Корпус двигался шагом. Стояла жара, изнурявшая и людей и лошадей. Я с И. В. Тюленевым и оперативной группой штаба корпуса ехал в голове колонны 4-й дивизии. Тюленев, недавно прибывший к нам из Академии Генерального штаба, рассказывал мне столичные новости. Мой ординарец Гриша Ковалев достал где-то большой арбуз и предложил нам утолить давно уже мучавшую нас жажду. Только было принялись мы за сочный арбуз, как кто-то из нас заметил всадников, спускавшихся через кустарник с гребня кряжа. Оказалось, что это отходили наши левофланговые разъезды, они доложили мне о движении противника. Поднявшись на высоту, мы увидели большую колонну белых, двигавшуюся на север по восточному скату Гусельско-Тетеревятского кряжа. Голова колонны противника уже вышла на уровень хвоста колонны нашего корпуса. А дальше на юг, насколько мог охватить взгляд, тянулись артиллерия и обозы противника. Белые считали, видимо, что наш корпус находится на рубеже обороны 10-й армии, и поэтому двигались спокойно в походных колоннах. Ни впереди колонны белогвардейцев, ни на флангах - нигде не было заметно разъездов. Я приказал корпусу немедленно атаковать противника, а артиллерии поддержать атаку огнем с открытых позиций.
Через несколько минут наши дивизии, повернутые на девяносто градусов, развернулись в боевой порядок и, перевалив через гребень Гусельско-Тетеревятского кряжа, лавиной обрушились на противника.
Ошеломленные артиллерийским и пулеметным огнем, белогвардейцы начали метаться в разные стороны и, наконец смятые стремительным ударом корпуса, хлынули на юг, к Камышину. Части противника, которые шли позади, не могли быстро повернуть обратно, и. началась давка. Казаки сшибались друг с другом, артиллерийские орудия и повозки от резких поворотов опрокидывались, преграждая путь бегущим. Конный корпус врезался в беспорядочную массу противника. Отдельные группы казаков, бросая лошадей и оружие, сдавались в плен, но основная масса их дико несущейся толпой отчаянно пробивала себе дорогу.
Паническое бегство привело противника в междуречье Иловли и Мокрой Ольховки. Трудно описать всю трагичность положения белогвардейцев, зажатых Конным корпусом в этом роковом для них междуречье. Основная переправа через Иловлю оказалась в наших руках. Белым оставалось либо бросаться вплавь, либо переправляться вброд. Наши пулеметчики и артиллеристы открыли по ним ураганный огонь. Как показывали потом пленные, переправа была для белых сущим адом. Те, кто сумел переправиться, считали себя "воскресшими".
К вечеру бой закончился. Части противника, сумевшие переправиться через реки Иловля и Мокрая Ольховка, уходили на Царицын, минуя Камышин. Группы белоказаков, потерявшие свои части, подъезжали к нашим разъездам и добровольно сдавались в плен.
Прекратив преследование противника, Конный корпус в ночь на 18 августа сосредоточился в Лебяжьем. Надо было дать людям и лошадям отдых, подтянуть тылы, собрать трофеи и уточнить дальнейший порядок действий.
На совещании начдивов, командиров бригад и политработников мы пришли к решению: после короткого отдыха продолжать наступление с целью овладеть Царицыном. Это, на первый взгляд, дерзкое решение опиралось на реальные возможности. Противник перед корпусом был разбит и деморализован. Чтобы корпуса генералов Покровского, Улагая и Шатилова могли оказать организованное сопротивление, им необходимо было оправиться от поражения навести в частях порядок, получить пополнения, оружие и боеприпасы. В Царицыне же, по нашим данным, кроме штаба Врангеля с небольшой охраной, тыловых частей и отдельных мелких формирований, других войск не было. Наш Конный корпус, воодушевленный крупной победой, представлял собой достаточно мощную силу, чтобы разгромить противостоящего врага и овладеть Царицыном. Необходимо было лишь подтянуть стрелковые соединения 10-й армии и закрепить достигнутый успех. Решив просить об этом командующего армией, мы стали добиваться связи с ним из Лебяжьего. Настроение у меня было приподнятое. Я так был уверен в предстоящем успехе, что даже лелеял надежду захватить в плен Врангеля и думал послать для этого вперед Морозова и Дундича с тремя десятками таких же лихих удальцов.
С Клюевым мы связались быстро. Выслушав меня, он одобрил действия корпуса за прошедший день, однако наступления на Царицын не разрешил.
Я стал горячо доказывать, что необходимо преследовать разбитого противника и овладеть Царицыном, что для этого имеются все условия.
- Корпуса Покровского, Улагая и Шатилова деморализованы. Белые пачками сдаются в плен. Разрешите наступать, и мы ворвемся в Царицын раньше, чем туда отойдет противник.
