Уши его, мнилось, по временам улавливали некие ускользающие шорохи, которые
не могли быть вполне идентифицированы с ночным шумом на убогих окрестных
улочках снаружи, и он поневоле задумывался о смутных, не относящихся к
нынешнему его положению вещах - наподобие музыки сфер и неизведанной,
недоступной человеку жизни в других измерениях, сосуществующей с нашей
собственной. Роджерс частенько разглагольствовал о таких материях.
Блуждающие искорки света в его погруженных во тьму глазах, казалось,
были склонный воспринять чуждую, необычную систему форм и движения. Он часто
размышлял об этих странных лучах, исходящих из неизмеримых глубин, которые
сияют перед нами при полном отсутствии всякого земного света, но никогда не
примечал, чтобы они вели себя так, как сейчас. В них не было безмятежной
бесцельности обычных световых вспышек - здесь присутствовала некая воля и
направленность, недоступные земному восприятию.
Потом возникло чувство, что вокруг него происходит непонятное движение.
Все окна и двери были плотно закрыты, и все же, вопреки царящей кругом
неподвижности, Джонс ощущал некую неоднородность даже в самом покое
воздушной сферы. Происходили какие-то неопределенные перемены давления -
недостаточно ощутимые, чтобы предположить гадостные прикосновения невидимых
простейших существ. Он испытывал также странный озноб. Все это начинало ему
не нравится. Воздух отдавал привкусом соли, словно бы он был смешан с густо
солеными подземными водами, и одновременно чувствовался легкий запах
непередаваемой затхлости. Никогда днем он не замечал, чтобы восковые фигуры
чем-нибудь пахли. Да и сейчас этот почти неуловимый привкус едва ли исходил
от них. Он был ближе к запаху экспонатов в каком-нибудь
естественно-историческом музее. Как ни странно, но в свете утверждений
Роджерса, что его фигуры имеют не вполне искусственное происхождение, могло
же случиться, что эти выдумки все же внушили самому Джонсу ложное
обонятельное восприятие. Да, надо ставить предел собственному воображению -
не его ли излишек и привел беднягу Роджерса к безумию?
И все же унылое безлюдье этих мест становилось просто убийственным.
Даже отдаленный бой часов, казалось, исходил из космических бездн. Мысль о
космосе напомнила Джонсу о той немыслимой фотографии, которую днем показывал
ему Роджерс - украшенный фантастической каменной резьбой зал с таинственным
троном, являвшийся, по словам этого безумца, только малой частью руин
трехмиллионнолетней давности, затерянных в недоступных безлюдных просторах
Арктики. Возможно, Роджерс и побывал на Аляске, но эта фотография, без
сомнения, не что иное, как искусственная имитация. Было бы нелепо признать
все это за реальность, вместе с фантасмагорическими изображениями и ужасными
символами. А эта чудовищная, как бы восседающая на троне фигура - что за
болезненный полет фантазии! Джонс начал прикидывать, как далеко от него
может сейчас находиться это жуткое восковое страшилище - возможно, оно
хранится за той тяжелой дощатой дверью с висячим замком. Но ни к чему
слишком много думать о восковом идоле. Разве этот зал не полон такими же
штуковинами? Иные из них, наверное, не менее ужасны, чем это неведомое
"Оно". А за тонкой холщовой занавеской, налево от него, расположена
запретная часть зала с ее бредовыми фантомами и надписью "Только для
взрослых".
По мере того, как протекали одна четверть часа за другой, близость
множества восковых фигур все неотвратимее действовала на нервы Джонса. Он
знал музей настолько хорошо, что даже в полнейшей темноте не мог отделаться
от всплывающих в памяти привычных образов. А темень эта и сама, похоже,
обладала свойствами расцвечивать их весьма зловещими красками. Порой
начинало казаться, что гильотина то и дело зловеще поскрипывает, а бородатое
лицо Ландрю - убийцы пятидесяти своих жен - искажается в безмолвной угрозе.
Из перерезанного горла мадам Демер будто бы исходил страдальческий стон, а
безголовые, безногие жертвы расчленителя трупов пытались все ближе и ближе
придвинуться на своих окровавленных обрубках. Джонс, в надежде, что страшные
образы сами собой потускнеют в воображении, плотно прикрывал веки, но все
было тщетно. Кроме того, стоило зажмурить глаза - и эти странные, поначалу
безобидные узоры из световых пятен под веками становились зловеще
вызывающими.
