Щеки у него втянуты, из-за короткой верхней губы, едва прикрывающей зубы, рот все время полураскрыт. Большие глаза смотрят исподлобья, но взгляд внимательный и теплый. В нем и любопытство, и мучительная застенчивость. Это Ландау. Он страшно робок, неловок, одет в какой-то серый френч, каких в северной столице никто не носит. А ему так нравятся сильные, веселые люди, которые непринужденно держатся, в разговоре находчивы, остроумны. Он решил пересилить свою робость, пересилить любыми средствами. Но как это сделать? Для начала можно давать себе небольшие задания и выполнять их.
Вот навстречу идет самоуверенный господин, по виду нэпман. Лев внушает себе: надо к нему подойти. Это трудно, невероятно трудно. Но он должен побороть свою застенчивость!
– Нельзя ли попросить вас ответить на один вопрос? – говорит он громко.
Нэпман останавливается.
– Почему вы носите бороду? – все тем же любезным тоном продолжает побледневший от напряжения юноша.
На следующий день он задает себе задачку потруднее: прогуляться по проспекту Двадцать Пятого Октября (так в ту пору назывался Невский) с привязанным к шляпе воздушным шариком.
Студенческие годы изменили Ландау. Сказалось влияние коллектива и преподавателей, но больше всего – та огромная внутренняя борьба, которая по плечу лишь сильным натурам. Исчезли его робость и застенчивость, он приучил себя не расстраиваться из-за пустяков, не разбазаривать время.
Работу над собой он держал втайне, во всяком случае, никогда ею не похвалялся. Только близкие друзья по отдельным репликам могли догадаться, чего она ему стоила. Дау пришел к выводу, что одинаково важны и сильный характер, и достойная цель. Для него эта цель – наука, физика. Несмотря на молодость, он научился ограждать себя: часы, отведенные для занятий, были заполнены только занятиями.
В этот период Лев занимался изучением квантовой механики: пройдет немного времени, и о его труде заговорят все физики. Он становился более общительным и разговорчивым, но девушек по-прежнему боялся. Он знал, что не нравится им, но и виду не показывал, что это имеет для него значение.
Дау были известны случаи, когда женщина порабощала влюбленного мужчину, поэтому он решил выработать некий свод правил, который бы полностью гарантировал его от опасности быть порабощенным. Главное, чтобы прекрасная особа никогда не завладела всем твоим существом. Надо сказать, этому правилу он следовал всю жизнь.
Юный Дау придумал классификацию для женщин: женщины бывают хорошенькие, красивые и интересные. У хорошеньких нос слегка вздернут, у красивых он прямой, у интересных носы «ужасно большие».
От внимания друзей Дау не укрылся тот факт, что он искал спасения от волновавших его юных созданий в обществе пожилых женщин.
Один из друзей как-то заметил, что Дау идет за какой-то девушкой по Невскому. Он не видел никого, кроме незнакомки, и, если бы на пути попался открытый люк, он очнулся бы только на дне колодца. Когда на следующий день у Дау спросили, как зовут девушку, он очень удивился:
– Как же я мог узнать ее имя?
– Очень просто: подойти и спросить.
– Это невозможно…
Дау стал членом знаменитого среди студентов «джаз-банда», возникшего года за полтора до того, как он закончил университет. Ядро «джаз-банда» составляли три мушкетера – Дау, Димус (Дмитрий Дмитриевич Иваненко), Джонни (Георгий Гамов) и одна девушка – Женя, Евгения Канегиссер, наделенная многими талантами, в том числе и умением слагать стихи.
Именно с легкой руки своего однокурсника Дмитрия Иваненко Лев получил новое имя – Дау. Ему очень понравилось это короткое красивое имя. Позже этим именем его стали называть физики всех стран.
– L'ane по-французски значит осел, то есть фамилия Ландау означает «осел Дау», – любил повторять Лев Давидович.
Стихи в «джаз-банде» слагались по любому поводу, они были злободневны и метки. Например, Димус искал комнату, после долгих поисков нашел, но вынужден был от нее отказался.
Три окна и площадь средняя,
Ванная и телефон,
Есть отдельная передняя,
Академии район.
Хоть прекрасно предложение,
Отрицателен ответ:
«Далеко буду от Жени я,
И трамвая к Дау нет…»
И Дау не сразу подыскал себе жилье. Вначале он попытался снять комнату у известной актрисы, но получил отказ. Это событие тоже попало в поэтические хроники «джаз-банда»:
Стан согнутый, глаз прищуренный,
Худ и бледен, как мертвец,
А Самойловой-Мичуриной
Нужен пламенный жилец.
