в основном в сараях. Рыли противотанковые рвы, окапывали берега рек, копали окопы, ставили проволочные заграждения. В некоторых случаях восстанавливали после бомбежек железнодорожные пути, очищали их от разбитых товарных вагонов. Но основным для нас занятием было рытье противотанковых рвов. Кормежка была плохая, нам ее не хватало, а население деревень не отличалось добротой. Приходилось нашему прорабу, прибывшему вместе с нами из Москвы, проводить беседы с жителями, чаще с руководством колхоза, села, если они не были призваны в армию, об оказании нам помощи хотя бы картошкой. Редко, но помогало. Нас несколько раз бомбили немцы, с перепугу мы разбегались, как зайцы. Молодые были, здоровые – бегали быстро. Правда, потерь не было, тем более что бомбы рвались от нас в стороне, но дрожь в ногах у нас, необстрелянных, была. Работали мы там 45 дней, до 8 августа 1941 года, а затем в спешном порядке нас посадили в эшелон и утром 9-го привезли в Москву, на Киевский вокзал. Студентов институтов на месте призвали в армию и направили по воинским частям.
Когда мы, 5–7 человек, вошли в вагон поезда метро, на нас стали обращать внимание пассажиры. Мы были оборванные, грязные, в заплатках на рубашках и брюках, волосы на голове отросли, свисали лохмами. Но затем нас обступили женщины и стали расспрашивать, кто мы и откуда. Когда узнали, что мы с трудового фронта, то стали, как все матери, задавать вопросы о своих детях, но мы никого из них не знали и не встречали. По прибытии домой меня ждала повестка о призыве в Красную Армию с явкой на сборный пункт в школу в Такмаков переулок к 11 августа 1941 года – это был сборный пункт Бауманского райвоенкомата Москвы. Такие повестки получили кроме меня и некоторые мои соседи по улице и одноклассники.
В ночь на 12 августа 1941 года нас погрузили в эшелон, в товарные вагоны (40 человек или 8 лошадей), и мы отправились на восток. По дороге отдельные вагоны отцепляли и ребят направляли в военные училища. Так убыл из нашей компании Александр Фокин. Недалеко от Челябинска нас разместили в палатках Чебаркульского военного лагеря, куда выезжали на летний период воинские части Уральского военного округа. До наступления холодов мы прожили в этом лагере, и с нами занимались в основном строевой подготовкой. Одежда на нас была наша, гражданская. С наступлением холодов нас перевели в летний кинотеатр парка культуры Челябинска. Такие летние кинотеатры до войны имелись и в Москве. Осень на Урале была холодная, в кинотеатре мы мерзли, стали болеть, у многих ребят обувь развалилась, да еще питание было паршивое, кое-кто стал заниматься воровством. Потом где-то вверху приняли решение избавиться от многочисленной, неуправляемой, разношерстной компании, а нас было не менее 500 человек, большинство из которых с утра разбегалось по городу в поисках еды. Стали постепенно отправлять эту братву к местам службы, кого куда. Убыли мои друзья Туранов, Творогов и Сильванович. Встретил я их только после войны, в Москве. Все они прошли войну и остались живыми, хотя Сильванович остался инвалидом после ранения. В октябре нас, человек двадцать, отобрал незнакомый старшина, и с ним мы выехали в колхоз на уборку картофеля, который не убрали местные жители до заморозков. Разместили нас в неотапливаемом помещении, мы мерзли по ночам, но за день так уставали, что этого холода не замечали. А был это Урал, и была уже середина или конец октября. Жители села нам ничем не помогали, ни продуктами, ни дровами, даже картошку сварить было не в чем. Ходили всегда голодными, к тому же простудились многие, в том числе и я. Наш старший тоже не проявил должной заботы – хорошо, что приняли решение возвратить нас в Челябинск. В какой-то мере понятно высказывание одной из баб села, где мы рыли противотанковые рвы в июле 1941 года, которая отказала нам в продуктах, заявив: «А чем я буду кормить немцев, которые скоро придут?» Но ведь то было в Брянской области, а не на Урале, от которого немцы далеко. Никогда в жизни таких людей не встречал – не зря их чалдонами зовут. Такое отношение к нам мы встретили только в Западной Украине. Но это уже «бандеровские регионы», которые вошли в состав СССР в 1940 году.
