Однако на этот раз танец был медленный, они танцевали обнявшись. Она прильнула к нему, положив голову на его плечо. Он рукой гладил ее волосы.
Айдын с нескрываемой завистью смотрел на них.
Эльдар предложил:
— Давай выпьем за тебя! Выпили.
— Увидишь, что я еще сделаю! — похвастался Эльдар. Айдын спросил:
— А кем ты сам будешь?
— Сам я, Айдын, буду большим художником. Мастером! Все эти должности, ответственные посты — временное явление. В сущности, я отдам всего себя режиссуре и актерству. Буду и режиссером, и актером. У меня будет свой театр… Вот говорят: театр Товстоногова. Или там театр Охлопкова. Понимаешь? Я создам такой же театр. Свой!
— Само собой, машина?
— Конечно, будет и машина. Я сам буду водить ее, но и шофер будет. Всякий раз в день премьеры моя «Волга» будет подкатывать к дому Рены. Всякий раз от меня — десять билетов: ей самой, ее мужу. Пусть берет в театр кого хочет мать, отца, подруг.
Айдын предложил:
— Выпьем за тебя.
— Выпьем. Знаю, Айдын, ты думаешь, я пьян. Клянусь тебе, я ни капельки не пьян. Смотри, сколько пью — не берет меня. Знаю, ты в душе не веришь мне. Возможно, смеешься… Но, клянусь, все это будет, все будет! Имя, машина, деньги!..
— Знаю, Эльдар, верю: все это будет. Только не скоро… Нам тогда будет уже много лет. Ты понимаешь, если бы все это было сейчас, сегодня, когда мы молоды!
Музыканты не спеша укладывали свои инструменты. Зал почти опустел. Часть светильников погасла.
Ветер с моря развевал шторы на окнах.
— Он пришел пьяный в дым, — сказала Хаджар.
— Где он пил, с кем?
— Откуда я знаю? — Помолчав, добавила: — Бедняга пьет с горя. Молодой, хочет развлечься, погулять. Что он видел в жизни — твою физиономию?
В комнате было темно. Фейзулла повернулся на кровати в сторону жены:
— Знаешь, Хаджар, я все время думаю… Ты верно говоришь… Почему он должен страдать из-за меня? Почему должен стыдиться меня? Почему мы не откроем ему правду? Почему не скажем: «Детка, ты тоже сын большого человека! Твой отец был одним из самых избранных…»
Он не мог видеть в темноте лицо Хаджар. Но в тот же миг ощутил на своих губах ее ладонь. Она зажала ему рот. Шептала:
— Молчи, молчи… Слышишь?
Фейзулла и сам знал, что никогда не осмелится сказать Эльдару правду.
Это было давно. Искендер Мурадалиев ехал на «Победе» с женой и семимесячным сыном в Шушу на отдых. Опасаясь зноя, в дорогу двинулись под вечер. Июль выдался на редкость жарким. Смеркалось, когда в районе Хурдалана они подъехали к железнодорожному переезду. Шофер Искендера не заметил приближающегося поезда. Халатный стрелочник не удосужился опустить шлагбаум. На переезде водитель хотел переключить скорость — с третьей на вторую. Неожиданно заглох мотор, машина остановилась на пути поезда, который надвигался на них с неотвратимостью рока. Гамар, увидев набегающие огни паровоза, закричала, лишилась чувств. В последний миг Искендер, подчиняясь инстинктивному импульсу, выхватил ребенка из, рук жены и выбросил из окна машины за полотно железной дороги.
Младенец остался жив. У него лишь была повреждена левая нога. Все остальные погибли. Когда тело Гамар омывали в мечети, из груди ее сочилось молоко.
У Хаджар и Фейзуллы детей не было. Они забрали ребенка, усыновили, вырастили, воспитали. Скрыли от него судьбу родителей.
Наутро Эльдар сидел за столом и пил кефир. Голова его раскалывалась от боли.