Собирались у Ирины Сокольской (впоследствии она стала профессором физики Ленинградского университета) или у Евгении Канегиссер. Для вечеров специально писали скетчи, придумывали шарады. «Джаз-банд» даже издавал свой рукописный журнал, он назывался по-немецки «Physikalische Dummheiten» («Физические бессмыслицы»).
Душой компании был Дау. У него была привычка, войдя в комнату, подходить к каждому и спрашивать, не случилось ли с ним какой-нибудь истории. Чаще всего ничего особенного ни с кем не случалось. Тогда он предлагал очередную классификацию, как всегда, короткую и смешную, например, шуточную классификацию наук: науки бывают естественные, неестественные и противоестественные. В другой раз он знакомил слушателей с классификацией зануд: к первому классу относятся гнусы (скандалисты, драчуны, грубияны), ко второму – моралинники (выделяют продукт морали – моралин), к третьему – постники (отличаются недовольным, постным выражением лица), к четвертому – обидчивые (всегда на кого-нибудь в обиде).
Позднее Дау с сожалением говорил о судьбе своей университетской приятельницы Жени:
– Вышла замуж за иностранца и уехала за границу. Так погибла талантливая современная поэтесса.
– Она и в самом деле погибла?
– Для поэзии погибла. Настоящий поэт может писать стихи только на своем родном языке, живя на родине. А Женя Канегиссер писала действительно хорошо. Она откликалась на все, что происходило в нашем кругу. Вот, например, когда немолодой профессор Иоффе женился на подруге своей дочери и уехал в свадебное путешествие, Женя написала:
Иногда испанский замок
Вдруг спускается с небес.
В Иоффе вдруг вселился амок,
Или, проще, русский бес.
Натянувши нос Агнессе
И послав привет жене,
В комфортабельном экспрессе
С Асей двинулся в турне.
Как приятно лет на склоне
С капиталом и в чинах,
Развлекаясь в Барселоне,
Забывать о сединах.
Дау терпеть не мог академической «солидности» Иоффе (надо было слышать, как он произносил слово «маститый»!), поэтому часто декламировал эти стихи.
Женя же Канегиссер вышла замуж за талантливого австрийского физика Рудольфа Пайерлса, с которым познакомилась на одном из физических съездов. В 1931 году супруги уехали в Германию. Во время Второй мировой войны им пришлось перебраться в Англию.
Ландау и Пайерлс даже стали впоследствии соавторами, у них есть совместные работы. Пайерлс был своим человеком в кругу Ландау. Он немного говорил по-русски. Дау называл его Паинькой.
Члены веселого «джаз-банда» любили живопись и поэзию, часто вместе ходили в Эрмитаж, на поэтические вечера. Дау увлекся Блоком и Гумилевым. Он по-прежнему запоминал стихи с ходу, но если раньше читал их про себя, то теперь больше вслух.
Слава «джаз-банда» росла. На одно из его собраний Боб Кравцов, неутомимый организатор походов и экскурсий, привел Любу Симонову, студентку биологического факультета. Встретили ее радушно. Она оказалась великой почитательницей поэзии, готова была часами декламировать Ахматову и Блока, кроме того, занималась верховой ездой в школе Осоавиахима, была очень общительна и вскоре со всеми подружилась.
Много лет спустя Любовь Климентьевна Симонова вспоминала:
«Дау тогда был некрасив. Худой, согбенный, с торчащими передними зубами, он не пользовался успехом у девушек „джаз-банда“ и не добивался его. Но все любили его за остроумие и веселый нрав. Я особенно оценила его доброту. В 1929 году мне надо было на биофаке ЛГУ сдать высшую математику. Курс был небольшой, но я все запустила: не ходила на лекции и на лабораторные занятия, в результате не могла справиться. Когда Дау узнал об этом, он по доброте душевной начал приходить ко мне почти каждый день позаниматься со мной. Утром в день экзамена он забежал ко мне и показал еще один пример решения дифференциальных уравнений. Именно такой пример достался мне на экзамене. Если бы не Дау (денег на репетиторов у меня, конечно, не было), я, пожалуй, и не закончила бы университета».
О Дау вспоминала и Клавдия Васильевна Пугачева, по прозвищу Капля, познакомившаяся с ним позднее. Впоследствии она стала актрисой Театра имени Маяковского. Ее воспоминания во многом совпадают с воспоминаниями Любови Симоновой:
...
«Неправда, что Дау был застенчивый и мрачный. Я его запомнила очень находчивым, очень веселым. Он был не такой, как на фотографии: на снимке он лучше. Он был некрасив, но стоило ему начать говорить, и он вас очаровывал своими сияющими глазами, улыбкой. Среди друзей он выделялся озорством, неуемностью».
Когда много лет спустя одного из учеников Ландау попросили его описать, рассказать, какой он был, тот на минуту задумался и потом вдруг сказал:
– Он был похож на олененка, да, на олененка. Глазами в особенности – точно как у олененка.
