Он
снаряжал корабли, приобрел верфи близ Майл-Энд-Ков, принимал участие в
перестройке Большого Моста в 1713 году и церкви Конгрегации на холме, и
всегда казался человеком неопределенного возраста, однако не старше
тридцати- тридцати пяти лет. Когда прошло несколько десятилетий со времени
его прибытия в Провиденс, это странное явление было замечено всеми; Карвен
всегда объяснял его тем, что предки его были людьми крепкими, а сам он
предпочитает простую жизнь без излишеств, благодаря чему смог хорошо
сохраниться. Горожанам было не совсем ясно, как можно согласовать слова о
простой жизни с постоянными ночными путешествиями купца, никого не
посвящавшего в свои тайны, со странным светом, который всю ночь виднелся
из его окон; и они были склонны приписать его моложавость и долголетие
совсем другим причинам.
Многие считали, что он обязан этим химическим опытам, постоянному
смешиванию и выпариванию разнообразных веществ. Поговаривали о каких-то
странных субстанциях, которые он привозил на своих кораблях из Лондона и с
островов Вест-Индии или выписывал из Ньюпорта, Бостона и Нью-Йорка; и
когда старый доктор Джейбз Бовен, приехавший из Рехобота, открыл свою
аптеку напротив Большого Моста, под вывеской "Единорог и Ступки", не
прекращались разговоры о разных зельях, кислотах и металлах, которые
молчаливый отшельник покупал и заказывал у доктора.
Подозревая, что Карвен обладает чудесными, никому кроме него не
доступными медицинскими знаниями, множество людей, страдающих разными
болезнями, обращались к нему за помощью. Но несмотря на то, что он поощрял
это, правда, не особенно горячо, и всегда давал им в ответ на их просьбы
декокты необычного цвета, было замечено, что его советы и лекарства
приносили очень мало пользы. Наконец, когда прошло свыше пятидесяти лет с
того дня, как он поселился в городе, а между тем его лицо и весь внешний
вид изменились не более, чем лет на пять, по городу поползли зловещие
слухи- и теперь уж люди были довольны, что Карвен ни с кем не общается,
предпочитая одиночество.
Частные письма и дневники, относящиеся к тому времени, рассказывают
также и о многих других причинах, из-за которых люди дивились Джозефу
Карвену, боялись его и наконец стали избегать, как чумы. Всем известна
была его страсть к посещению кладбищ, где его видели в любое время суток и
при разных обстоятельствах, однако никто не мог обвинить его в
каком-нибудь святотатственном проступке. У него была ферма на Потуксет
Роуд, где он обыкновенно проводил лето и куда, по свидетельству очевидцев,
часто направлялся верхом в жаркий полдень или самое глухое время ночи. Там
его единственными слугами и работниками была супружеская чета индейцев из
племени наррагансетт - муж, немой, покрытый какими-то странными шрамами, и
жена, неимоверно уродливая, может быть, из-за примеси негритянской крови.
В пристройке к дому помещалась лаборатория, где проводились химические
опыты. Любопытные возчики и рассыльные, которые доставляли на ферму
бутылки, бутыли, мешки и ящики, внося их через .низенькие задние дверцы,
делились своими впечатлениями о фантастических плоских стеклянных сосудах,
тиглях для плавления металлов, перегонных кубах и жарко пылающих печах,
которые они видели в низкой комнате со стенами, покрытыми полками; они
пророчествовали шепотом, что молчаливый "химик" (они хотели сказать
"алхимик") скоро обязательно найдет философский камень.
Ближайшие соседи Карвена - Феннеры, жившие за четверть мили от фермы -
рассказывали еще более удивительные вещи о странных звуках, которые, как
они утверждали, ночью доносились из сельского дома Карвена. Это были
пронзительные вопли, говорили они, и какой-то сдавленный вой; им казалось
подозрительным, что на ферму доставлялось по разным дорогам огромное
количество всякой еды и одежды, так как трудно было вообразить, чтобы
одинокий пожилой джентльмен и пара слуг могли съесть столько молока, мяса
и хлеба и износить столько прочного шерстяного платья.
Каждую неделю доставлялись новые припасы, а с ферм Кингстауна гнали
целые стада скота. Тяжелое чувство внушало также большое каменное здание
во дворе фермы, у которого вместо окон были узкие бойницы.
