В соответствии с этим моральное «пространство» также раздваивается, его подлин–ность уже предполагает «бунт за возвращение индивидуально–сти», собственное принятие нравственных ценностей, проти–востояние общезначимым правилам.
Необходимо отметить, что данная позиция таит в себе очень глубокое противоречие, которое проявляется в экзи–стенциальном истолковании всех этических проблем: после–довательность в проведении релятивистской установки при–водит к проблематичности значения морали как регулятора, способного ориентировать человека в социальном мире.
Истинные моральные ценности необыкновенно уникаль–ны, у личности нет никакой внешней опоры во время их вы–бора и реализации, поэтому она остается наедине с собой. Как об этом писал Г. Марсель: «В действительности все происхо–дит между мной и мной самим». Хотя можно, конечно, пред–почесть неистинное бытие и «застыть в образе персонажа» (Сартр), но лишь тот, кто поймет нравственную ущербность данного выбора, сможет отбросить лицемерные условности общества и погрузиться в загадочные глубины самости. Но он при этом рискует, так как нет никаких гарантий на благопо–лучный исход.
Более того, только неблагополучные, наполненные страда–нием, страшные «пограничные ситуации» (на грани жизни и смерти) наиболее полно проясняют смысл экзистенции. Не оставляя никаких надежд на хотя бы немного удобную, уютную устроенность, экзистенциализм до предела заостряет трагизм всего человеческого существования, противопоста–вляя его «безрассудному молчанию мира» (Камю), а также от–чаянию по поводу бессмысленности любой конкретной ситуа–ции.
Начальным принципом человеческого существования счи–тают свободу, по поводу которой экзистенциализм выдвигает немало интересных, хотя иногда спорных идей. Главным об–разом, подчеркивается неразрывное единство экзистенции и свободы: самосозидание возможно только как полное осво–бождение от всех внешних воздействий.
«Человек – это и есть свобода», – считает Сартр, подчер–кивая их становящийся, а не только наличный характер. Нравственная жизнь – это «непрерывно длящееся обновле–ние» (Гуссерль), в котором невозможно поставить точку, по этой причине «окончательного», сформировавшегося челове–ка не существует, ему всегда еще только предстоит «сделаться собой». Свобода, таким образом, никогда не сможет быть ис–черпана, реализована полностью, она является безграничной, непредсказуемой, она есть «постоянно возобновляющаяся обязательность переделывать свое „я“ (Сартр).
Полностью предоставленный самому себе, свободный че–ловек является творцом своей судьбы и сам несет за нее пол–ную ответственность. Поэтому тема ответственности изна–чально вплетена в размышления экзистенциалистов по поводу свободы. Если личность «делает себя», то тем самым принима–ет на себя ответственность за все случающееся: любые проис–ходящие события, в которые вовлечен человек, есть его собы–тия, следовательно, он за них отвечает.
Полная и бесповоротная ответственность каждой личности логически вытекает из интерпретации свободы в экзистенциа–лизме и вызывает к жизни множество парадоксов. Так, в част–ности, осуждая немецкую оккупацию Франции, Сартр при–знает, по сути, свою ответственность за нее. Груз глобальной ответственности, который взваливает человек на свои плечи, порождает хроническое чувство вины и усугубляет чувство то–ски и тревоги.
Тревога, таким образом, является постоянным спутником процесса свободного самоосуществления. Это очень сложное стояние человеческого духа описывается экзистенциалистами неодинаково: боязнь свободы (Кьеркегор), способ бытия сво–боды (Сартр), «схватывание ничто» (Хайдеггер) и т. д.
Попавший в чуждый, враждебный мир, обреченный, таким образом, на противостояние ему и своей несамости, прини–мающий тяжесть одиночества и ответственности, человек ко всему прочему ощущает проблематичность становления своей экзистенции, так как свобода всегда является «зоной риска», ее последствия просто невозможно «просчитать». Понятно вытекающее из этого состояния трагическое чувство тревоги, избавление от которого просто невозможно, да и не нужно, так как тревога, помимо всего прочего, свидетельствует об озабоченности личности своей подлинностью и помогает «на–щупывать» путь к ней. Свобода обнаруживается в выборе, в каком-то смысле это одно и то же: «свобода есть свобода вы–бора» (Сартр).