Неожиданно для себя он стал вдруг пытаться удерживать в памяти ужасные
образы восковых монстров, от которых только что мечтал отделаться, потому
что они стали уступать место чему-то еще более жуткому. Помимо воли
воображение его начало рисовать еще неведомые ему химерические чудовища,
населяя ими самые темные углы зала, и эти бесформенные, мерзкие, ублюдочные
порождения странным образом растекались, струились и ползли к нему, как к
добыче, загоняемой в ловушку. Черный Тсатхоггуа переливал сам себя из
жабоподобной готической горгульи в длиннейшую змеевидную кишку с тысячами
рудиментарных ножек, и весь тянущийся, как резина, расправлял в сумраке
чудовищные свои крылья, словно грозя прильнуть к непрошенному соглядатаю и
задушить его... Джонс обхватил себя руками, чтобы удержаться от крика. Он
чувствовал, что возвращается к давно забытым кошмарным видениям детства, и
заставил себя использовать весь свой зрелый разум, чтобы не допустить эти
фантомы в сознание. И это, как он обнаружил, возымело свое действие -
настолько, чтобы он осмелился снова включить фонарик. И, как бы ни были
страшны восковые фигуры в реальности, они не навевали сейчас такого ужаса,
какой струился от них в кромешной тьме.
Но и этого было недостаточно. Даже при свете фонаря Джонс не мог
отделаться от впечатления, будто один из краев холщовой занавески,
скрывавшей монструозную экспозицию "Только для взрослых", еле заметно, как
бы украдкой, подрагивает. Он знал, что находится там, и затрепетал от ужаса.
Воображение подсказывало ему очертания легендарного Йог-Сотота - то была
лишь груда радужных шаров, но она всегда поражала посетителей музея своей
зловещей многозначительностью. Что знаменовала собой эта проклятая косная
масса, тянущаяся к нему и бьющаяся на своем пути о зыбкую преграду? Правее
небольшая выпуклость на холсте обозначала острый рог Гнопх-Кеха, властного
мифического существа из гренландских льдов, передвигавшегося, по преданию,
то на двух, то на четырех, то на шести ногах. Желая изгнать все эти страхи
из головы, Джонс решительно направился к самой жуткой части зала с
включенным фонариком. Действительно, ни одно из его подозрений не имело под
собой никакой почвы. И все же - разве и сейчас еще не шевелились, медленно и
коварно, длинные лицевые щупальца великого Ктулху? Он знал и ранее, что они
способны легко изгибаться, но не сознавал того, что даже слабого тока
воздуха, вызванного его приближением, было достаточно, чтобы заставить их
шевелиться.
Вернувшись на место, он закрыл глаза, дав волю симметричным световым
искоркам под веками творить худшее из того, на что они были способны.
Далекие часы отбили один удар. Неужели всего лишь час ночи? Он направил луч
фонарика на циферблат и убедился, что так оно и есть. Действительно,
дождаться утра будет нелегко. Роджерс спустится сюда к восьми, немного
раньше Орабоны. Где-то в другой части подвала, видимо, горел свет, но ни
единый его луч не достигал сюда. Все окна здесь заложены кирпичом, и только
три узкие щели выходили во двор. Да, он нашел себе недурное занятьице,
нечего сказать!
Теперь слух его, очевидно, оказался полностью во власти галлюцинаций -
он мог бы поклясться, что слышит чью-то крадущуюся тяжкую поступь в рабочей
комнате, за запертой на ключ дверью. Ну какое ему дело до той невыставленной
восковой штуки, которую Роджерс именовал "Он"? Она пагубна по сути своей,
она привела своего творца к безумию, и даже фотография ее способна была
нагнать страху. Впрочем, ее еще не было в рабочей комнате; наверняка она
помещалась за той запертой на висячий замок дверью. И шаги в соседней
комнате, конечно, были игрой воображения.
Но, похоже, кто-то уже поворачивает ключ в замке. Включив фонарик, он
не увидел ничего, кроме старой шестифиленчатой двери в прежнем ее положении.
Он снова попытался, закрыв глаза, спокойно погрузиться во мрак, но сейчас же
последовала мучительная иллюзия негромкого скрипа - но на сей раз не
гильотины. Кто-то медленно, осторожно открывал дверь, ведущую в рабочую
комнату. Он удержал себя от крика. Довольно вскрикнуть раз, и он пропал.
Теперь слышалось нечто вроде мягкого шарканья чьих-то ног по полу, и этот
звук медленно приближался к нему. Нужно хранить самообладание. Разве не так
он поступил, когда казалось, что те ужасные шарообразные глыбы пытаются
приблизиться к нему? Шарканье, крадучись, подступало к нему все ближе, и его
решимости настал предел. Он не закричал, он просто вытолкнул из себя
вызывающий оклик:
- Кто здесь? Кто ты? Что тебе нужно?