- Нет, Семен Михайлович, не могу я вам разрешить продолжать наступление и вот почему: по имеющимся у меня сведениям, в районе Даниловки активизировалась конница генерала Голубинцева. Пока Голубинцев будет висеть у нас на правом фланге, мы не сможем успешно продвигать вперед стрелковые дивизии. Поэтому приказываю прекратить преследование врангелевских частей, повернуть корпус на Даниловку и разгромить Голубинцева.
- Товарищ командующий, - продолжал я убеждать Клюева, - неужели какой-то Голубинцев важнее Врангеля, окончательный разгром которого очистит путь к Царицыну для всей 10-й армии? Продвиньте вперед стрелковые дивизии, а от Голубинцева прикройтесь заслоном из войсковой конницы.
Но Клюев стоял на своем. Больше того, раздраженный моим упорством, он стал угрожать мне ревтрибуналом за невыполнение его приказа.
- Хорошо. Я выполню ваш приказ. Но считаю прекращение преследования корпусов Врангеля грубой ошибкой. Я не пойму, почему стрелковые дивизии топчутся на месте, когда перед ними нет серьезного противника.
- Так вот, Семен Михайлович, - сказал Клюев, - разгромите конницу Голубинцева и тогда тяните за собой стрелковые части.
- Да что же, их за уши тянуть, что ли? - не вытерпел я. - Когда прикажете выступать на Даниловку?
- Чем быстрее, тем лучше.
На этом мой разговор с Клюевым закончился. Мне пришлось потом не раз пожалеть, что я начал его: если бы связь с Лебяжьим не работала, могло быть иначе - Конный корпус занял бы Царицын, а это означало бы охват правого крыла войск Деникина. И если учесть, что к этому времени была создана Особая группа войск Южного фронта, усиленная частями Красной Армии, прибывшими с Восточного фронта, то станет понятным, какую угрозу для белых таило в себе энергичное наступление 10-й армии на Царицын. Это неизбежно вынудило бы Деникина снять часть своих сил, действующих на Украине и в центре - в направлении Курска, Воронежа, чтобы укрепить свое положение в районе Царицына, и не допустить выхода советских войск в Донскую область, то есть на тылы белых.
Но этого не произошло. Пассивность 10-й армии позволила Кавказской армии Врангеля оправиться от поражения.
20 августа утром корпус, выполняя приказ командарма, начал движение из Лебяжьего через Котово на станицу Островскую, чтобы перехватить в этом районе конницу Голубинцева.
Между Котово и Островской была захвачена в плен конная группа противника. Пленные офицеры показали, что поражение, понесенное корпусами Покровского, Шатилова и Улагая, сильно потрясло штаб генерала Алексеева. Чтобы спасти эти корпуса от полного разгрома, генерал Алексеев приказал Голубинцеву быстро выдвинуться в район Даниловки и оттянуть на себя Конный корпус.
Пленные показали также, что их задачей было отвлечь на себя внимание частей Конного корпуса, а в случае необходимости, не ввязываясь в затяжной бой, уходить от преследования в район Даниловки, где корпус генерала Сутулова, в подчинение которого входила и конница генерала Голубинцева, готовится к обороне.
25 августа части нашего корпуса подошли к станице Островской. Однако в Островской белых не оказалось. Мы тут же приняли решение - 4-й дивизии переправиться на правый берег Медведицы и атаковать противника в Даниловке с севера во фланг и тыл. 6-й дивизии и бригаде Курышко было приказано продвигаться на Даниловку по левобережью.
Утром 26 августа, находясь в 4-й дивизии, я к полудню подъехал к Даниловке. С опушки леса мы с Городовиковым увидели тысячи белоказаков, рывших окопы. Многие работавшие были раздеты по пояс.
Прикрываясь лесом, артиллерия корпуса заняла огневые позиции и открыла ураганный огонь по противнику. Я приказал Городовикову развернуть дивизию и атаковать белогвардейцев. Волна атакующих полков захлестнула казаков, и они не смогли оказать серьезного сопротивления. В Даниловке был захвачен штаб Сутулова, а сам он зарублен в бою.
В штабе Сутулова оказался один бывший красный командир, попавший по ранению в плен к белым и работавший у них связистом. Он подтвердил, что Сутулову приказано было отвлечь наш корпус от действий против группы Врангеля, и показал мне телеграфную ленту - донесение Сутулова Алексееву о том, что задача по отвлечению корпуса Буденного им, Сутуловым, выполнена.
В Даниловке 4-я дивизия задержалась ненадолго и только потому, что были захвачены походные кухни противника с готовым обедом. Дивизия вела непрерывные бои, и бойцы несколько дней не получали горячей пищи. Поэтому по просьбе начдива и командиров полков я разрешил дивизии пообедать из захваченных у противника кухонь. Тем временем покормили и лошадей.