Фейзулла побрился, оделся и хотел уходить.
— Фейзулла, — сказала Хаджар, — завтра у вас премьера, достань и нам билеты. Два — для нас: Эльдару и мне, два — для Ана-ханум, они просили.
— Я не пойду, — бросил Эльдар. Фейзулла развел руками:
— Трудно, Хаджар. Из-за билетов смертоубийство!
— Хорошенькое дело!.. — сердито передернула плечами жена. — Даже не может достать билеты в театр, где работает! Каким никчемным сотворил тебя аллах! Удивительно!
— Ну, будет, будет, опять начала. Соседке ничего не обещай. Эльдар не хочет идти, а тебе я достану.
Спускаясь по лестнице, услышал сзади голос Хаджар:
— Смотри, без билета домой не приходи! Понял?!
Кассир замотал головой:
— Нет, нету, нету! Не осталось ни одного.
— Но ведь я работаю в этом театре.
— В театре работает двести семьдесят человек. Он отправился к администратору.
— Клянусь тебе, Фейзулла, на завтра и послезавтра не могу ничего сделать, заверил тот. — На один из ближайших дней — пожалуйста, сколько угодно билетов.
Он приуныл. Обращаться к Сиявушу ему не хотелось, однако иного выхода не было.
В кабинет Сиявуша то и дело входили люди. Входили, выходили.
— Как это он не может прийти?! — кричал Сиявуш. — Придет, если даже околеет после этого! Завтра спектакль, а он номера откалывает!
Кто-то сказал:
— Сегодня утром умерла его теща.
— Пусть окочурится вся его родня, но завтра вечером он должен быть здесь. Кем я заменю его в этом бедламе?! Зазвонил телефон, Сиявуш поднял трубку.
— Нет, — ответил он, — завтра вечером, послезавтра днем и вечером. Затем другой спектакль. Да.
Повесил трубку. Обернулся к стоящему у двери парню.
— Аслан, укажи в программе: вместо Салимова — Гаджиев. Сабир, а ты скажи, пусть завтра в спектакле на стол поставят не черный телефон, а белый. Тот, вчерашний.
Опять раздался звонок. Сиявуш взял трубку.
— Да… Да, это я, пожалуйста… Добрый день… Извините, сейчас нет возможности. Позвоните в понедельник.
Едва он положил трубку, телефон снова зазвонил.
— Да, да… Нет, на завтра ничего не могу сделать. Не осталось ни одного билета. Знаю, очень хорошо. Я весьма уважаю вашу газету, но завтра это невозможно. Я распоряжусь на послезавтра.
Положил трубку.
— Аслан, попроси Шарифу-ханум, пусть зайдет ко мне! — Он заметил стоящего в углу Фейзуллу. — Кябирлинский, а тебе что?
Фейзулла сделал шаг вперед.
— Сиявуш-муаллим, у меня к вам просьба… Поверьте, мне очень неудобно…
— Кябирлинский, не тяни. Говори, что надо?
— Может, вы мне… один билетик… на завтра… Сиявуш решительно прервал его:
— Нет.
— Что?
— Я говорю — нет. Я не раздаю билеты. Напрасно ты пришел ко мне за этим. Опять зазвонил телефон. — Да… Это я… буду… Извините, пожалуйста, сейчас буду. — Положил трубку. — У меня, Кябирлинский, и без тебя голова кругом идет. И выбежал из комнаты.
Фейзулла медленно спустился вниз, вышел из театра, поехал в радиостудию.
Тяжело поднимался по лестнице. Что он скажет жене? С каким лицом вернется домой?
— Что с тобой, Кябирлинский? Отчего такой мрачный? Что-нибудь случилось?
Фейзулла узнал голос Меджида. Поднял голову.
— Нет, ничего, Меджид… Просто думаю…
— О чем? К добру ли?
— Думаю, какой смысл жить на земле такому человеку, как я?
— Вот это да!
