Дело в
том, что вся энергия после использования превращается в тепло,
и с этой точки зрения сегодняшний уровень потребления энергии
на Земле - предельный: если его увеличить, произойдет таяние
полярных льдов, подъем уровня океана, изменение климата, одним
словом - экологическая катастрофа. Выходит, что на Земле
термоядерный реактор можно использовать лишь в пределах
имеющегося уровня потребления энергии. Все те наши потребности
и фантазии, которые сегодня являются нереальными по причине их
высокой энергоемкости, так и останутся нереальными, если мы не
найдем способа выбрасывать излишек тепла в космос, а это уже
означает взаимодействие с ним, т.е. преодоление межпланетного
барьера роста.
* * *
Итак, цивилизация ХХ-го века - это цивилизация стоящая перед
межпланетным барьером. Вот в чем ее суть, вот где глубинные
корни особенностей ее экономического и политического
устройства, ее идеологических и художественных течений.
История ХХ-го века распадается на две внешне очень непохожие
эпохи - до научно-технической революции и после. Если первый
период был периодом безраздельного властвования стандарта и
централизма, второй период, казалось бы, несет надежду на
возвращение индивидуальности вещам и людям.
В самом деле, после того как социальные завоевания
социализма подхлестнули борьбу трудящихся на Западе за
повышение уровня жизни, рабочая сила стала стоить так дорого,
что сделалось экономически выгодным создание и широкое
применение промышленных роботов. В соединении с другим
продуктом противостояния двух лагерей - компьютером - робот
может сам собирать информацию о заказчике и передавать ее
изготовляемому предмету. Причем стоимость процессов сбора и
передачи информации в результате автоматизации этих процессов,
будет совершенно ничтожной. Поясню это снова на примере обуви
(читатель может сам распространить этот пример на любой другой
товар). Представьте, что Вы пришли в обувной магазин 21-го
века. На экране дисплея Вы выбираете цвет и модель (а может
быть, создаете свою модель из предлагаемых элементов) и вводите
эти данные в компьютер. Затем вставляете ногу в сканирующее
устройство, которое мгновенно определяет форму ступни и по
проводам передает эту информацию в соседнюю комнату, где вместо
длинной конвейерной линии прошлых времен стоит один
единственный универсальный робот, способный выполнять любые
операции любым инструментом быстрее самого
высококвалифицированного рабочего. Через одну-две минуты Вам
приносят Ваши ботинки. Они нигде не жмут и их не надо
разнашивать. При этом стоимость их почти не отличается от
стоимости ботинок произведенных массовым способом. Возможно,
они даже дешевле: в их стоимость не входит стоимость хранения
на складе готовой продукции и ее транспортировки.
Широкое применение роботов может сделать невыгодным
массовое, централизованное производство. Оно может освободить
человека от механической работы, раскрепостить его творческие
силы. Но возвращение индивидуальности вещам и людям не
обязательно будет означать что силы мешающие преодолению
информационного равновесия перестали действовать. Они никуда не
денутся, покуда барьер роста не преодолен, покуда мы ограничены
в ресурсах. Они лишь изменят свою форму: перейдут из внешнего
мира в наш внутренний мир, сделаются менее заметными и потому
более опасными. Как и все предыдущие предбарьерные эпохи, наша
эпоха порождает человека с особой психологией - психологией
умеренности и смирения, ограничения своих материальных
потребностей.
Вспомним христианское смирение и аскетизм средневековой
Европы, стоявшей тогда перед межконтинентальным барьером. Или
же вспомним йогу - философию уводящую человека от
взаимодействия со средой, а значить и подменяющую развитие
простым перебором возможностей изначально заложенных в
человеческой психике. Такая интравертированная философия не
случайно родилась в стране, которую смогло вывести из застоя
лишь нашествие чужеземцев. Также не случайна популярность этой
философии в нашей, стоящей на грани застоя, цивилизации.