В Челябинске мы в летний кинотеатр уже не попали. Нас переводили из одной казармы в другую, но хорошо, что в них было хотя бы тепло. Кормили до безобразия плохо: вареная свекла в горячей воде, вот и все. А посуда – чистая банная шайка. Почему так, непонятно, война шла только четвертый месяц. Насмотрелись мы на призванных солдат из запаса. Хмурые, мятые, какие-то обреченные сорокалетние мужики, выглядевшие глубокими стариками. На фронте я таких не встречал «заскорузлых». Удивительно, а еще сибиряки! В начале ноября 1941 года нас, человек 400, погрузили в Челябинске в эшелон. Всех нас направили в Камышловское военно-пехотное училище. Пока мы ехали в Камышлов, натерпелись от голода. Как всегда, в нашу команду назначили старшим проходимца, который получил продукты, раздал нам на один день, а с остальными продуктами скрылся – больше мы его не видели. В начале войны воровство расцвело, а выявить воров было трудно. Голодные ребята буквально опрокидывали продовольственные ларьки на железнодорожных станциях и забирали все, что там находилось. От знакомых ребят мне тоже кое-что перепадало, в основном хлеб. После таких погромов эшелон стали останавливать только в поле, где не было железнодорожных станций или населенных пунктов.
Выгрузили нас в г. Камышлове Свердловской области, в 180 км восточнее Свердловска (сейчас Екатеринбург). Прибывших с этим эшелоном в училище разбили на четыре роты – 13-ю, 14-ю, 15-ю и 16-ю, из которых был сформирован четвертый батальон. Я попал в 15-ю роту. Тех, кто настойчиво и решительно отказался от учебы, а также бывших уголовников отправили по воинским частям, которые формировались для фронта на Урале. В училище 16 ноября 1941 года мы приняли Присягу, и нас зачислили курсантами. Вначале нам выдали не сапоги, а ботинки с обмотками. С ними мы намучились. Крутишь обмотку, крутишь вокруг ноги, и вдруг она выскакивает из руки, и процедура начинается заново. Тогда почти все солдаты в Красной Армии носили ботинки с обмотками, особенно в пехоте. Обмундировали нас в училище по-зимнему (только тогда обмотки заменили сапогами): байковые портянки, суконные гимнастерки и ватные брюки, под шинель выдали ватную телогрейку, рукавицы. А вот шапок не было, ходили в пилотках. При морозе градусов 20–25 и более под пилотку некоторые подкладывали вафельное полотенце. А морозы на Урале в эту зиму были крепкие, мы видели, как воробьи на лету замерзали, – это не выдумка. Шапки выдали лишь в начале января 1942 года.
Размещались мы на первом этаже огромной двухэтажной казармы. Спали на двухъярусных металлических койках. Матрацы и подушки мы сами набивали соломой в хозвзводе училища. Выдавались две простыни и байковое одеяло. В разных концах казармы были две большие (уральские) печки, топившиеся дровами. На каждом этаже располагались две роты по 120 человек каждая. Роты на этаже разделял широкий коридор, в котором роты строились для утреннего осмотра (форма № 20 – на вшивость) и на вечернюю поверку. В концах казарменного здания были каптерка, комната для офицеров роты, ружейная пирамида, умывальник и уборная. Занятия продолжались 10–12 часов вместе с самоподготовкой. Подъем был в 6 часов или в 6 часов 30 минут (точно не помню), отбой ко сну в 22.30. За день устанешь, а занятия проводились только в поле, на воздухе, поэтому спать и есть всегда хотелось. Кормили нас прилично. Хлеба давали 750 г в день, сахар на завтрак и на ужин – для чая. Завтрак состоял, как правило, из каши, кусочка сливочного масла (20 г), чая, хлеба. В обед суп или щи на мясном бульоне, на второе – картофельное пюре или каша с мясом, компот и хлеб. Ужин был слабый – винегрет или кусок вареной рыбы (иногда селедка) с картошкой, чай, хлеб, сахар. Курсантов кормили даже лучше, чем командиров в их столовой. Однако энергии мы затрачивали много, да еще на морозе весь день, поэтому молодой организм требовал больше и питания, и сна. По установленному распорядку дня сна нам не хватало, хотя днем после обеда был «мертвый час». Отдельные курсанты не выдерживали такой нагрузки и заметно ослабли и похудели, другие, не привыкшие к таким сильным морозам, поморозили ноги.
Командиром нашей роты был старший лейтенант Сулейменов, по национальности казах, физически крепкий, отличный строевик. Хороший мужик. В роте было четыре взвода, по 30 курсантов в каждом взводе. Всего в училище было 20 рот (5 батальонов). Командиром моего первого взвода был лейтенант Храповицкий, вторым взводом командовал лейтенант Ильин. А вот фамилии двух других командиров взводов я забыл. В первом и во втором взводах большинство курсантов были москвичи, а третий и четвертый взводы состояли в основном из местных – с Урала и прилегающих к нему областей.