— Я прожил на свете шестьдесят лет, и выходит — зря. Чего я стою? Кто уважает меня? Завтра умру — никто не заметит, никто не вспомнит. Через месяц все забудут, как меня звали.
— Что это ты ударился в самокритику?
— Понимаешь, Меджид, иногда человек кладет перед собой папаху и начинет думать о прошлом. Вся моя жизнь проходит у меня перед глазами, как кинолента. Вижу, я в самом начале не пошел поправильному пути. И вся моя жизнь полетела насмарку, а сейчас уже поздно.
— Что случилось, Кябирлинский? Это что за упадническая философия? Может, тебе что сказали? Оскорбили? Скажи, кто? Клянусь, я разделаюсь с мерзавцем. Не дам тебя в обиду!
— Эх, Меджид, Меджид!.. Сорок лет я работаю в театре, а к гардеробщику и то больше уважения. Меня за человека не считают. Никакого внимания. Даже билет на спектакль пожалели!
Они шли по коридору. Им встретился Эльдар. Увидев Фейзуллу и Меджида, отвернулся в сторону.
Это не укрылось от Меджида. В глазах его зажегся бесовский огонек, губы искривились ухмылкой.
— Не унывай, Кябирлинский, — сказал он и свернул в боковой коридор.
Фейзулла записал свою роль, перекусил в буфете булкой с кефиром. Вышел из здания. Кто-то окликнул его. Он обернулся. Меджид, высунувшись из окна второго этажа, махал ему рукой:
— Кябирлинский, вернись, пожалуйста! Фейзулла пошел назад. Меджид встретил его на лестнице.
— Ты огорчил меня своим настроением, Кябирлинский, я был в месткоме, поговорил там. Вот тебе пригласительный билет на два лица. Но не в ваш театр, а в академию. И не на завтра — на сегодня. Завтра, я знаю, у тебя спектакль, ты занят. Хватай под мышку жену и ступай в академию, сегодня там грандиозное торжество. Вот, смотри, здесь написано: юбилей Данте — Данте великий итальянский поэт, жил семьсот лет тому назад. И еще смотри: я распорядился, чтобы тут написали твое имя и фамилию.
Фейзулла взял в руки пригласительный билет. Действительно, сверху было помечено: «На два лица». Дальше следовало:

«Уважаемый товарищ Фейзулла Кябирлинский!
Приглашаем вас на торжественный вечер, посвященный 700-летию со дня рождения великого итальянского поэта Данте Алигьери.
Первое отделение: доклад о жизни и творчестве Данте.
Второе отделение: большой концерт.
Начало в 20 часов».

Внизу дата — 11 мая. Как раз сегодня.
Меджид наставлял:
— Оденься получше, Фейзулла. Только непременно. Учти, там будет правительство. У Фейзуллы задрожали губы:
— Большое спасибо, сынок, большое спасибо. В горле его встал комок.
Фейзулла птицей взлетел по лестнице своего дома. Однако, войдя в комнату, постарался взять себя в руки, сказал степенно:
— Жена, собирайся. Сегодня мы идем на юбилей Данте.
— Куда?
— На юбилей Данте. Неужели ты не знаешь, кто такой Данте? Великий итальянский поэт! Хаджар пожала плечами:
— Что мне там делать?!
— Разве ты не сама просила: поведи меня в театр, на концерт? Что театр и концерт в сравнении с этим? Ты знаешь, что такое юбилей? Торжество, праздник!.. Будет и доклад, и концерт. Пригласительные билеты дают не каждому.
— Тебе-то как дали? Что это сегодня случилось?
— Пришел и на нашу улицу праздник. Как-никак я сорок лет тружусь, поседел на сцене. Вот, даже имя мое указали. Приглашен персонально! Словом, жена, собирайся. Во-первых, погладь мой черный костюм…
Фейзулла разговаривал с женой в необычном для него тоне, с новой интонацией в голосе — повелительно, властно. И что самое удивительное, Хаджар принимала этот тон без возражений, подчинялась словам мужа. Достала из сундука его черный костюм, встряхнула, почистила, сбрызнула водой, аккуратно отутюжила, сделала стрелки на брюках. Влажной тряпкой протерла его туфли, щеткой навела глянец.