В этой проблеме можно найти две взаимосвязанные соста–вляющие: выбор «по большому счету», т. е. выбор себя, и си–туативный. Отойти от выбора порой невозможно: «я свободен выбрать то или иное, но я не могу избавить себя от выбора» (Сартр). Данное обстоятельство лишний раз подчеркивает «обреченность» быть свободным. Абсолютный выбор, кото–рый определяет жизненную стратегию и судьбу человека, про–изводится «без точки опоры» и, таким образом, беспричинен, за исключением связанности с экзистенцией.
В результате неправильно говорить о разных уровнях сво–боды и ее содержательном наполнении: разрешено все, по–скольку только я сам являюсь причиной избираемого замысла или способа его осуществления. Однако обыкновенный чело–век не может быть целиком и полностью изолированным от внешних обстоятельств, поэтому свободу он проявляет внутри каждой конкретной ситуации, предлагаемой извне.
Если нет возможности предпочтения самой ситуации, можно тогда выбрать отношение к ней: принять как «свое», отвергнуть, смириться. Кроме того, «размеру» ситуации мож–но противоположить «безразмерность», размах созидательно–го выявления своей индивидуальности. Отсутствие общезна–чимого критерия разграничения добра и зла приводит к заве–домой оправданности всякого содержания выбора, что под–черкивает имморалистическую установку экзистенциализма.
Не имеет смысла внешняя оценка любого поступка, так как «взгляд со стороны» является чуждым субъекту свободы, не способен повлиять на его уникальный выбор и не имеет ни–какого права на оценивающее мнение.
Вместе с тем крайне затруднена и самооценка, так как реа–лизуемый в предпочтении «прыжок в неизвестность» (Ясперс) может быть вовсе нелепым, а действие может предшествовать любой мотивации, которая определяется «задним числом». Тем не менее экзистенциалисты не полагают свободу абсо–лютной «вольностью делать все, что хочешь» (Сартр), обраща–ясь прежде всего к совести, назначение которой – пробирать–ся в самые тайные уголки человеческой души, активизируя ее к максимально откровенным поступкам.
Основой для выбора, таким образом, выступает наиболь–шая искренность экзистенциальных порывов и сама готов–ность принять на себя ответственность за все случающееся. Раздумья экзистенциалистов до предела заострили, во многом благодаря неповторимому художественно-философскому сти–лю, целый ряд проблем этического направления, осветив их под другим, по сравнению с классической традицией, углом зрения, и приковали внимание именно к тем вопросам, кото–рые в свое время недооценивались или вовсе не обсуждались.
Новый, «совсем особый» смысл стандартных для этиче–ской рефлексии понятий, неестественная субординация тем, озабоченность внутренней «аутентичностью» реального чело–века и многое другое не только привлекло внимание к экзи–стенциализму представителей философско-этического зна–ния, но и оказало содействие широкому распространению экзистенциальных расположений духа в сфере творческой ин–теллигенции почти во всех странах.
Вместе с тем необходимо отметить, что глубинная двой–ственность, размытость очертаний и в особенности практиче–ское приспособление идей экзистенциализма, выявившее многочисленные парадоксы, привели сначала к его кризису и позднее к гибели как самостоятельного философского тече–ния. Но идейное влияние «философии существования», асси–милированной этической мыслью других направлений про–шлого века и частично зафиксированной в мировоззренче–ских ориентациях широкого круга людей, не утрачено и се–годня.

2. Аналитическая философия. Анализ морального языка

Другие направления этики ХХ века связаны с направленно–стью на идеалы научного исследования морали. Хотелось бы определить эту линию развития как рационалистическую, в противопоставление описанной выше, но это невозможно по той причине, что «дух» иррационализма в значительной мере «витает» и здесь.
Формалистическая этика, аналитическая школа. Наиболее отчетливо «формалистический облик» этического мышления прошедшего столетия представлен в неопозитивизме. Анали–тическая школа пыталась при этом смягчить противостояние прежде всего тем, что начала исследовать не конкретные мо–ральные суждения, а «обыденный язык морали» в целом.
Тем самым аналитическая философия стремилась не про–сто объявить его сферой «псевдосуждений» (используя «язык науки», как это было в эмотивизме), а определить специфику Опровергая только лишь эмотивный смысл моральных сужде–ний, аналитики одобряют некоторую значимость целесооб–разного фактора нравственности.