Однако главным механизмом создания психологии умеренности
стали в ХХ веке все же не религии, заимствованные у застойных
обществ прошлого, а новые, характерные для нашего времени
явления общественного сознания. Назовем их "сознательность" и
"реализм". В основе их - обожествление науки, приписывание ей
сверхъестественного всезнания и всепредвидения, слепая вера в
абсолютную правильность любой рекомендации, исходящей от жрецов
науки. Такая рекомендация воспринимается уже не как
рекомендация, а как приказ. Слушаться этих приказов означает
проявлять "реализм"; воспитать в себе привычку бездумно
следовать им значит стать "сознательным". Люди далекие от науки
(а таких большинство) чаще всего не понимают, что абсолютных
рекомендаций не существует. И дело даже не в том, что научные
знания ограничены. Любая рекомендация относительна уже хотя бы
потому, что она основана на очень и очень многих
предположениях, порою и не осознаваемых теми, кто готовит
рекомендацию. Например, кто-то может подсчитать сколько людей
будет на земном шаре через 50 лет, подсчитать сколько народу
сможет прокормить наша планета, увидеть, что начнется голод, и
на основе этих расчетов дать рекомендацию снизить рождаемость.
Расчеты могут быть совершенно правильными и есть смысл
следовать этой рекомендации, если... если люди не откроют новых
способов получения пищи, если у них не будет возможности
переселиться в космос, если... да мало ли какие могут быть
"если", о которых даже не подозреваем ни мы, ни составитель
рекомендации.
Любая рекомендация неизбежно отражает представления ее
автора о том, чего люди хотят и чего они не хотят, что им
доступно и что им недоступно. Но поскольку люди верят в эту
рекомендацию и следуют ей, она на самом деле начинает
предопределять их желания и возможности. Например, если люди
последуют рекомендации снизить рождаемость, то им вполне может
хватить пищи, производимой обычным способом, не возникнет
потребности в новых способах, и как следствие, новые способы
получения пищи не будут изобретены. Так авторы рекомендаций
ограничивают наши будущие возможности. Это ограничение
происходит от того, что открытие новых, непредвиденных
возможностей невозможно предвидеть (по определению) и авторы
рекомендаций исходят из наших сегодняшних возможностей, а мы
все, следуя этим рекомендациям, этот сегодняшний уровень
увековечиваем.
Вам наверняка знакома такая фраза: "осуществление этого
проекта привело бы к непредсказуемым последствиям". Она все
чаще мелькает на страницах газет, в радио и телепередачах, по
поводу самых разных проектов и означает она только одно:
проекту выносится смертный приговор. Нам уже вдолбили в голову,
что непредсказуемость - это очень плохо и ее надо всячески
избегать. Мы как будто забыли, что для первобытного человека
почти все, что его окружало было непредсказуемо, и если бы он
следовал нашей философии, современная цивилизация никогда не
была бы создана, ибо сделать непредсказуемое предсказуемым (то
есть познать его законы) можно лишь экспериментируя с ним. Да,
результаты эксперимента в новой, неизведанной области знаний
непредсказуемы, и потому очень опасны. Но если бы они были
предсказуемы, не было бы надобности в эксперименте.
Конечно, первобытному человеку вольготно было
экспериментировать - он рисковал меньшим, чем мы. В крайнем
случае, в ходе своих экспериментов по добыванию огня, он мог
спалить лес, в котором он жил. Но тогда ничто не мешало ему
переселиться в соседний лес. Мы же рискуем уничтожить всю
планету, в то время как средств переселиться на соседнюю у нас
пока нет. Но из этого вовсе не следует, что мы должны навсегда
отказаться от экспериментов. Из этого следует, что мы должны
создавать средства преодоления межпланетного барьера - не для
того, разумеется, чтобы погубить Землю и переселиться на другую
планету, но для того, чтобы перенести наши эксперименты в
"соседний лес", т.е. в космос, и таким образом сохранить Землю,
не пожертвовав для этого техническим прогрессом.
Но развивать технику можно лишь при наличии желания ее
развивать. Конечно, захотеть - еще не означает смочь, но для
того чтобы смочь, нужно, как минимум, захотеть. Философия
смирения, порожденная предбарьерной эпохой наносит удар именно
по нашим желаниям. Так называемый "реализм" учит нас, что
нельзя желать невозможного. Опасность подобного "реализма"
состоит в том, что если все поверят в то, что "невозможное"
невозможно, оно и в самом деле сделается невозможным. Простой
пример из прошлого: когда-то считалось, что человек никогда не
сможет летать, или видеть в темноте. Разве были бы у нас
сегодня самолеты и приборы ночного видения, если бы все, в том
числе и изобретатели, верили в невозможность этого.