Потрясающе интересное описание. Это именно то единственное сравнение, которое подходит лучше всего. Олененок он и есть олененок. Бэмби, вылитый Бэмби.
Его представления о жизни были крайне наивны. Как-то Дау случайно узнал, что двое его друзей – он и она – встречаются тайком от всех. Влюбленная пара, по мнению Дау, нарушила элементарные правила дружбы, и он рассорился с ними. Даже то, что провинившимся был Димус Иваненко, один из трех мушкетеров, основателей «джаз-банда», не смягчило Дау.
Была в поведении Ландау и какая-то бравада. Особенно это было заметно в его отношении к профессорам. Разумеется, он никогда им не дерзил, но его, мягко говоря, нельзя было упрекнуть и в чрезмерной вежливости. Однажды на экзамене преподаватель попросил его вывести какую-то формулу.
Ландау ответил:
– Сейчас выведу, но это к делу не относится.
Самовоспитание включало ряд правил, от которых Дау никогда не отступал. Например, он в рот не брал спиртного. Никогда, ни при каких обстоятельствах, ни капли. Сначала его по-хорошему, по-дружески пытались уговорить, что, мол, от одной рюмки еще никому не было плохо, что нельзя противопоставлять себя другим, что, если все поднимут бокалы, неприлично не поднять и тебе, что… да мало ли что еще говорят в таких случаях! Лев держался твердо: сломить его упорство было невозможно. Приятели распустили слух, что Дау смертельно боится стать алкоголиком: стоит попробовать – и он пропал. Нарисовали даже карикатуру: Дау шарахается от «зеленого змия». Если бы им был дан дар предвидения, они бы так не веселились: много лет спустя на чужбине один из них спился и умер от белой горячки…
Правилу не пить ни капли Лев Давидович следовал всю жизнь. В застолье ему всегда наливали в бокал нарзан или лимонад. И курение попало под запрет – он не хотел даже попробовать папиросу, как его ни просили.
Из следования подобным правилам складывалась линия поведения, которая помогла создать жизненную программу, выстроить собственную жизнь. Один из учеников Льва Давидовича, познакомившийся с ним в 1933 году, имел все основания сказать о нем: «Самодисциплиной он сумел превратить себя в человека, который смог быть счастливым».
Другой физик, один из ближайших друзей Ландау, Юрий Борисович Румер, воссоздал в своих воспоминаниях образ студента-ученого:
В читальном зале библиотеки Ленинградского университета стоит восемнадцатилетний мальчик с прядью черных волос, спускающихся на высокий красивый лоб. Он только что получил последний выпуск «Annalen der Physik». Здесь он обнаруживает первую статью Шредингера по квантовой механике «Квантование как проблема собственных знаний». Мальчик не отдает себе отчета в том, что наступает звездная минута его жизни и что этот момент предопределит все его будущее.
Он не все понимает в прочитанной статье, но все же продирается через нее. Эта статья, по его признанию, произвела на него столь же ошеломляющее впечатление, как и первое знакомство с теорией относительности.
Обычно будущий ученый узнает о своей науке из уст другого ученого, более опытного и старшего – своего учителя. Ландау не мог ни у кого учиться квантовой механике. Не потому, что не было хороших учителей, а потому, что самой квантовой механики еще не существовало. Он до всего должен был доходить сам.
Память об этом времени сказалась в его нелюбви к традиционному изображению ученого, стоящего на стремянке у верхней полки своей библиотеки. Ландау говорил: «Из толстых книг нельзя узнать ничего нового. Толстые книги – это кладбище, где погребены идеи прошлого».
В период столь своеобразного обучения Ландау выработал метод, сохранившийся у него на всю жизнь. Он проглатывал огромное количество научных журналов. Но в каждой статье определял только постановку задачи и затем смотрел в конец статьи, чтобы узнать результат. Промежуток не читал, утверждая: «Мне нужно узнать от автора, что он делает; как делать, я сам знаю лучше».
В 1926 году в журнале «Zeitschrift fur Physik» была напечатана первая научная работа Ландау «К теории спектров двухатомных молекул».
Статья восемнадцатилетнего студента – развитие идей Гейзенберга, Шредингера и других основателей квантовой механики.
«Когда я познакомился с общей теорией относительности Эйнштейна, я был потрясен ее красотой, – много лет спустя рассказывал Ландау ученикам. – Статьи Гейзенберга и Шредингера привели меня в восхищение. Никогда раньше я с такой ясностью не ощущал мощь человеческого гения».
В 1926 году студент пятого курса университета Лев Ландау поехал в Москву на V съезд русских физиков. Съезд открылся 15 декабря и продолжался пять дней.
1 2 3 4 5 6 7