Бездельники, день и ночь шатающиеся по Большому Мосту, многое могли
рассказать о городском доме Карвена, находящемся в Олни-Корт; не столько о
красивом новом жилище отшельника, построенном в 1761 году, когда Карвену
должно было исполниться сто лет, сколько о его первом доме, низеньком, со
старинной мансардой, чердаком без окон, со стенами, обшитыми тесом; со
странной настойчивостью Карвен проследил за тем, чтобы все бревна и доски
были сожжены после сноса дома. Нужно сказать, что здесь было меньше тайн,
чем на ферме, но постоянный свет в окнах в самое необычное время,
несокрушимое молчание двух чернокожих, вывезенных неведомо откуда, которые
были единственной прислугой в доме, внушавшее ужас неразборчивое
бормотание невероятно старого француза-домоправителя, ни с чем не
сообразное количество пищи, доставляемое, по свидетельству очевидцев, в
дом, где проживало только четыре человека, странные и пугающие голоса,
которые вели приглушенные споры в совершенно неподходящее для этого время,
- все это, вместе со слухами, ходившими о ферме в Потуксете, заслужило
этому месту недобрую славу.
В избранных кругах также не обходили вниманием дом Карвена; ибо,
приехав в Провиденс, он постепенно проник в церковные и торговые сферы
города, приобрел при этом самые приличные знакомства и, казалось, получал
искреннее и неподдельное удовольствие от общения с этими людьми.
Он был из хорошей семьи - Карвены из Салема пользовались широкой
известностью в Новой Англии. В городе узнали, что Джозеф Карвен еще в
ранней юности много путешествовал, некоторое время прожил в Англии и
совершил по крайней мере две поездки на Восток; его речь, когда он
удостаивал кого-нибудь разговором, могла бы исходить из уст образованного
и изысканно воспитанного англичанина. Но по неизвестным причинам Карвен не
любил общества. Никогда не проявляя явной невежливости к посетителям, он
был чрезвычайно сдержан, словно воздвигая между ними и собой невидимую
стену, так что они не решались сказать ему что-либо, опасаясь, что эти
слова прозвучат пошло и бессмысленно.
В его поведении сквозило какое-то загадочное, презрительное
высокомерие, словно он, общаясь с некими неведомыми и могучими существами,
стал считать людей скучными и ничтожными. Когда доктор Чекли, знаменитый
острослов, назначенный ректором в Королевскую Церковь, приехал в Провиденс
из Бостона в 1733 году, он не упустил случая посетить человека, о котором
так много слышал; но визит был весьма кратковременным, потому что он
уловил некий мрачный подтекст в речах любезного хозяина. Однажды зимним
вечером, когда Чарльз беседовал со своим отцом о Карвене, юноша сказал,
что много дал бы, чтобы узнать, какие слова таинственного предка так
поразили жизнерадостного ректора, что все составители мемуаров в один
голос подтверждают нежелание доктора Чекли повторить хоть что-нибудь из
услышанного; Добряк был поистине шокирован и с тех пор при одном
упоминании имени Карвена вмиг лишался своей прославленной веселости.
Более определенной и ясной была причина, из-за которой другой, столь же
остроумный и образованный человек, такого же почтенного происхождения, как
доктор Чекли, избегал высокомерного отшельника. В 1746 году мистер Джон
Мерритт, пожилой английский джентльмен, имеющий склонность к литературе и
науке, приехал из Ньюпорта в Провиденс, который быстро затмил былую славу
Ньюпорта, и построил красивый загородный дом на Перешейке, в месте,
которое сейчас стало центром лучшего жилого района. Он жил как английский
аристократ, окружив себя комфортом и роскошью, первым в городе стал
держать коляску с ливрейным лакеем на запятках, и очень гордился своим
телескопом, микроскопом и тщательно собранной библиотекой, состоящей из
книг на английском и латинском языках. Услышав, что Карвен является
владельцем лучшего собрания книг в городе, мистер Мерритт сразу же нанес
ему визит, и был принят с гораздо большей сердечностью, чем кто-либо из
прежних посетителей. Его восхищение огромной библиотекой хозяина дома, где
на широких полках рядом с греческими, латинскими и английскими классиками
стояла солидная батарея философских, математических, и прочих научных
трактатов, в том числе труды Парацельса, Агриколы, Ван Хельмонта Сильвиуса
Глаубера Бойля Берхааве, Бехера и Шталя, побудило Карвена предложить
своему гостю посмотреть также ферму и лабораторию, куда он никого прежде
не приглашал; и они тотчас же вместе отправились туда в коляске Мерритта.
Мистер Мерритт говорил впоследствии, что не видел на ферме ничего
действительно ужасного, но утверждал, что сами названия сочинений,
посвященных магии, алхимии и теологии, которые Карвен держал в комнате
перед лабораторией, внушили ему непреходящее отвращение. Может быть, этому
способствовало выражение лица владельца фермы, когда он демонстрировал
свои приобретения. Странное это собрание, наряду со множеством редкостей,
которые мистер Мерритт охотно поместил бы, по собственному его признанию,
в свою библиотеку, включало труды почти всех каббалистов, демонологов и
знатоков черной магии; оно было также настоящей сокровищницей знаний в
подвергаемой здравомыслящими людьми сомнению области алхимии и астрологии.
