««Вокруг света» 1987 – № 5 – с. 30-35.»:
Аннотация
Валентин Иванович Аккуратов не собирал специального фотоархива, за многие годы он сложился как-то сам собой. Те фотографии, которые мы публикуем, относятся к папанинской эпопее.
Валентин Аккуратов
Путешествие в прошлое

Не думал я, что полста лет спустя смогу заново, пусть по памяти, но совершить полет на Северный полюс; заново пережить в подробностях и деталях высадку папанинской четверки, вернуться к хлопотам нашей первой высокоширотной экспедиции; вспомнить товарищей молодыми крепкими парнями, отчаянно преданными идее освоения арктического Севера…
В тот год весна была ранняя, и мы с тоской смотрели, как под горячими лучами солнца исчезал снег. На Центральном аэродроме, откуда мы должны были улетать, появились лужицы и кое-где уже зачернела от оттепели земля. Вся Москва радовалась теплу и солнцу, но только не мы: стало ясно, что на лыжах из Москвы нам уже не взлететь. Пришлось срочно переставить машины на колеса, огромные, выше человеческого роста, а лыжи отправить поездом в Архангельск, где весной еще не пахло.
В составе экспедиции было пять самолетов. Три из них — машины Михаила Водопьянова, Василия Молокова и Анатолия Алексеева, — оборудованные специально, шли на полюс через остров Рудольфа. Четвертый, наш тяжелый самолет, вспомогательный, должен был следовать только до острова Рудольфа. Но впоследствии ситуация изменилась… Наш экипаж: командир — Илья Мазурук, второй пилот — Яков Мошковский (потом, на Рудольфе, он перешел на самолет Алексеева, а его место занял Матвей Козлов), первый бортмеханик — Диомид Шекуров, второй — Дмитрий Тимофеев и, наконец, штурман корабля — автор этих воспоминаний.
Пятый, двухмоторный самолет Павла Головина, должен был использоваться как разведчик погоды.
На флагманском водопьяновском корабле шла четверка зимовщиков: начальник научно-дрейфующей станции «Северный полюс» (потом она стала именоваться просто СП-1) — не раз зимовавший на полярных станциях Иван Дмитриевич Папанин; гидробиолог и врач Петр Петрович Ширшов; астроном и магнитолог — самый молодой из всей четверки — Евгений Константинович Федоров и радист Эрнст Теодорович Кренкель, известный коротковолновик, летавший в 1931 году в Арктику на цеппелине в совместной экспедиции с немцами. Здесь же, на флагмане, находились начальник высокоширотной экспедиции Отто Юльевич Шмидт и начальник полярной авиации Марк Иванович Шевелев, журналисты Лазарь Бронтман, Эрзя Виленский и кинооператор Марк Трояновский.
Для обеспечения работы на СП-1 нам предстояло доставить на льдину десять тонн груза — оборудование, снаряжение, продовольствие, топливо… Расчет был таков, что примерно за год эту льдину вынесет в Гренландское море, и там зимовщиков смогут снять ледокольные суда.
В Холмогорах, снова «переобув» свои самолеты в лыжи, мы подняли их в воздух и взяли курс на остров Рудольфа.
Перелет до Маточкина Шара протекал нормально. Но уже на этом отрезке стало ясно, что из-за погоды задуманный в Москве полет строем в условиях Арктики невозможен. Кроме того, при взлете промежуток времени между вырулившим на старт первым самолетом и последним доходил до часа. Задержка происходила оттого, что со стоянок самолеты надо было подтаскивать тракторами на взлетную дорожку. Тогда на аэродромах было всего по одному трактору, а снег обычно лежал глубокий. Взлетевший первый самолет, чтобы не тратить зря горючее, ложился на курс, не дожидаясь остальных. А в небе догнать, встретить друг друга мешали, как правило, и плохая погода, и отсутствие соответствующего навигационного оборудования.
Обычно большую помощь в полете нам оказывал радиополукомпас, но уже от Нарьян-Мара мы начинали замечать, что чувствительность его стала падать (надо сказать, это были первые у нас в авиации экспериментальные приборы). Еще в Москве при их установке штурманы настояли на том, чтобы в запас были взяты и радиокомпасы «Фейрчалд», испытанные во всех условиях полетов.
На Маточкином Шаре, одной из научных полярных станций на Новой Земле, из-за погоды мы задержались на пять дней. Используя это время, мы с Мазуруком поставили себе на борт радиокомпас «Фейрчалд», не снимая наш советский, чтобы довести его проверку до конца. То же самое позже, уже на острове Рудольфа, когда наши радиополукомпасы окончательно отказали, сделали и остальные три самолета. Но запасных радиокомпасов было всего четыре, а самолетов пять. Тогда-то Шмидт и распорядился снять «Фейрчалд» с нашего корабля и отдать его самолету — разведчику погоды.