Ответа не последовало, но шарканье все приближалось. Джонс не знал,
чего он больше боялся - включить фонарик или оставаться в темноте, в то
время, как нечто неизвестное все ближе подкрадывалось к нему. То, что
происходило в эти мгновения, резко отличалось от уже пережитых ужасов.
Пальцы его и горло спазматически сжимались. Молчать дальше было невозможно,
а мучительное ожидание во мраке начинало становиться невыносимым из всех
других вероятных состояний. Он снова вскрикнул истерически: "Остановись! Кто
здесь?", одновременно дав вспыхнуть все проявляющим лучам фонарика. Но тут
же, парализованный тем, что пришлось увидеть перед собой, выронил из рук
фонарик и издал несколько пронзительных воплей.
То, что подкрадывалось к нему во тьме, было гигантское черное существо
- полуобезьяна, полунасекомое. Шкура его складками покрывала тело, а
морщинистая, с мертвыми глазами, голова-рудимент раскачивалась, как у
пьяного, из стороны в сторону. Передние его лапы с широко раздвинутыми
когтями были протянуты вперед, а туловище напряжено в убийственно
злонамеренной готовности в резком контрасте с полнейшим отсутствием
какого-либо выражения на том, что можно было бы назвать лицом этого
существа. Когда раздались вопли и вслед за тем мгновенно воцарилась темнота,
оно рванулось вперед и в один миг распластало тело своей жертвы на полу.
Сопротивления оказано не было, так как непрошеный свидетель ночных ужасов
оказался в глубоком обмороке.
Но, очевидно, обморок длился не более момента, потому что сознание
вернулось к жертве, когда невероятное существо, все еще неуклюже,
по-обезьяньи волокло ее сквозь мрак. Что заставило Джонса полностью очнуться
- это звуки, производимые чудовищем. То был человеческий голос, и голос этот
был знаком ему. Только одно живое существо могло произносить хриплые,
лихорадочные восклицания, являвшие собой гимн вновь открытому чудовищному
божеству.
- Йе! Йе! - завывало оно. - Я иду, о Ран-Тегот, я иду к тебе с пищей.
Ты долго ждал и питался скудно, но теперь получишь обещанное. Оно больше
того, что ты ждал, это не Орабона, но одна из тех тварей рангом повыше, что
сомневались в тебе. Ты произведешь его в ничто, ты выпьешь его кровь вместе
с его сомнениями и тем самым сделаешься сильным. А потом он будет показан
другим людям как свидетельство твоей славы... О Ран-Тегот, бесконечно
великий и непобедимый, я твой раб и Верховный Жрец! Ты голоден, и я дам тебе
пищу. Я прочел твои знаки и повел тебя к могуществу. Я буду питать тебя
кровью, а ты меня - своей мощью... Йе! Шуб-Ниггурат! Священный Козел с
Легионом младых!
В единый миг все страхи ночи спали с Джонса как сброшенный за
ненадобностью плащ. Он снова был хозяин своему рассудку, ибо знал, что ему
грозит совершенно земная, материальная опасность. Ему противостояло не
страшилище из легенд, но опасный безумец. То был Роджерс, наряженный в
чудовищное одеяние, сотворенное по его собственному безумному замыслу к
моменту ужасного жертвоприношения в честь сатанинского божества выделанное
из воска. Теперь было ясно, что он вошел в рабочую комнату через заднюю
дверь, надел свою ужасающую личину и перешел в зал, чтобы схватить умело
завлеченную ловушку и уже сломленную ужасом жертву. Он очень силен, и если
оказывать ему сопротивление, то действовать надо стремительно. Джонс решил
использовать уверенность безумца, что жертва не скоро очнется, и напасть на
него неожиданно, когда хватка немного ослабнет. Чутье подсказало ему, что
вот сейчас противник переступает порог рабочей комнаты, погружаясь в ее
чернильную тьму.
С энергией, приданной ему смертельным страхом, Джонс совершил мощный
неожиданный рывок из полулежачего положения, в котором его тащили по полу. В
единый миг он высвободился из рук ошеломленного маньяка, а следующим ловким
броском во тьму попытался схватить его за горло, но оно оказалось странным
образом чем-то прикрытым. Завязалась отчаянная схватка не на жизнь, а на
смерть. Единственным верным шансом Джонса на спасение была его постоянная
атлетическая тренированность - безумный его противник, свободный от любых
условностей честной игры или приличий и даже от инстинкта самосохранения,
являлся сейчас слепой машиной свирепого разрушения, столь же грозной, как
волк или пантера.
Место жестокой схватки во тьме обозначали порой только гортанные вопли
маньяка.
1 2 3 4 5 6