Хотя эта значимость может проявляться лишь в границах однородной моральной культуры и не иметь отношения к глу–бинным основаниям мировоззрения. Эти так называемые ос–нования становятся камнем преткновения и на пути критики эмотивистского подхода к вопросу о «верификации» мораль–ных взглядов. Аналитическая этика делает возможной логиче–скую «верификацию» личных моральных суждений с помо–щью более общих (принципов, идеалов), но последние уже невозможно ни проверить, ни доказать, используя научные знания, их личный выбор осуществляется самопроизвольно, импульсивно. Самой последовательной попыткой сближения этики с реальной жизнью, преодоления субъективизма, вос–становления рациональных факторов нравственности являет–ся концепция Р. Хеара.
Отталкиваясь от анализа особенности моральных сужде–ний, обнаруживающейся именно в том, что, обладая назида–тельным характером, они включают ответы на утилитарные вопросы, Р. Хеар обращает внимание на практический смысл моральной философии.
Ее первостепенная задача – «помочь нам лучше размы–шлять над моральными проблемами, раскрывая логическую структуру языка, которым выражена наша мысль».
Эта моральная философия показывает, что мораль не явля–ется только сферой эмоций, желаний, она также объединена с рациональностью и добровольными действиями. Для дока–зательства этого Р. Хеар сформулировал принцип «универса-лизуемости», который в известной степени противопоставля–ется эмотивистскому принципу «терпимости» (ведь ни одно моральное суждение не сможет претендовать на истинность, а следовательно, по Р. Хеару, из определяемых ими «двух про–тивоположных образов действий нельзя предпочесть какой-либо один», поэтому необходимо терпимо относиться ко вся–ким моральным ориентациям).
Смысл принципа «универсализуемости» и в том, что мо–ральные суждения имеют способность отражать особенности общих для людей обстоятельств, в независимости от их воли, по этой причине имеют ввиду отдельного «человека вообще», предлагают императивы общего, а не лишь ситуативного ха–рактера. Иными словами, «объективность» и «рациональ–ность» моральных суждений объясняются Р. Хеаром как об–щезначимость.
При этом данное положение находится в прямом противо–речии с другими его идеями, которые сводят на нет значи–мость всего универсального в сфере нравственности. Так, в частности, говоря о выборе человеком тех или иных мо–ральных принципов, Р. Хеар настаивает на полной добро–вольности такого выбора, который должен опираться только на личную психологическую приемлемость.
Какое бы значение ни вкладывали Р. Хеар и другие пред–ставители школы аналитики в рациональность и общезначи–мость морали, это не спасло их от субъективизма, так как у вы–бора человеком стратегических моральных идеалов и принци–пов, по сути, нет никаких оснований, кроме некоторой амор–фной эмоционально-психологической настроенности. Постоян–но «натыкаясь» в собственных рассуждениях на собственный тезис о неосуществимости научного, рационального обосно–вания отправных принципов морали, философы аналитиче–ской школы волей-неволей возвращаются к мысли о «ней–тральности» этики, к выводам, которые «не носят характера содержательных суждений» (Р. Хеар).
Намерения сблизить философию морали с реальностью не осуществляются, что во многом предопределяет противоречи–вый и эклектический характер аналитической метаэтики 1950-х гг. Убедившись, казалось бы, в отсутствии у метаэтики действующих возможностей для решения жизненных вопро–сов, аналитики или относят их к области полномочий веры (как Тулмин), или только частично возвращаются к отвергае–мым ранее доктринам (в частности, М. Шлик старается дать новое объяснение эвдемонизма, Р. Хеар пользуется аргумен–тацией утилитаристского типа). Таким образом, основой ин–новационного творчества в границах «формалистического об–раза» этики XX века становится «языковая реальность».
Конечно же, введение ее в круг проблем, которые подлежат этическому исследованию, обогатило «палитру красок» уче–ния о морали, способствовало появлению новых сторон в ос–мыслении мира нравственных ценностей.
Однако финальная оторванность от нравственных реалий метаэтики, оказавшейся способной только объяснять их язы–ковые отражения, очень одномерное, упрощенное предста–вление о действительности не разрешили этическому мышле–нию прошедшего столетия долгое время задерживаться на этом, направляя его к поиску новых вариантов.

3. Принципы справедливости Дж. Ролза

Справедливость в этике рассматривают прежде всего как проблему равенства. Самое простое понятие принципа спра–ведливости и заключается в требовании соблюдения равен–ства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22