Здесь, на Маточкином Шаре, наш экипаж едва не лишился возможности принимать участие в дальнейшем полете. Зная о господствующем направлении местного ветра «бора», достигавшего ураганной силы, все экипажи поставили свои самолеты на якорных стоянках носом к предполагаемому направлению ветра, крепко привязав их к бревнам, вмороженным в лед пролива. Но Анатолий Алексеев рассудил по-своему: поставил свой самолет хвостом к ветру, решил, что сила ветра благодаря обратному углу атаки будет прижимать самолет к земле и тем самым ослаблять напряжение тросов крепления.
Теоретически Алексеев был прав. Обладая большим авторитетом среди летного состава, он нашел даже последователей, но, к счастью, неожиданно обрушившийся ураган не позволил переставить самолеты по его способу. «Бора» задул с такой силой, что самолеты, стоя на привязи, подпрыгивали на месте, а винты медленно, как на ветряной мельнице, проворачивались. Чтобы добраться от зимовки к якорной стоянке, приходилось ползти вдоль натянутого троса.
Кажется, все было хорошо, ветер уже стал затихать, как вдруг в кают-компанию ввалился бортмеханик Сугробов и, мрачно сплюнув, отдирая сосульки льда с бровей, проговорил: «Чертова теория… оторвало хвост», — и тяжко опустился прямо на пол. Быстро одевшись, все бросились к самолету Алексеева. Сквозь тучи снежных игл, швыряемых порывами ветра, было смутно видно, как у высокого хвоста машины возились люди. Был сломан баллер руля. Ошибка Алексеева заключалась в том, что он не учел изменения поворота ветра. Боковой ветер и сломал руль.
Неспокойнее всех чувствовали себя мы. Наш самолет был запасным, и мы понимали, что если руль нельзя будет исправить, то снимут наш и поставят на самолет Алексеева, а нас оставят в Маточкином Шаре.
Не меньше нас переживал и сам Алексеев. Он был обескуражен своими расчетами. Опытнейший полярный летчик, это он в 1928 году спасал итальянскую экспедицию, когда погиб дирижабль при возвращении с полюса, отыскал в хаосе дрейфующих льдов погибающую группу Мальгрема… Но когда приходит беда в Арктике, люди все вместе. Золотые руки наших бортмехаников спасли положение. Баллер был восстановлен, и на рассвете 19 апреля все корабли поднялись в небо. Набирая высоту, мы направились вдоль берегов Новой Земли, чтобы перевалить через горы и потом взять курс на остров Рудольфа — исходную точку для штурма полюса.
Стояло чудесное арктическое утро. Впервые воздушные корабли летели на виду друг у друга. Почти прямо на севере всходило солнце, неправдоподобно огромное, пурпурное. Медленно поднимаясь, заливало оно потоками света белоснежные горы. Помню, ко мне в рубку вошел Мошковский и, удивленно показывая рукой на солнце, проговорил:
— Что случилось? Почему изменили курс? Должны идти на север, а идем куда-то на восток.
— Идем верно. На солнце не обращай внимания, — сказал я. — Скоро оно совсем не будет заходить. Это арктические широты, здесь не то еще увидишь…
Спустя три часа после старта на фоне ясного голубого неба начали отчетливо вырисовываться оледенелые вершины островов архипелага Земля Франца-Иосифа. Не заходя в памятную нам с Водопьяновым бухту Тихую, где в мае 1936 года мы из двух самолетов собирали один, наш самолет проследовал прямо на остров Рудольфа.
В то время карты архипелага были очень неточными. Конфигурация островов и их высоты никак не сходились с фактическими данными. Составленные австро-венгерской экспедицией Пайера в 1873 году и в 1896 году английским исследователем Джексоном, они мало соответствовали действительности, часто ставя штурманов в нелепое положение.
Вот показался самый северный остров архипелага. Как купол огромного раскрывшегося парашюта, четко рисовалась его закованная льдом вершина. Подойдя вплотную, легли в круг, осматривая и изучая выбранный нами с Водопьяновым в прошлом году во время разведывательного рейса трамплин для прыжка первой советской экспедиции на Северный полюс.
У подножия острова, с западной стороны, между бухтой Теплиц-Бэй и мысом Столбовым, в 1936 году была построена зимовка и временная база для воздушного отряда. Несколько жилых домов, баня, склады, радиостанция, радиомаяк. Все это расположено на голой базальтовой россыпи, покрытой зимой двухметровым пластом снега. С самолета был отчетливо виден маленький одинокий домик на берегу, где зимовал в 1933 году Евгений Константинович Федоров, рядом — цистерны, бочки, шлюпки… остатки базы американской и итальянской экспедиций Циглера и герцога Абруцкого в 1898–1905 годах.
Один за другим садятся самолеты на узкую полосу аэродрома, расположенного на куполе острова, и заруливают на якорную стоянку у занесенного снегом до трубы домика.