К семи они были готовы.
Хаджар, улучив минутку, заглянула к Ана-ханум, оповестила ее о событии:
— Из Италии приехал знаменитый поэт, мы идем на его вечер. Приглашены только избранные люди Баку. Фейзулле дали персональный билет.
В этот сиреневый майский вечер на улицах было много гуляющих. Юноши и девушки шли под ручку. Фейзулла тоже взял жену под руку. На Хаджар было черное панбархатное платье, плечи ее укрывала белая шелковая шаль; на ногах — черные лакированные туфли на высоких каблуках.
Впервые за много лет они шли по улице вот так, под ручку, впервые за много лет не пререкались, не ссорились и Хаджар не ворчала, а улыбалась.
— По всей вероятности, — говорил Фейзулла, — из нашего театра лишь мне одному прислали билет. Никто из ребят ничего не сказал. Если бы кто получил, тотчас бы начал хвастаться.
Было без пяти минут восемь, когда они подошли к зданию академии. Открыли тяжелую, массивную дверь, вошли.
Странно! В вестибюле было сумрачно и безлюдно. Они направились к широкой мраморной лестнице. Вдруг остановились, услышав чей-то голос. Кто-то негромко напевал. Звук резонировал в помещении, как в пустой бане:

Фаэтонщик-армянин,
Прокати разок один!

Фейзулла обернулся и увидел того, кто пел. Это был старик сторож. Он тоже заметил их. Перестал петь, шагнул в их сторону:
— Эй, вам кого?
Фейзулла важно протянул сторожу пригласительный билет, который заранее приготовил и держал в руке. Старик даже не взглянул. Только спросил:
— Что это? Фейзулла объяснил:
— Мы на юбилей! — Видя, что сторож недоуменно хлопает глазами, добавил: Разве юбилей не здесь? Юбилей Данте.
Сторож взорвался как граната:
— Вот, вот, каждый день чей-нибудь юбилей!.. Сегодня — Давыдова, завтра Мамедова, потому в магазинах и спичек нет!.. Вчера с рук купил. Пять коробок… по пятнадцать копеек… Это что?!
Фейзулла и Хаджар растерянно смотрели на старика армянина, который изливал им свою душу. Наконец тот сказал:
— Нет, братец, сегодня здесь нет никакого юбилея. Вы ошиблись. Наверное, завтра будет. Завтра приходите.
— Но ведь здесь написано: одиннадцатое мая. Сторож вышел из себя:
— Слушай, что тебе надо от меня?! Какой странный человек! Сказал тебе нет, и все! Здесь никого нет, все разошлись по домам, работа закончилась. И вы идите домой. На мраморной лестнице послышались шаги. Сверху спускался молодой человек в очках.
— В чем дело, дядя Арестакес?
Сторож, нагнувшись, принялся наливать в банку чай из алюминиевого чайника. Он уже снова напевал что-то. Вскинул голову:
— Откуда я знаю? Говорит, пришли на юбилей… Я ему твержу: сегодня нет никакого юбилея. А он спорит со мной.
Молодой человек, подойдя к ним, поздоровался, взял из рук Фейзуллы пригласительный билет, пробежал глазами, улыбнулся:
— Кто-то подшутил над вами, отец. Юбилей Данте отмечали неделю тому назад.
— То есть как?! Но ведь здесь указано — одиннадцатое мая.
— Это кто-то написал рукой. Говорю, подшутили. Ну, всего доброго! — И он ушел. Сторож опять затянул:

Фаэтонщик-армянин,
Прокати разок один!

Они вышли на улицу. Фейзулла не смел взглянуть на Хаджар. Знал: сейчас она разразится бранью, станет поносить его:
1 2 3 4 5 6 7 8