Мистер Мерритт увидел здесь книгу Гермеса Трисмегиста в издании Менара,
"Турба философарум", "Книгу исследований" аль-Джабера, "Ключ мудрости"
Артефия; каббалистический "Зохар", серию изданий Питера Джемма, в том
числе "Альберт Великий", издание Затцнера "Великого и непревзойденного
искусства" Раймунда Луллия, "Сокровищница алхимии" Роджера Бэкона, "Ключ к
алхимии" Фладда, "О философском камне", сочинение Тритемия); все эти
таинственные книги теснились на одной полке. В изобилии были представлены
средневековые еврейские и арабские ученые и каббалисты, и доктор Мерритт
побледнел, когда, сняв в полки тонкий том, носящий невинное название
"Закон ислама", увидел, что в действительности это запрещенный и
подвергнутый проклятию "Некрономикон" - книга об оживлении мертвецов,
принадлежащая безумному арабу Абдулу Альхазреду, о которой он слышал
несколько лет назад чудовищные вещи; люди передавали их друг другу
шепотом, после того, как узнали о чудовищных обрядах, совершавшихся в
странном рыбацком городке Кингспорте, в провинции Массачусетс.
Но, как ни странно, сильнее всего достойного джентльмена поразила одна
мелочь, которая внушила ему неясное беспокойство. На большом полированном
столе лежал сильно потрепанный экземпляр книги Бореллия, на полях и между
строк которого было множество загадочных надписей, сделанных рукой
Карвена. Книга была открыта почти на середине, и строчки одного параграфа
были подчеркнуты такими жирными и неровными линиями, что посетитель не
смог удержаться и прочел это место книги знаменитого мистика. Содержание
ли подчеркнутых строк или особый нажим проведенных пером линий, почти
прорвавших бумагу, - он не мог сказать, что именно, - но все вместе
внушило посетителю непонятный ужас. Он помнил этот отрывок до конца жизни,
записал его по памяти в своем дневнике и однажды попытался процитировать
своему близкому другу доктору Чекли, но не дошел до конца, увидев, как
потрясен жизнерадостный ректор. Отрывок гласил:
"Главные Соки и Соли (сиречь Зола) Животных таким Способом
приготовляемы и сохраняемы быть могут, что Муж Знающий в силах будет
собрать в доме своем весь Ноев Ковчег, вызвав к жизни из праха форму
любого Животного по Желанию своему; подобным же методом из основных Солей,
содержащихся в человеческом прахе, Философ сможет, не прибегая к запретной
Некромантии, воссоздать тело любого Усопшего из Предков наших, где бы сие
тело погребено ни было".
Однако самые зловещие слухи ходили о Джозефе Карвене возле доков,
расположенных вдоль южной части Таун-Стрит. Моряки - суеверный народ, и
просоленные морские волки, из которых состояли команды шлюпов,
перевозивших ром, рабов и патоку, каперов и больших бригов, принадлежащих
Браунам, Кроуфордам и Тиллингестам, осеняли себя крестным знамением и
складывали пальцы крестом, когда видели, как худощавый, обманчиво молодой,
желтоволосый Джозеф Карвен, слегка сгорбившись, заходил в принадлежавший
ему склад на Дублон-Стрит или разговаривал с капитанами и суперкарго у
длинного причала, где беспокойно покачивались его корабли. Даже служащие и
капитаны, работающие у Карвена, боялись и ненавидели его, а все члены его
команды были сбродом смешанных кровей с Мартиники, из Гаваны или
Порт-Ройала. По правде говоря, именно то обстоятельство, что команда
Карвена так часто менялась, было основной причиной суеверного страха,
который моряки испытывали перед таинственным стариком. Команда, получив
разрешение сойти на берег, рассеивалась по городу, некоторых моряков
посылали по всей вероятности с разными поручениями. Но когда люди вновь
собирались на палубе, можно было побиться об заклад, что одного-двух
обязательно недосчитаются. Эти поручения большей частью касались фермы на
Потуксет Роуд; ни одного из моряков, отправленных туда, больше не видели,
все это знали, и со временем Карвену стало очень трудно подбирать свою
разношерстную команду. Почти всегда, послушав разговоры, ходящие в гавани
Провиденса, несколько человек сразу же дезертировали, и заменять их новыми
членами команды, завербованными в Вест-Индии, стало для Карвена очень
трудно.
К 1760 году Джозеф Карвен фактически стал изгоем; с ним никто не хотел
знаться, ибо его подозревали в связи с дьяволом и во всевозможных ужасах,
которые казались тем более угрожающими, что ни один из горожан не мог
сказать внятно, в чем они заключаются, или даже привести хоть одно
доказательство того, что эти ужасы действительно происходят.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4