После небольшого привала 4-я дивизия переправилась через Медведицу по мосту в районе Даниловки и нанесла удар в тыл коннице генерала Голубинцева, вступившей в бой с 6-й кавалерийской дивизией. В первые же минуты, как только началась атака 4-й дивизии с тыла, 6-я дивизия в свою очередь перешла в атаку с фронта. Стиснутые с двух сторон белогвардейцы беспорядочно побежали на юг.
Конный корпус двинулся в направлении Михайловки, в которой, по данным разведки, располагался штаб генерала Алексеева. К сожалению, штаба Алексеева в Михайловке не оказалось, но там мы захватили три бронепоезда. Это любопытный эпизод.
4-я дивизия, двигающаяся в голове колонны корпуса, неожиданно оказалась вблизи всех трех бронепоездов. Они сначала молчали, а затем открыли ураганный огонь. Отходить было поздно - огонь бронепоездов в случае отхода дивизии нанес бы ей тяжелые потери, тем более, что и бронепоезда не могли отойти, так как наш артиллерийский дивизион разрушил железную дорогу спереди и позади них. На помощь бронепоездам пыталась прорваться группа конницы белых, но командир батареи Мирошниченко разогнал ее стрельбой на шрапнель.
4-й дивизии, неожиданно попавшей под огонь этих застрявших в одиночестве бронепоездов, не. оставалось ничего больше, как стремительно проскочить к ним. Я подал команду в атаку и устремился вперед. Со мной рядом скакали Городовиков и командир 19-го полка Стрепухов. Но удивительно: пулеметы бронепоездов захлебывались от непрерывной стрельбы, а дивизия потерь не несла, только под Стрепуховым упал убитый конь. Вдруг пулеметы стали затихать и внутри одного, а потом и других бронепоездов вспыхнула какая-то беспорядочная стрельба. Вскоре и она затихла.
Оказалось, что все три бронепоезда были захвачены противником в Царицыне. Белые решили использовать их вместе с пленными экипажами. Вот экипажи и воспользовались случаем, чтобы уйти из плена.
- Когда офицеры приказали стрелять, мы ударили выше ваших голов, а потом, когда офицеры поняли это - мы их перебили, - рассказывали пулеметчики и артиллеристы, вылезшие из бронепоездов.
2
Продолжая движение на юг, вниз по течению Медведицы, корпус подошел передовыми частями к станице Усть-Медведицкой (Серафимович) на Дону и установил связь с 23-й стрелковой дивизией 9-й армии, расположенной в станице Глазуновской. Таким образом, разрыв, продолжительное время существовавший между 9-й и 10-й армиями, был ликвидирован.
Штаб Конного корпуса расположился в хуторе Кепинском. Тут я получил через штаб 10-й армии письмо от К. Е. Ворошилова, находившегося на Украине. Из письма Климента Ефремовича я впервые узнал о рейде корпуса Мамонтова по глубоким тылам наших армий.
Климент Ефремович писал, что рейд Мамонтова очень опасен для нас и что, по его мнению, для борьбы с Мамонтовым должен быть использован Конный корпус как самое мощное соединение красной кавалерии. "Найти Мамонтова, разгромить его - вот, по моему мнению, ваша первостепенная, а для республики необходимая задача", - заключал он свое письмо.
К этому времени, по данным разведки корпуса и по информации, полученной мною от начальника 23-й стрелковой дивизии Голикова, противник занимал перед нами фронт по правому берегу Дона от станицы Клетской до станицы Усть-Хоперской. Затем его фронт проходил по левому берегу Дона. Перед левым флангом 9-й армии и Конным корпусом особо сильной группировки белых войск не было.
При оценке создавшейся обстановки у меня созрел заманчивый план дальнейших действий корпуса, который я решил доложить командующему.
Существо этого плана заключалось в том, чтобы переправить корпус через Дон и нанести удар на Миллерово, где, по имеющимся у нас сведениям, размещался штаб генерала Сидорина - командующего Донской армией. После разгрома штаба Сидорина повернуть корпус на север и действовать по правому берегу Дона, вдоль железной дороги Миллерово - Воронеж.
Этими действиями предполагалось, с одной стороны, разрушить тылы противника и разгромить его войска, действующие в направлении Воронежа, и, с другой - принудить Мамонтова вернуться из рейда по нашим тылам.
Я считал, что действия нашего Конного корпуса по тылам белогвардейцев будут наилучшей контрмерой против рейда Мамонтова.
Готовясь к претворению задуманного плана в жизнь, корпус усилил разведку с целью найти удобные переправы через Дон, в частности разведать броды. Зная, что начальник 23-й дивизии Голиков - житель станицы Усть-Медведицкой, я лично поехал к нему, чтобы и его порасспросить о возможности переправы корпуса через Дан.
У Голикова я узнал все, что мне было нужно, и, кроме того, познакомился с только что полученным им приказом Реввоенсовета 9-й армии, в котором говорилось об измене его предшественника на посту начальника 23-й стрелковой дивизии Миронова, бывшего казачьего офицера, тоже уроженца станицы Усть-Медведицкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61