Впрочем, для того, чтобы невозможное навсегда осталось
невозможным, необязательно, чтобы в невозможность верили все -
достаточно чтобы верило большинство. Изобретатели - люди,
которые желают невозможного, и не верят в его невозможность -
всегда были, есть и будут. Но сумеют ли они сделать невозможное
возможным во многом зависит от того, будет ли ощущаться
общественная потребность в этом. Иными словами - будут ли
достаточно много людей желать невозможного.
Между тем, "сознательный" человек предбарьерной эпохи
скромен в своих желаниях. Он знает, что ресурсов мало, и потому
довольствуется малым. Он знает, что эксперимент проводить
опасно, и потому отказывается от его проведения. Он усмирил
свои желания.
А может быть, он просто разучился желать? Променял свободу
мечтать на призрачную безопасность застойной цивилизации?
"Сознательный" человек конца ХХ-го века так же
предсказуем, как древнеегипетский раб, за спиной которого стоит
надсмотрщик с плетью или средневековый христианин, живущий под
страхом кары божьей, или, наконец, как полностью управляемый
рекламой человек-потребитель, созданный монополиями начала
ХХ-го века, хотя сам он считает себя полным антиподом всех
троих.
"Сознательному" не нужен надсмотрщик за спиной, потому что
он сидит у него в голове; ему не нужны цепи на руках и на
ногах, потому что нет цепей прочней и надежней тех, которыми
опутано сознание, и которые человек выковал для себя сам, и сам
на себя надел. Когда вечером диктор телевидения призывает его
выключить лампочку в сортире, он идет и выключает, и еще
гордится своей сознательностью, не понимая, что тем самым он
уменьшает потребность в поисках новых источников энергии, что
он загоняет планету еще глубже в ловушку ограниченных ресурсов.
А может быть и понимает, но... скажу вам по секрету: я сам,
услышав подобный призыв, начинаю думать "а не допустил ли я
ошибку в своих рассуждениях? Не проглядел ли чего?" и в конце
концов поддаюсь этим призывам. "Интериоризированный"
надсмотрщик свое дело знает...
Что касается бога, то для "сознательного" человека его место
заняла наука, точнее ее жрецы. Как и во все эпохи, жрецы
добиваются предсказуемого поведения небескорыстно: власть
жрецов держится на их способности предсказывать, а надежные
предсказания можно делать только тогда, когда никто не
производит экспериментов с непредсказуемыми последствиями. Нет,
жрецы от науки, конечно, не против прогресса вообще. Но они не
за всякий прогресс, а только за предсказуемый. Не за открытие
непредвиденных возможностей, а за перебирание и комбинирование
возможностей уже открытых. Осуществлять такой прогресс - все
равно что вертеть калейдоскоп: камешки все те же, а узоры
новые, и оттого создается впечатление что мы куда-то
продвинулись... Но упаси вас бог вместо калейдоскопа изобрести
телевизор - он пожирает столько энергии, на его изготовление
нужно столько ценных материалов, да еще не известно, что вы по
этому телевизору увидите - то ли дело безобидные узоры в
дешевом калейдоскопе! "
Так чего же мы все-таки хотим, когда говорим, что хотим
прогресса? Вопрос не такой уж простой, поскольку мы, будучи уже
наполовину "сознательными", не знаем вполне собственных
желаний. Предбарьерное общество слишком долго манипулировало
нашими желаниями, подавляя в нас чрезмерные, с его точки зрения
желания, и заменяя их более умеренными ("мы не можем
рассчитывать на телевизор при наших скромных возможностях, но
калейдоскоп даже лучше - он не так вреден для зрения.")
Даже сама постановка вопроса о скрытых, задушенных
"реализмом" желаниях может показаться "сознательному" человеку
опасной анархистской затеей. Между тем, окончательное
предназначение человека возможно будет состоять как раз в том,
чтобы желать невозможного. В самом деле, представим себе, что
земной цивилизации все же удалось избежать ловушки ограниченных
ресурсов и выйти на магистральный путь развития материи. Нет
оснований предполагать, что человеческое сознание и
человеческое общество являются наивысшими формами материи, выше
которых она развиться уже не сможет. Но тогда мы должны будем
рассматривать человека уже не как "венец творения", а как лишь
одну из ступеней в бесконечной лестнице развития.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18