Начальником училища был по воинскому званию комбриг (в петлицах носил один ромб), хотя армия перешла на генеральские звания. Мы его редко видели, в основном на строевых смотрах, которые проводились за все наше пребывание в училище 2–3 раза. Говорили, что он только недавно был освобожден из заключения. Его арестовали как бывшего царского офицера, как было с Рокоссовским – Маршалом Советского Союза и генералом Горбатовым.
В середине декабря 1941 года нашу роту направили в зимний лагерь за город, где мы жили в землянках, спали на двухэтажных нарах. Водопровода не было, и приходилось умываться снегом после физзарядки, которая проводилась, так же как и занятия, при любом морозе, а к утру мороз достигал 30–35 градусов! Три раза в месяц мы ходили в баню на лыжах за 18 километров. Занимались с нами строевой подготовкой: отрабатывали строевой шаг, повороты налево, направо, кругом и отдание чести (в то время говорили – приветствие друг друга и командиров), изучали материальную часть оружия, уставы и наставления. Занимались тактикой – отрабатывали наступление на противника, а также оборону за взвод и роту. Иногда стреляли на стрельбище. Через месяц-полтора нас вернули в городские казармы.
Из расположения военного городка в город курсантов не выпускали, да там и делать было нечего. На территории военного училища была почта, магазин промтоварный с необходимой для военнослужащего разной мелочью, вроде иголок и ниток. Был также клуб с кинозалом и библиотекой. По воскресеньям, а у курсантов тоже был выходной, я посещал библиотеку, читал там газеты, обычно «Правду», брал с собой в казарму художественную литературу и находил время ее читать. Строем ходили смотреть кинофильмы, обычно днем, до обеда. Остался у меня в памяти один фильм – «Разгром немцев под Москвой», на других фильмах я обычно засыпал, как и некоторые другие курсанты, хотя кинозал отапливался очень плохо. Когда ходили в наряд по роте – дежурный и три дневальных, то ночью через проем в заборе бегали к приходу московского поезда в станционный буфет за пшеничной кашей, не пшенной, а именно пшеничной, больше в буфете ничего не было. Обычно посудой для каши нам служило противопожарное ведро, которое висело на одноименном щите. К каше полагалось несколько кусков хлеба. За ночь это ведро каши съедалось, будили и своих двух-трех друзей, если каша оставалась. К утру ведро должно было быть чистым и снова висеть на противопожарном щите. Курсанты были разные – честные, отзывчивые, помогали друг другу, по курсантскому закону делились продуктовыми посылками с близкими друзьями. Другие были нечестные, не соблюдали элементарную дисциплину. Над слабыми могли поиздеваться, словесно и незлобно, но с ними, так же как и с ворами, разбирались сами курсанты. Во всяком случае, «дедовщины» не было, мы вообще не знали о ней. Трудности военной службы я переносил легко, так же как и морозы. По росту в роте был третьим. Первым был Анатолий Павлович Злобин – после войны видный писатель, скончавшийся в 2000 году. Вместе с ним призывались из Москвы. На фронте он командовал минометной батареей. В роте я со всеми ребятами был в хороших отношениях, а во взводе мы все были дружны – москвичи, рядом жили и в школах учились по-соседски, даже общих знакомых имели. Делить нам было нечего. В физическом отношении я был не хуже других курсантов взвода и роты. Ничем не выделялся, но в обиду себя не давал. Ни перед кем не заискивал, не наушничал. Мог, наоборот, вступить в пререкание с командиром взвода. Командир роты как-то был далек от нас, мы его не каждый день видели. По вечерам с нами занимались помкомвзводов, как правило, на эти должности назначались курсанты старше нас по возрасту, не из плеяды школьников, а из курсантов, ранее поступивших в училище. Некоторым же служба, учеба давались с трудом, и два курсанта не выдержали этого напряжения. Один, Лисицын, из местных, застрелился в землянке во время дневальства по роте. Другой, Вишневский, из москвичей, сбежал. Долго его искали, но так и не нашли. Для роты эти два случая явились чрезвычайными происшествиями. Говорили позже, что от сбежавшего Вишневского было письмо – чтобы его не считали дезертиром и что он находится на фронте. Но нам его не обнародовали, видимо, для того, чтобы другие курсанты не последовали его примеру.
За шесть месяцев нам надо было усвоить двухгодичный материал нормального довоенного училища. Фронту нужны были командиры звена взвод – рота, которые на фронте выбывают из строя быстрее всех. Мы изучали уставы и на практике должны были освоить на местности, как говорят в армии, «Боевой устав пехоты» 1936 года, от действия одиночного бойца до работы командира роты в наступлении и в обороне.
1 2 3 4 5