Сразу же после посадки мы, штурманы, начали определять девиацию магнитных компасов, пользуясь тем, что тракторы на ходу. Крутили тракторами самолеты по земле, определяя отклонение магнитной стрелки. На зимовку с купола спустились поздно. У входа в жилой дом полярники специально для нас поставили на задних лапах тушу замороженного белого медведя с большим ключом на блюде, накрытом полотенцем с надписью: «Ключ от Северного полюса».
Но увы, покосившийся крест над могилой американца Сигурда Майера напоминал, как трудно этим ключом воспользоваться. Исчезла в бездне океана и партия итальянского лейтенанта Кзерини, а где-то здесь, на одном из заснеженных мысов южной части острова, нашел последнее пристанище начальник первой русской экспедиции на Северный полюс лейтенант Георгий Седов.
Но мы были уверены, что достигнем полюса и не только для того, чтобы установить на нем флаг Родины, а чтобы оставить людей там и начать изучать тайны точки, где сходятся все меридианы, где курс — только южный, где полгода пуржистая ночь и полгода светит холодное яркое солнце… Сесть на льдину во что бы то ни стало, обжить, выяснить влияние льдов океана на судоходство вдоль берегов Евразии, познать, как зарождаются циклоны. Вся эта работа лежала на четверке папанинцев.
В большой теплой кают-компании за длинным столом было шумно, людно, еда — вкусная. Зимовщики засыпали нас вопросами о Большой земле. Разошлись по своим каютам глубокой солнечной ночью, но казалось, она даже не наступала, а тянулось долгое морозное утро.
На следующий день начались работы по подготовке к последнему этапу перелета — прыжку на льды полюса. Замелькали и солнечные и пуржистые дни, полные авралов и напряженного труда: откапывали самолеты из-под сугробов после пург, доставляли с берега океана сотни бочек с горючим на вершину острова, очищали самолеты — они все время покрывались коркой льда при стоянке на высоте 300 метров в постоянной облачности, висевшей над островом. Казалось, все готово. Дело за погодой. Прилетевший с нами синоптик Борис Дзердзиевский, многозначительно улыбаясь, сдерживал наш пыл, говорил, что погода для полюса еще не пришла. Наши разведывательные самолеты, зимовавшие на Рудольфе, часто летавшие в высокие широты за погодой, возвращались без нее.
Пятнадцать суток мы просидели на берегу моря в ожидании погоды.
Не веря в возможность полета на полюс строем, как ходят на парад, я в свободное от авралов время занялся переконструированием авиационного апериодического магнитного компаса в периодический, более чувствительный к воздействию слабого магнитного поля земли высоких широт, в надежде, что он будет работать до полюса. Для нашего самолета это было очень важно: не имея радиокомпаса «Фейрчалд», при полете в одиночку мы решили обеспечить себя надежно работающим магнитным компасом. Но, увы, как потом выяснилось, уже с восемьдесят пятой широты все магнитные компасы показывали скорее цену на дрова, нежели курс самолета к полюсу, ибо горизонтально составляющая сила земного магнетизма в высоких широтах настолько мала, что она не в состоянии удерживать картушку в плоскости меридиана.
5 мая самолет-разведчик ушел в глубокую разведку. Он достиг 87°, но экипаж не сообщил, что идет дальше, чтобы узнать погоду на самом полюсе. Связь оборвалась. Неожиданно погода испортилась. Что с ними? Мы напряженно ждали. А они уже кружили над нами, низкие тучи закрыли аэродром на куполе. Связавшись, наконец, с экипажем, мы узнали, что горючее у самолета на исходе. Стали готовить полосу внизу у зимовки, где была рабочая видимость. Перед самым островом у них вышел из строя радиокомпас. Мы включили радиомаяк, но, очевидно, вокруг острова образовались ложные равно-сигнальные зоны, и самолет, находясь в облаках, начал плутать где-то вблизи. И вдруг мы услышали шум моторов, тут же сообщили, что самолет только что прошел над нами. Бортрадист Стромилов принял наш сигнал и передал, что радиокомпас заработал. Видимость ухудшалась с каждой минутой, теперь туман наползал и на нижнюю площадку. Минуты тянулись мучительно долго. Сначала мы услышали приближающийся рев моторов с севера, а потом из облаков вынырнул самолет и с ходу сел на узкую короткую полосу. Бросаемся к нему. Из кабины выходят возбужденные и счастливые Павел Головин, Виктор Волков, Николай Стромилов и бортмеханики Николай Кекушев и Валентин Терентьев. Как оказалось, это были первые советские люди, пролетевшие над полюсом…
На следующий день была создана комиссия в составе Спирина, Шевелева, Папанина, Федорова и автора этих строк для разбора этого полета на полюс. Головин доложил, что радиомаяк был хорошо слышен до самого полюса, но магнитные компасы вели себя очень плохо:
1 2 3